Есть предметы и явления о существовании или даже обоснованности оного знают почти все, считающие нужным на данные темы заморачиваться, но старательно делающие из них фигуру умолчания.
В данном случае, это тема краха отечественного либерализма. Рискуя утомить читателя, я предлагаю ему всю цепочку ассоциаций, которая меня вела…
Как известно, очень неровно дышащий по либеральной и израильско-сионистской теме журналист Максим Шевченко виртуозно освоил такой пропагандистский приём «цивилизованных путинистов» как то, что я условно называю «редукто ин ебрео» - «приведение к евреям». Любое описание симпатичных ему персонажей - умеренных кавказских исламистов или пророссийских украинских деятелей, он, живописуя их преследования киевскими или махачкалинскими (грозненские и назранские деликатно выводятся за скобки) властями, немедленно уподобляет антисемитским гонениям нацистов.
Так, травлю прихожан дагестанских мечетей сравнил он с тем, как штурмовики терроризировали «бородатых евреев, вне зависимости он их участия в защите Германии в первую мировую»…
Я немедленно задумался, каким это образом в 1933-34 годах (потом штурмовиков до ноября 1938 года посадили на цепь) взялись «бородатые ветераны» WWI ?! Это же не 60-70-летние раввины, бежавшие из Польши и Галиции? Так же чудно, как назвать в году так 1960 ветеранов ВОВ «пожилыми людьми».
Потом я вспомнил, что бородки – это тотальная довоенная мода, прекращенная суровым окопным бытом. Это пробудило уже воспоминания о тридцать с лишним лет назад мимоходом сказанном «Бэзилом» Аксёновым о погубивших Россию и Германию «социал-демократических бородках».
В середине 80-х я был безусловным сторонником «веймарской социал-демократии» и российского меньшевизма – в качестве антитоталитарной альтернативы, поэтому слова автора «Острова Крым» и «Ожога» меня резанули: понять, почему приверженность демократии и мирным социальным реформам губительны, я не мог.
Вдруг – понял. Социал-демократы (в Российской империи – еще и «правые» эсеры, а Германии и Австрии – левые либералы) вековой давности изо всех сил внушали своей многомиллионной аудитории представления о человеческом достоинстве и неотъемлемых правах. И когда в 1917-18 годах социальная «пластинка» перевернулась, разъярённые массы попытались создать новое общественное устройство, в котором воплотить свои идеалы.
Массы, как положено, с разгона занесло в утопию, и началось воплощение принципов «уравнительной справедливости» - единственной понятной традиционалистским (как в России) или «полутрадиционалистским» (как в Восточной и Центральной Европе) слоям. Возникла угроза обвальной социокультурной архаизации.
И тут «случилось страшное»: несмотря на все свои усилия, сторонники демократического социализма (со своими аккуратным бородками клинышками и полумесяцем) не смогли заменить прежний – консервативно-аристократически-клерикальный истеблишмент в его важнейшей функции – политической и идеологической защите существующего иерархического порядка. Более просто это называется «вернуть быдло в стойло».
Однако доктрина демсоциализма именно исключала трактовку народа «как быдла».
Для консерваторов структурирование социума на пастырей и паству – мировоззренческий фундамент.
Для радикального социализма – народный суверенитет есть такой же абсолют, как воля доконституционного монарха, и в этой системе никакой гарантии защиты своих прав и особенностей социальное меньшинство не имеет.
Но творческое меньшинство – всегда самое «меньшинствующее», и при этом – самое беззащитное, поскольку не может соединяться в кланы. Поэтому для восстановления необходимой «пирамидальности» пришли тоталитаристы – Бухарин, Сталин, Муссолини, Гитлер, Франко…
Сторонникам же демсоциализма пришлось ждать, пока на Западе консервативно-либеральные порядки были возращены англосаксонскими штыками.
Опыт правого тоталитаризма, лицезрения соседнего левого и разгром в WWII вернули континентальным европейцам верность и преданность демократии (на базе ностальгии по добрым старым либеральным порядкам) и социал-демократия (в США – либералы) смогла стать органичной частью «маятниковой» многопартийной демократии.
Сформировался новый средний класс, идеологически напоминающий «идеальное бюргерство» Томаса Манна, но составляющее не 1/6, а 2/3 социума. Вот для него социальные реформаторы и приготовили верховенство закона и программы социальных лифтов и клапанов для низов.
Но в современной России социальные пропорции, став «европейскими», отражают реалии вековой давности. Поэтому «Верноподданный» Генриха Манна – это памфлет о путинизме, а «Записки аполитичного» Манна Томаса воспринимаются как пародия на «крымнашизм».
Отличие современных отечественных интеллектуалов в способности к рефлексии и историзму сознания. Они как-бы обозревают действительность из кабины машины времени (из машины «Доктора Кто»), ибо с позиции относительно современного сознания наблюдают социально-политическую архаику, воспринимая свой круг феноменом высшей цивилизации.
В результате окружающие видятся туземцами, а «имперский», т.е. цивилизационноцентрический взгляд, придающий социальной стратификации куда большее значение, чем этнонациональным размежеваниям, только закрепляет такой ракурс как наиболее аутентичный.
В результате носители либерально-западнических взглядов, во всём, кроме экономических рецептов (да и то – сближает яростный антимонополизм), близки демократическим социалистам рубежа минувших веков. Но они «уже знают», что сил усмирить социальную архаику, которую неизбежно пробудит крах патерналистского, квазифеодального режима, у них нет.
На прошлом «ветке эволюции» - четверть века назад были использованы следующие рецепты: миф о всеобщем изобилии при рынке и интеграции в Запад и возращении к историческим корням, от которых «оторвал большевистский эксперимент», а также беспринципный союз со старым истеблишментом, который согласился изрядно «подвинуться» (но изрядно – уже при Путине) и использовать свои проверенные методы восстановления стабильности и иерархичности, но за это получил релегитимацию в качестве «элит демократического европейского государства», перестав быть микстом из обломков тоталитарной номенклатуры и криминалитета.
Для профилактики новой угрозы Смуты, те, кто обычно считается либералами, избрали два пути.
Одни, отлично понимая, что от революции кризисный социум спасет только вера в реформы путинизма сверху, и, отдавая себе отчёт, что таковых не будет никогда, старательно избегают ментального производства «революционных» смыслов, чем грешили после процессов Ходорковского и «Болотной», выливая в поднимающиеся волны протеста целые бочки масла социального пессимизма.
Другие же, заранее воспевают самую жестокую «демофобскую» диктатуру, видимо, рассчитывая обменять на покровительство со стороны новой модернизаторской хунты увенчивание её лаврами «восстановителей свобод и демократий».
Ни одна из этих доктрин не укладывается ни в европейскую, ни в российскую традиции либерализма – с его представлениями о чести и достоинстве каждой человеческой личности, в стране также нет достаточной критической массы общественной поддержки либеральной идеологии, как гарантирующей и свободу всем, и права меньшинствам.
Поэтому в современной России нет места либерализму как социальному явлению. Он может существовать лишь в качестве экзотического интеллектуального явления, вроде римского стоицизма.
Необходимо ещё добавить неразрешимое противоречие между необходимостью ещё одной социально-экономической ломки, без которой России вписаться в международное разделение труда постуглеводородной эпохи – невозможно, а сохранение стабильности и демократии будет зависеть от поддержания исторически длительной инерции государственного патернализма.
Но настоящий либерализм не может ни санкционировать иждивенчество, ни аплодировать принудительной «веберизации» традиционалистского и антирыночного в основе социума.
|
|
