Об ответственности
В отделении происшествие со мною наделало переполоху, и я на пару дней стал своеобразной звездой местного значения. Хирурги избегали меня, возможно, чтобы избежать моих вопросов, возможно, из суеверия, поскольку складывалось и впечатление, что они меня побаиваются. Во всяком случае, врач-кардиолог, лечившая меня в послеоперационный период, во время первого же обхода подошла к моей кровати со словами:
- Ну, как себя чувствует наш пугатель хирургов?
Но, как сообщали медсестры, случай со мною перепугал не только хирургов. Младший медперсонал рассказал мне подробности произошедшего со мной, но поскольку реальных свидетелей было мало, то рассказы порою сильно отличались и становились похожими на легенды. Так, санитарка рассказывала, что когда я потерял сознание, Хирург выбежал из перевязочной, оставив меня на медсестру Татьяну Розанову, но она, оставшись одна и понимая, что меня нужно срочно доставить в реанимацию, была не в состоянии зафиксировать откатывающуюся от стола каталку, чтобы, как это принято, перетащить меня на нее. Тогда она подняла меня со стола на вытянутых руках и переложила на каталку. При этом она подорвалась, но погнала каталку со мною к лифтам, чтобы спустить меня в реанимацию. При этом мой ангел-хранитель был со мною, поскольку лифт, которого обычно приходится ждать минут по 10, сразу же открылся.
Однако в реальности все было несколько не так. Я расспросил участников - Таню, а потом и вернувшуюся с выходных Валю Шеин. На самом деле Хирург действительно выскочил из перевязочной, но он скомандовал Вале вкатить из коридора каталку в перевязочную. Однако здесь две женщины были не в силах перетащить меня на откатывающуюся от операционного стола каталку.
«А вы белеете, и я поняла, что вы умираете», - говорила Таня. И она прижала каталку к операционному столу телом, легла на каталку животом, просунула под меня руки, рывком приподняла меня (до больницы мой вес был 95 кг) и перетянула на каталку.
Она действительно подорвалась при этом. В это время в перевязочную вбежал хирург, о котором младший медперсонал говорит, что в критические моменты он всегда оказывается в нужном месте. И он уже вместе с Таней начал толкать каталку к лифту. А вперед побежала Валя и нажав кнопку лифта, начала барабанить в стальные двери, давая понять лифтеру, что он нужен именно на этом этаже. Других способов оповестить лифтера, в этой больнице нет. Когда они вкатили каталку со мною в операционную на 2-м этаже, там меня уже ждали реаниматоры, а следом вбежал Хирург с ассистентами.
Валя сообщает, что меня пытались переложить на операционный стол, но Хирург скомандовал: «Не успеваем! Оперируем на каталке!». Скорее всего, это наиболее вероятная версия событий, но не могу не отдать должное молодой (28 лет), высокой, широкой в кости, но очень стройной женщине – медсестре Татьяне Розановой. Ее отчаянная самоотверженность сэкономила мне, возможно, всего лишь минуту жизни, но если учесть, что клиническая смерть длится от силы пять минут, то это очень-очень много – это вполне могло оказаться спасительным для меня или, по крайней мере, для моего интеллекта, который в противном случае пришлось бы долго ремонтировать.
Разобрался я и с тем, что со мною произошло, – при извлечении дренажа была порвана стенка одного из поставленных мне на сердце шунтов. А шунт - это артерия, и из нее началось мощное внутреннее кровоизлияние. Иными словами, хирурги совершили ошибку. Я верю в то, что сам по себе этот случай был крайне неожиданным для них. В отличие от первой операции, Хирург не зашел ко мне в реанимацию, а когда меня подняли в палату, не пришел ставить вакуум-насос на дренаж (его поставил ассистент). Я понял, что Хирургу очень не хочется объясняться со мною.
Тем не менее, минут через пять после ассистента он все же пришел. Если бы он был сукиным сыном, то у него было два варианта отбрехаться. Во-первых, перед операцией я подписал два документа, в одном из которых согласился с тем, что в ходе операции могут быть осложнения, а во втором с тем, что в ходе анестезии могут быть осложнения. Считаю подобные документы позором медицины, но они введены во всех больницах. И Хирург мог запудрить мне мозги медицинской терминологией со ссылкой на то, что я сам согласился с таким рискованным вариантом развития событий.
Во-вторых. Сам Хирург наверняка делал только самую ответственную часть операции, остальное делали ассистенты, и он мог свалить вину на подчиненных. Однако Хирург не сделал ни того, ни другого. Он честно развел руками:
- Я не знаю, как это произошло. В моей практике ничего подобного никогда не было. Это какое-то наваждение и я по-другому не могу это объяснить.
Мне его стало даже жаль, хотя у меня никаких оснований к этому не имелось – вторая операция здоровье мне никак не улучшила. Однако не ошибается тот, кто не работает. Да, ошибаться нельзя, но жизнь есть жизнь. Да, прощать ошибки тоже нельзя, но отнестись к ним с пониманием можно, а в случае с добросовестным и честным работником – и нужно.
Скажем так – я отнесся к ошибке Хирурга с пониманием. В этом плане не могу не отвлечься на дискуссии о необходимости суда народа над избранными органами власти. Оппоненты этого закона, мечтающие попасть во власть, но осознающие, что из-за своей глупости и подлости они наделают во власти такого, что народ обязательно их накажет, противятся этому закону. Противятся, в том числе, и потому, что наш народ, якобы, глуп и подл, посему несправедливо накажет даже невиновную власть, а уж совершившую ошибку власть накажет непременно.
Но я ведь тоже народ, вот и возьмите в пример меня. Против моего здоровья совершена ошибка и здоровью нанесен ущерб, а я, тем не менее, не хочу, чтобы совершившие ее были наказаны. Каков отсюда вывод? Если народ в большинстве своем состоит из таких, как мои оппоненты в вопросе ответственности власти, то он накажет власть и за добросовестную ошибку, а если народ в большинстве своем состоит из таких, как я, то оставит добросовестную ошибку власти без последствий. Отсюда совет оппонентам – поменьше болтайте на людях о своей демократичности, чтобы как можно меньше народу было похоже на вас.
Но пора уже заняться и Тем светом.
В момент смерти
Если бы был задуман эксперимент по введению людей в клиническую смерть с последующим их оживлением, то я, казалось бы, был бы для этого идеальным разведчиком, поскольку очень много знаю об этом. Я изучил и «Жизнь после смерти» Моуди, и различные описания воспоминаний умиравших людей, сделанных, как ими самими, так и реаниматорами и психологами.
Из этих описаний следовало, что умирающего охватывает чувство эйфории, что умирающие как бы влетают в туннель с ослепительным светом в конце. Что умирающие видели операционную сверху, видели себя на операционном столе и делающих операцию хирургов, слышали их разговоры. Причем, то, что умирающий в состоянии клинической смерти слышит разговоры хирургов, похоже, признано и интересующимися этим вопросом реаниматорами, во всяком случае, такие реаниматоры рекомендуют не говорить ничего такого, что могло бы расстроить пациента в состоянии клинической смерти.
В конце концов, я сам автор гипотезы о том, что человек не умирает со смертью тела. По этой же причине я и очень плохой разведчик, поскольку могу какой-то свой бред, состоящий из обрывков того, что уже есть в моей памяти, выдать за реальность. Я это понимаю, но мне самому нужна истина, а не ее видимость, поэтому в том, что я пережил, я сам сомневался больше читателей.
Сомневался сначала в том, что это было, - реальность или сон, бред?
Начну свое сообщение с того, что невольный эксперимент с введением меня в клиническую смерть получился классическим: сначала мне сделали операцию без клинической смерти, а через два дня практически такую же, но уже с нею. В первой операции мне провели наркоз и этим немедленно вырубили сознание, в результате я провалился в небытие, из которого начал возвращаться только после операции.
Во второй операции: я потерял сознание; мне усилили эту потерю проведением наркоза; при остановке сердца и наступлении клинической смерти сознание ко мне вернулось; далее мое тело вернули к жизни и я снова потерял сознание, которое анестезиологи вернули по окончании операции.
Специально поясню, что «под термином «наркоз» понимается именно общее обезболивание организма.
…Краеугольным камнем данного вида обезболивания является именно выключение сознания (narcosis - засыпание)» (Википедия).
Таким образом мое сознание обязано было быть вырублено наркозом, а потом еще и смертью. Тем не менее, оно ко мне вернулось! Я могу объяснить это только так. Наркоз парализовал нейроны головного мозга и они перестали объединять мой интеллект – мою Душу – в единое целое. Аналогия – мы в компьютере выключили главную операционную программу – Windows – и с экрана монитора исчезли все картинки, а какая-либо информация перестала поступать в компьютер и выходить из него. Затем наступила клиническая смерть, то есть нейроны головного мозга перестали получать энергию.
Аналогия – компьютер еще и обесточили. Откуда в таком случае картинки на мониторе - откуда у меня мог быть бред? Ведь если смотреть на человека так, как на него сегодня смотрит официальная наука, то мой мозг стал грудой не работающих нейронов и никакое возвращение сознания ко мне было не возможно. Тем не менее, оно вернулось!
Моя гипотеза объясняет это так. Мы – это наши Души. Душа состоит из множества отделов, которые при жизни тела объединяются в единое целое нейронами головного мозга, которые можно представить промежуточными проводниками, имеющими ответвление на тело. Только объединенная в единое целое Душа способна осознавать. А когда нейроны мозга парализует наркоз, наша Душа разбивается на разъединенные участки, наше сознание выключается, а мы проваливаемся в небытие. Но когда при остановке сердца нейроны перестают получать энергию, то они не просто парализуются, а вообще перестают быть проводниками. Для Души это сигнал смерти и времени ухода в мир иной. В результате отдельные участки Души отсоединяются от нейронов и соединяются напрямую сами с собой, формируя нашу Душу в автономном виде. После этого мы, то есть, наша Душа вновь получает способность функционировать – и осознавать, и мыслить, и жить в новой среде - в той, в которой ей и предстоит жить после смерти.
Когда реаниматоры вовремя (в течение времени клинической смерти) подают нейронам энергию, нейроны восстанавливают свои функции проводников, а находящаяся еще рядом Душа размыкает свои внутренние контакты и снова садится на контакты нейронов. А поскольку они парализованы, в данном случае наркозом, то отельные участки Души вновь оказываются разделены и мы вновь теряем способность сознавать, то есть, снова теряем сознание.
Это этапы произошедшего со мною: наркоз – потеря сознания; клиническая смерть – восстановление сознание; вывод из клинической смерти – потеря сознания под действием наркоза; вывод из наркоза – восстановление сознания.
Теперь о том, что же я чувствовал и видел в момент клинической смерти. Начну с того, что по моему представлению, я был в сознании вряд ли более минуты. Так мне кажется сейчас. Началось же пробуждение с сильной икоты, зрение не было восстановлено, все начиналось в темноте.
Я знал, что икота предшествует смерти, поэтому вместе с возвращением сознания возникла и мысль, вернее, уверенность, что я умираю или уже умер. Сразу же возникла мысль о том, как будет без меня моя жена и те, кто видел во мне опору? И я начал, может даже несколько лихорадочно, искать подтверждение, что это не так – что я не умер и нахожусь в своем теле. Я стал пробовать шевелить ногами и руками, но возникло ощущение, что у меня с ними нет никакой связи.
Поясню. Руки и ноги могут быть зажаты так, что ими невозможно пошевелить, но все равно вы будете понимать, что ваша команда на шевеление к ним доходит. Руки и ноги могут быть отключены местной анестезией, но и в этом случае, вы понимаете, что они, пусть и онемевшие и не реагирующие на ваши команды, все-таки у вас есть. У меня же было ощущение, что между мною и моими конечностями обрублена всякая связь. Мне тогда даже представилась эта связь в виде белой полосы, идущей от меня к ноге и резко заканчивающейся ровным прямоугольным обрезом. И сигналы от меня доходят до этого обреза и дальше никуда не поступают.
Это родило подспудную мысль, что я нахожусь уже отдельно от своего тела, но я продолжал попытки. Закончились они возвращением мне зрения. Сначала я увидел просто достаточно яркое белое пространство. По идее я должен был бы увидеть бестеневые светильники операционной (я их видел, правда, выключенными, когда меня положили на операционный стол в начале первой операции), но сейчас либо их не было надо мною, либо именно они меня и слепили.
Справа от себя я увидел штативы, на которых устанавливают бутылки для внутривенного вливания. На них была закреплена одна бутылка с каким-то раствором и висели пакеты с кровью. Исходя из этого увиденного, можно сделать вывод, что я смотрел на мир из положения лежа на спине на операционном столе. Угол моего зрения был очень узким: я видел, что от бутылки идут пластиковые трубочки вниз к моему телу, но куда именно они подходят, я уже не видел – это выпадало из поля зрения. Пакеты с кровью были практически пустые, их верхняя часть уже слиплась, кровь была только в нижнем углу, пакетов было, по-моему, три, причем, два висели один над другим.
Отвлекусь. Студентом я был донором и сдавал кровь раз в два месяца. Сдавали 460 грамм (10 грамм шло на анализ), платили за это тогда 23 рубля (стипендия у меня была 35 рублей). Кровь от нас тогда забирали в стеклянные бутылки. После этого при всех травмах мне никогда кровь не вливали, и я никогда не видел, в какой таре она хранится. Я долго думал, не мог ли я видеть консервированную кровь в каких-либо фильмах? Вспомнил кадры документального фильма о Вьетнамской войне, в них эвакуировали раненных американских солдат и санитары на ходу вливали им в вену растворы, так вот, эти растворы были в пластиковых мешочках, но прямоугольной формы, полные, эти пакеты должны были иметь вид колбаски. Все. Как сегодня выглядит консервированная кровь или кровезаменители, я никогда в жизни не видел. И то, что кровь хранится в пластиковых квадратных пакетах, похожих на подушечки, я впервые увидел, когда пришел в сознание после своей смерти!
Для меня это безусловное подтверждение того, что это был не бред, что я действительно пришел в сознание после смерти своего тела. Я не мог в бреду увидеть то, чего никогда в жизни не видел!
Думаю, что слух включился сразу же после начала клинической смерти и моего прихода в сознание, и я, наверное, слышал и шумы в операционной, и разговоры хирургов. Но я их не помню, поскольку был увлечен попытками установить связь между собой и своим телом. Помню только призыв, обращенный непосредственно ко мне: «Держись! Ты не умрешь!». Причем, этот призыв был обращен ко мне дважды.
Вот, собственно, и все, что я могу рассказать, о виденном и слышанном во время возвращения сознания в ходе клинической смерти. Не много. Но, что поделать, если с точки зрения эксперимента, реаниматоры выдернули меня с Того света слишком рано. Поэтому, наиболее ценным для меня являются мои собственные ощущения и восприятия происходящего.
Во-первых, хотя это и не очень важно ввиду наркоза, у меня не было ни малейших болей.
Далее. Бояться и показывать свой страх – это разные вещи. Я боялся операции, на которую пошел, боялся потому, что она слишком тяжелая. И помню радостное чувство после пробуждения от наркоза после первой операции – я жив, и ничего особенно не болит! И когда в перевязочной я увидел, что из меня уже вытекло не менее полулитра крови, когда стало понятно, что у меня повреждено что-то внутри, а Хирург так просто не может добраться до этого повреждения, чтобы остановить кровотечение, мне тоже стало не по себе. И, само собой, возникла мысль, что это может закончиться моей смертью, а вместе с этой мыслью возник и страх.
Поэтому было бы естественным, если в описываемый момент сознание вернулось ко мне вместе с чувством страха за свою жизнь. Но никакого страха и близко не было! Конечно, не было и эйфории, думаю, что ей неоткуда было взяться. Но при всем осознании того, что я умер или умираю, у меня было полнейшее спокойствие. Призывы ко мне врачей держаться и их обещания того, что я буду жить, оставили меня совершенно равнодушным – я просто пропустил эти призывы мимо ушей. Мне это было не интересно!
Мне было безразлично, спасают меня или нет, и спасут ли? Сложно описать это чувство. Это не было отупением, ведь я пытался получить доказательства того, что я не умер, - я действовал. Скорее всего, это чувство можно описать чувством, когда ты после опасных приключений наконец добрался домой и теперь с тобою все в порядке. Это чувство того, что все идет, как надо, и с тобою все хорошо.
А если?..
Но, прежде чем сделать выводы, следует остановиться на важном обстоятельстве. Напомню, что я, прежде всего, сам хочу понять значение результатов этого эксперимента. Я провел Интернете поиск альтернатив моим выводам и нашел вот что.
При проведении наркоза, анестезиологи могут ошибиться, и пациент в ходе операции может «проснуться», то есть, к нему может возвратиться сознание. Российский Национальный медико-хирургический Центр имени Н.И.Пирогова описывает эту ситуацию в статье «Восстановление cознания во время наркоза?» так.
«…Общая анестезия предполагает обязательное угнетение сознания пациента, который в этом случае в течение всей операции находится в состоянии медикаментозного сна, просыпается только после окончания оперативного вмешательства и не помнит ничего из того, что происходило с ним в этот период. …К сожалению, до настоящего времени у каждого больного, оперируемого в условиях общей анестезии, существует риск проснуться во время операции, при этом такое пробуждение может оказаться незамеченным анестезиологом. … В ноябре 2004 года в газете «Вашингтон Пост» было опубликовано интервью С.Вильямса, пациента одного из кардиохирургических стационаров США, в котором он рассказал о своих воспоминаниях об операции, выполненной два года назад. Вильямс неоднократно просыпался во время операции, слышал шум пилы, рассекающей грудину, рассуждения хирурга о плохом состоянии сердца и высокой вероятности смертельного исхода, чувствовал жгучую боль от разрядов дефибриллятора. «Самым худшим, - вспоминал С.Уильямс, - была моя беспомощность, отсутствие возможности сообщить врачам о том, что я не сплю». Он не мог ничего сказать, так как в трахею была установлена интубационная трубка для обеспечения дыхания, он не мог пошевелить пальцами или открыть глаза, потому что ему были введены миорелаксанты – препараты, блокирующие мышечную активность. «Мне было очень тяжело». …Частота интранаркозного пробуждения составляет менее 1%, однако она может быть значительно выше, достигая 2 – 10% и более, при некоторых видах операций, например, при экстренном кесаревом сечении, при оказании хирургической помощи пострадавшим с политравмой, а также в кардиохирургии. В результате каждый год, только в США, это осложнение развивается примерно у 20 000 – 40 000 больных хирургического профиля. …У таких пациентов сохраняется тревожность, страх перед анестезией и операцией, ночные кошмары, длительные депрессии и другие психосоматические признаки синдрома посттравматического стресса, требующие специализированной лечения» (http://totalanest.ucoz.ru/publ/1-1-0-3).
Поскольку мне делали операцию «в пожарном порядке», то, может быть, анестезиологи провели мне наркоз недостаточно надежно, и я просто ненадолго проснулся после клинической смерти? А то, что я не мог пошевелить руками и ногами объясняется введением мне препаратов, «блокирующих мышечную активность»? Действительно, в интранаркозных пробуждениях и возвращении сознания ко мне в момент клинической смерти, похожего очень много.
Очень много, кроме моих личных ощущений (хотя все, что было, было моим ощущением) и оценки происходящего. Ведь я терял сознание с пониманием того, что со мною случилась какая-то крупная, опасная для жизни неприятность. И проснись я в результате интранаркозного пробуждения, мои ощущения должны были бы быть продолжением моего страха, предшествовавшего потере сознания. Меня бы волновало, спасают ли меня, умру я или нет? Я бы, прежде всего, волновался о состоянии моего тела – что с ним?
А я вообще тела не ощущал, а его состояние было мне безразлично, мне было безразлично, спасут меня или нет. Мое состояние было состоянием абсолютного спокойствия. Ни тогда, ни после я не испытывал «тревожность, страх перед анестезией и операцией, ночные кошмары, длительные депрессии и другие психосоматические признаки синдрома посттравматического стресса, требующие специализированной лечения». Уже по этой причине интранаркозное пробуждение можно исключить.
Кроме того, призывы ко мне «держаться» и обещания, что я буду жить, были уместны именно в момент клинической смерти, а не тогда, когда реаниматоры меня уже воскресили. Поэтому для меня факт возвращения моего сознания в момент клинической смерти является именно этим фактом, и я не могу трактовать его иначе.
22 августа 2009 года по НТВ смотрел передачу на тему данной статьи – о жизни после смерти. Фактов у создателей передачи было много, но крайне низкий культурный уровень работников телевидения не дал им возможности хоть как-то обработать эти факты и придти хоть к каким-то разумным выводам. Если бы они просто дали интервью с людьми, пережившими клиническую смерть, и выводы психолога, то передача получилась бы на несколько порядков умнее, но телевизионщики приложили к полученным фактам свой «талант» и получилась стандартная для телевидения передача – передача о том, какая перловая каша вместо мозгов находится в головах тележурналистов.
Тем не менее, если отбросить фантазии конъюктурщиков на религиозные темы, то в передаче прозвучали рассказы трех человек, которым можно верить. Это певица Вика Цыганкова, бывший певец Юлиан и девушка, дважды попадавшая в ситуацию клинической смерти. И все трое засвидетельствовали одно – свое полное спокойствие при безусловном осознании того, что они умерли. Таким образом, это послесмертное спокойствие и является тем параметром, по которому приход в сознание после смерти можно отличить от интранаркозного пробуждения. И мой приход в сознание после наступления смерти это не пробуждение от наркоза и не бред. Это факт!
***
Итак. Я создал теорию (гипотезу) того, что человек со смертью своего тела не умирает, но создал ее на основе анализа фактов, сообщенных другими лицами. Теперь я получил подтверждение основного положения своей гипотезы из личного опыта. Это, знаете ли, много.
|
|
