Политический транзит в России: особенности и перспективы на современном этапе

Время от времени происходят события, которые не укладываются в привычные схемы, и тогда вырабатываются новые концептуальные системы. Крах коммунистических режимов в Восточной Европе и в СССР стал одним из самых серьезных потрясений и интеллектуальных вызовов ХХ века. Этот процесс вписался в этап «третьей волны» демократизации, начавшийся в 70-е годы в Южной Европе и 80-е годы в Латинской Америке. Потребовалось заново (в отсутствии, каких – либо предварительных проектов) решать не только практические задачи, связанные с трансформацией посткоммунистических обществ, но и теоретические проблемы объяснения смысла этой трансформации.

Одним из крупных направлений в исследовании политических изменений в странах «третьей волны» демократизации получил название демократического транзита, который означает процесс социально-экономических и институциональных преобразований, связанных с продвижением от авторитарных и тоталитарных режимов к демократическим способам управления. Демократический транзит в названных регионах имеет как много общих, так и много специфических черт, поэтому содержание, процесс, перспективы политики переходного периода не вписываются в единый интегральный подход.

Так как в данной работе акцент будет делаться на процессах, протекающих в России, то, на наш взгляд, точнее было бы использовать термин «политический транзит», более нейтральный чем «демократический транзит». Это связано с неясностью итога перехода в России, хотя в концептуальном плане эти понятия можно понимать, как весьма близкие. Политический транзит в России представляет собой сложное, многогранное явление. Изучение основных этапов, содержания политического транзита в 90-е годы, позволяет понять и объяснить неоднозначные процессы, которые происходят в современной России и прогнозировать возможные перспективы.

Исследование данной проблемы, позволяет ввести в орбиту нашего исследования такие актуальные вопросы, как: влияние условий протекания политического транзита на его итог, является ли демократия обязательным итогом политического транзита, специфику и особенности этого процесса в России, влияние отношения населения к демократическим элементам на протекание транзита и тд. На наш взгляд, тема исследования актуальна в России особенно теперь, когда всё чаще говорится о свертывании политических свобод в стране. В свете вышесказанного особенно важно проследить, в чём были особенности изменений в России, если они привели к подобным результатам. Так же важно ответить на вопрос, какой сценарий развития событий в стране наиболее вероятен в контексте политического транзита, для чего следует дать характеристику современному политическому режиму. Крайне важно, выявить противоречивый характер режима установившегося и институционализировавшегося с 2000 года.

Специфика трансформации в России. Для многих исследователей конец холодной войны и крах коммунизма в 1989 г. стали неожиданностью, как на Востоке, так и на Западе. Недооценка неизбежности падения коммунизма сменилась очень оптимистическими прогнозами относительно того, что придёт на его смену.

«Мы не могли предвидеть Революцию 1989 года, но, как только это случилось, каждый стал рассматривать, осмыслять, анализировать и предлагать возможные направления национальных, политических и экономических реформ в посткоммунистических государствах» [Дуткевич П.2000: 56].

Демократизация Южной Европы в 1970-е гг. и Латинской Америки в 1980-е гг. способствовала появлению обширной литературы, рассматривающей перспективы становления стабильной и устойчивой демократии. Учитывая разнообразие подходов к демократии, предпринятых различными странами, не удивительно, что многие авторы приходят к выводу о том, что перспективы и дилеммы политики переходного периода не вписываются в единый интегральный подход. Однако это ни в коей мере не умаляет значения накопленного теоретического материала для анализа латиноамериканского опыта, который может применяться и к другим регионам.

Главным аргументом специалистов в данной области было то, что наследия авторитарных и коммунистических режимов сильно отличались друг от друга. В первом случае это проявилось в коррупции и высокой роли, военных в латиноамериканской политической жизни. Во втором – последствия однопартийной государственной системы: слабое гражданское общество, государственное регулирование экономической деятельности и отсутствие частной собственности.

Однако, в отличие от южноевропейского и латиноамериканского опыта демократического развития, большинство посткоммунистических государств, появившихся после 1989 г., возникло через распад трех прежних федераций: Югославии, Чехословакии и Советского Союза. В последним случае кризис легитимности существовавших политических режимов одновременно явился кризисом легитимности самого государства.

Именно о России сказано, что ее история периодически проходит через один и тот же цикл. Стремясь «догнать» Запад главным образом в экономической модернизации, Россия всегда отставала в модернизации политической. В конечном итоге неспособность к политической модернизации, регулярные возвраты к авторитаризму, привели к полной утрате возможности модернизации общества в целом. [Пантин В.И, Лапкин В.В.1998: 43].

У каждого государства есть ряд особенностей, черт делающих процесс трансформации режима обособленным, уникальным, отличающимся от других систем. Но куда ведет путь трансформации? Классические исследователи однозначно говорят – так или иначе к демократии (как бы по-разному не понимали этот термин). При этом на наш взгляд, не достаточно внимания уделяется аспекту о разности восприятия перехода в разных странах. В одних население будет спокойно реагировать на изменяющиеся условия, оправдывая всё конечной целью перехода, а в других, наступит достаточно скорое разочарование в самом процессе.

Как правильно отмечает французский исследователь Ги Эрме, «в связи с крахом иллюзий о демократии, как благополучном пути во всех отношениях, современная доктрина гласит, что «демократизация» сопровождается бедностью, принимая это как непреложную данность для большей части земного шара. Отсюда вытекает, что демократические устремления обретают настоящую силу только тогда, когда проведен достаточно четкий водораздел между правомерным желанием иметь менее склонное к произволу правительство и другим явлением, вполне понятным, но иного порядка: острым нетерпением изголодавшихся людей выйти из длинного туннеля нищеты, как только на горизонте появляется просвет нового режима» [Ги Эрме1992:16]. Невозможность молодых и еще не устоявшихся демократических режимов удовлетворить экономические интересы бедствующих слоев населения, нередко создает угрозу всему процессу демократизации. На наш взгляд Ги Эрме справедливо обращал особое внимание на то, что «демократия – это культура в большей степени, чем система институтов...

Суть идеи в том, что демократия основывается на медленном приобретении терпимости и сознания своих пределов: ведь демократическое правительство не может решить всех вопросов и ценно скорее своей природой, чем результатами деятельности, которые необязательно оказываются во всех отношениях лучше, чем при нелиберальном правлении» [Ги Эрме 1992: 16-17].

Это важно, также, если учитывать специфику российской ментальности и если угодно культурной разнородности со странами, где транзит по многим причинам проходит более быстро (Восточная Европа, страны Балтии). В отечественной литературе, посвященной оценке событий последнего десятилетия, сосуществуют разные повествования и как справедливо отмечает И.Пантин, в России изменился весь уклад жизни, при этом сохранились старые ценности, цели, патернализм: «А потому, как и раньше, инициативу преобразований перехватила государственная власть, ее либеральные звенья» [И. П.Пантин.2003:156]. Бюрократия доминирует над обществом. Соглашаясь с Б.Капустиным, автор называет данный режим «шумпетерианской демократией». По Й.Шумпетеру, важны два критерия: 1. Способность «демократического процесса устойчиво воспроизводить себя...» без обращения к недемократическим методам. 2. Способность «справляться с текущими проблемами...», удовлетворяя всем основным политическим интересам. В этом режиме «демократический процесс не есть власть народа, а власть политиков, но политиков, избираемых на условиях «свободной конкуренции» [Б.Капустин, цит. по Пантин 2003: 158].

По мнению Пантина, складывается впечатление, что процесс демократизации в стране затормозился и попал в своеобразный замкнутый круг, когда «новые демократические политические институты не могут стать достаточно эффективными, поскольку не пользуются необходимой поддержкой со стороны массовых и элитных групп общества, а получить поддержку и легитимность эти институты не могут, поскольку в глазах большинства населения не являются эффективными, способными помочь в решении возникающих перед обществом проблем» [Пантин В. И. 2000: 124.] По мнению, например, Г. Вайнштейна еще не факт, что большинство стран, в том числе и Россия, в действительности находятся на некой «промежуточной» станции своего пути трансформации, а не в конечном пункте того развития, на которое они оказались способны. И в этой связи действительной проблемой российской демократии является, как это ни прискорбно признать, не столько ее совершенствование в соответствии с классическими стандартами, сколько сохранение того, что уже достигнуто. [Г.Вайнштейн.2000: 145,146]. Он подчеркивает: «Институциональные изменения, произошедшие в России в начале 90-х годов, позволили ей войти в категорию «электоральных демократий».

Однако обольщаться по поводу нашего места в этой «лиге» демократических стран не приходится. Россия находится здесь лишь во «втором эшелоне», классифицируясь только как "частично свободная" страна и пропуская вперед не только, например, Латвию или же Эстонию, но и такие страны как Монголия или даже Самоа и Тринидад и Тобаго, также причисляемые к категории «свободных» стран» [Г. Вайнштейн. 2000: 152].

Многие западные эксперты, говоря о России, полагают, что период демократической трансформации в ней - самый продолжительный, конфронтационный и уязвимый по сравнению с другими бывшими социалистическими странами. Например, Майкл Макфол (профессор Стэнфордского университета) считает, что Россия пережила не один, а три перехода к демократии. Первый начался ещё при М.Горбачеве, с шагов по либерализации, включая большую свободу слова и «протодемократические выборы» [М. Макфол.1999:185-186]. Следующая попытка демократического перехода, по мнению М.Макфола, была предпринята после августовского путча, когда перед демократическими силами во главе с Б.Ельциным открылась уникальная возможность создать и легитимизировать новый демократический строй. «Октябрьские события» 1993 года нанесли серьезный удар по демократии, ослабив поддержку либеральных идей населением. После принятия новой Конституции начался третий этап демократического транзита, характеризовавшийся продвижением России к электоральной демократии, причем вплоть до победы Б.Ельцина на выборах 1996 года казалось, что характер будущего политического устройства еще окончательно не определен.

В условиях российского хаоса, оказалось, невероятно трудно создать контролируемую власть: «Либеральные ценности в России оказались под угрозой не только государственной немощности, но и деспотической власти», - отмечает профессор Принстонского университета Стивен Холмс [С.Холмс 1997: 6]. Мнения о неудаче транзита к рыночной экономике и демократии на постсоветском пространстве и в частности в России разделяют многие специалисты. Профессор Колумбийского университета Ричард Эриксон, например, считает, что процессы, происходившие в 1990-х годах в России, вообще некорректно описывать в категориях демократического транзита. Согласно его наблюдениям, «особенности российской экономики скорее вызывают ряд поразительных параллелей со средневековой феодальной экономикой» [Ericson R. 2004: 315].

В России, наподобие феодальной Европы, существует множество децентрализованных иерархических структур, осуществляющих политическую, экономическую власть и юрисдикцию над собственными доменами. Персонализированная власть осуществляется через скрещивающиеся системы личных связей и обязательств, которые в значительной степени воспроизводят традиционно-советские шаблоны координации и контроля. Значительная часть промышленных, сельскохозяйственных, коммерческих и финансовых структур легитимизирована не столько формальными нормами, сколько личными связями и привычками, восходящими к советским временам. Новую же форму легитимации институтов - выборы - Эриксон называет формальной и уподобляет благословению церкви в Средние века, ибо этот институт, оказывается, уязвим к манипуляционным воздействиям со стороны элиты и СМИ, страхующим власть от каких-либо серьезных изменений.

Версию о движении России вспять поддерживает и американский социолог Михаил Бравой, который считает, что «вместо ожидаемого неолиберального революционного разрыва с прошлым или неоинституциональной тенденции эволюционного движения к будущему капитализму Россия переживает… инволюционную (регрессивную) деградацию, вызванную расширением сферы обмена за счет производства» [Burawoy2004:270.]. В результате получился «транзит без трансформации» - феномен, который еще предстоит изучать. В качестве первого шага к его осмыслению Буравой предлагает гипотезу, подсказанную классическим трудом Карла Поланьи «Великая трансформация» (1944), описывающим процессы, имевшие место в XVIII - середине ХХ в. в Англии, как зигзагообразное движение, в ходе которого сначала происходила экспансия рыночных институтов, затем - реакция на нее и возвращение к ограниченному государственному регулированию и протекционизму. По мысли Буравого, в России 1990-х годов имел место аналогичный процесс, однако происходил он в других формах, гораздо более быстрыми темпами и с другими последствиями.

Главная причина различий заключалась в отсутствии сопутствующей этому процессу перестройки социальных, политических и экономических институтов, которая осталась незамеченной Поланьи и современными неолибералами. В посткоммунистических обществах данная перестройка не могла осуществиться сама собой ведь рынок не обеспечивает ее в согласии с законами «невидимой руки», она должна была быть предметом осознанной заботы государства. На постсоветском пространстве и в Восточной Европе, где происходило догматически запрограммированное разрушение государственно-административной экономики, подобной перестройки не произошло. Единственный пример успешной трансформации, по мнению Буравого - это Китай. [Burawoy 2004:270.]. Привязка экономика-реформы характерна и для западноевропейских исследователей политического транзита. Французский социолог Ж. Сапир, считает демократизацию в России – крахом. Крах последовал сразу вслед за неудачными экономическими преобразованиями, о чём свидетельствуют методы деятельности российской политической элиты и борьбы ее группировок между собой. Российская элита, по мнению Сапира, отчуждена от населения, не имеет социальной опоры. Виноваты же в этом в значительной мере либералы: «Это связано не столько с их экономическими взглядами, упрощенность которых граничит с карикатурой, и не столько с их действительной неопытностью, сколько с отсутствием демократических принципов» [Сапир 1999: 131].

В то же время было бы неправильным считать, что люди, где бы то ни было – в России или любой другой стране мира, склонны рассматривать демократию исключительно потребительски, сквозь «призму» своего кошелька. Сравнивая посткоммунистическую Россию с другими странами, осуществляющими аналогичные реформы, опираясь при этом на исследования в этих странах, А.Мельвиль, например, отмечает, что далеко не везде ухудшение экономических условий сопровождалось снижением уровня поддержки демократических институтов и правительств, осуществляющих эти реформы. Это происходило в тех случаях, когда общество действительно видело, что власть, поддерживая постоянный контакт с народом, в том числе и «разговаривая» с ним, делала все возможное в тех или иных обстоятельствах, но главное - руководствовалась соображениями общественного блага, а не собственной корыстью [А.Мельвиль 1998: 158].

Прошлое детерминирует настоящее и еще долго будет предопределять будущее — таков базовый тезис Ю.А. Левады. Он называет десятилетие 1988–1998 гг. эпохой вынужденных поворотов. Во-первых, вынужденные перемены обычно совершаются «чужими» руками, то есть старыми институтами и людьми. Во-вторых, лидерами перемен становятся люди, умело следующие в фарватере происходящего (иными словами, приспособленцы, политические утилитаристы). Отсюда, в-третьих, хронический дефицит «впередсмотрящих», политических стратегов. В-четвертых, «врожденный» порок вынужденного процесса — его хаотичность, неуправляемость. Однако этот хаос «является на деле необходимым условием формирования определенного баланса разнородных тенденций, позволяющих избежать катастрофического распада общества» [Ю А. Левада 2004: 167].

Вынужденная демократия versus вырожденный политический режим — такова формула этого «перехода» [Ю А. Левада 167]. Отсюда следует, что «политическое пространство российского общества на длительный исторический период — вероятно, как минимум на несколько ближайших десятилетий — будет определяться противоречивыми процессами распада различных уровней тоталитарной системы и поисками более или менее жизнеспособных форм цивилизованного развития... Это делает феномен «человека политического» во всех его современных уровнях фигурой переходной, а рамки его деятельности — вынужденными». Поэтому в «переходный» период никакие «рационально придуманные конструкции» не работают, работает только «вынужденная», то есть навязанная обстоятельствами (часто вопреки воле акторов), демократия [Ю.А. Левада 2004: 108,109]. Ю.А. Левада полагает, что вынужденные перемены определяются «наличным коридором возможностей» [Ю.А. Левада 2004: 167], однако структура этого коридора, степень его социокультурной или геополитической заданности остались за рамками исследования. Еще один интересный аспект касается опасности для модернизационного процесса при политической трансформации. У. Бек, Э. Гидденс и другие теоретики рефлексивной модернизации говорят об опасностях, порождаемых «автодинамизмом модернизационного процесса», чреватым рисками и непредсказуемыми поворотами [Beck U., Giddens A 1994: 47-48] . Есть основания полагать, что российское общество вошло в полосу демодернизации, то есть «развивается по нисходящей» [Давыдов Ю.Н.1999 37–47]. Подобные мнения, но в разной интерпретации встречающегося у многих исследователей.

Многие политологи так же, отмечают, что проблемы с политической трансформацией в России не возникли на пустом месте и начались с установлением нового режима: Ф. Закария считает, что «…трагедию российской демократии можно было предвидеть уже в кульминационный момент её триумфа. Взобравшись на танк, Ельцин фактически зачитывать декреты, то есть произвольные президентские указы, которые потом составят отличительный признак восьми лет его правления» [Ф. Закария 2004: 87]. Отмечая то, что в России пытались сохранить хрупкую демократию, Закария, тем не менее, говорит о парадоксе таких действий – поскольку демократию пытались спасти авторитарными методами: «Ельцин регулярно выпускал президентские указы (порой весьма сомнительной легитимности), используя свою власть и популярность, но, не прибегая к нормальной политической практике взаимных уступок» [Ф. Закария 2004: 88].

При Ельцине были сильно ослаблены ветви власти, система сдержек и противовесов так и не заработала, а недемократические методы в руководстве прогрессировали. Достаточно вспомнить выборы 1996 года, когда весь властный ресурс был направлен против коммунистов. Тогда это тоже оправдывалось защитой демократии?

Говоря о проблемах кризиса системы, к которому привёл довольно авторитарный стиль руководства страной исследователь Д. Фурман считает, что в 1993 г. новая диктатура пришла в противоречие со старой конституцией. Конфликт был неизбежен. Это был первый кризис системы – «институциональный». В результате появилась конституция авторитарной президентской власти (второй государственный переворот после Беловежья) [Фурман2003:17]. Выборы 1996 г. по его мнению, не были кризисом. Новый реальный острый кризис был в 1999 г. - кризис преемственности. Народ с энтузиазмом проголосовал за авторитарную власть с «демократическим фасадом».

Личность первого президента России, вызывает много противоречивых оценок, например, по Лилии Шевцовой «…в политике он (Ельцин) никогда не давал оснований считать себя демократом. Совершенно напротив – его идеалом была персоналистская модель правления, в которой с самого начала просматривались отчетливые монархические черты, причем византийского характера» [Шевцова Л. www.ieras.ru/journal/journal4.2000/3.htm]. Она так же отмечает: «…Ельцин сделался лидером демократического движения и символом реформ, не связав себя при этом с демократами никакими обязательствами. Совершенно естественно, что он чувствовал себя свободным в выборе и своей базы, и своего курса» [Л. Шевцова 1999:46]. Таким образом, однозначные категории к политическому режиму Ельцина всё же вряд ли применимы. По сути - это гибридный, смешанный режим. Специфические ключевые черты, которого позволяют применить к нему такие определения, как «делегативная демократия» Г. О’ Доннела [Мельвиль А.Ю.1998: 28], «авторитарная демократия» Р. Саквы [Саква Р. 1997: 62] или «режим-гибрид» Л. Шевцовой [Шевцова Л. 1995: 17]. Саква так же называет строй, который сложившийся в России в 90-е годы сочетающим несовместимые признаки: демократизм, авторитаризм, популизм, олигархические методы.

По мнению некоторых исследователей, «режимная система возникает тогда, когда государство слабо институализировано, а в обществе отсутствуют эффективные политические структуры» [Саква Р. 1997: 65]. Но многих исследователей неудачи реформ в России заставили по-другому посмотреть на происходящие в стране процессы и дать им несколько другие оценки. Как отмечает российский исследователь А. В. Лукин: «Одной из первых попыток осмысления данных проблем стала статья исследователя Т.Грэхэма, который утверждал, что режим, сложившийся в стране после событий 1993 г., был не демократическим, не авторитарным, не реформаторским и не реакционным. Автор определил новую российскую политическую структуру как «олигархическую» или «клановую»» [цит. по Лукину А. В. 2000:73]. Как отмечает Лукин «по мнению Грэхэма, российская клановая структура базируется «на общем взгляде на государство и на контроле за основными институтами государственной власти и экономическим потенциалом» [Лукин А. В. 2000: 75]. Подобные исследования смотрятся очень актуально и в свете процессов в современной России, где тоже можно выделить ряд клановых структур: т. н. «Силовики», «Юристы», «Либералы» и многие другие давно используются в СМИ. Причём на западе термин «Siloviki» применительно к России встречается достаточно часто. Что касается политических пристрастий, то, считает Грэхем, все кланы объединяет инструментальное отношение к демократии: они стремятся не сохранить ее по принципиальным соображениям, но по возможности использовать ее процедуры (прежде всего выборы) для укрепления своей власти и влияния. Идеологией, которая, на взгляд американского наблюдателя, разделяется всеми кланами, является державность — «призыв к созданию сильного, патерналистского, и, в разумных пределах, экспансионистского государства» [цит. по Лукину А. В. 2000: 78].

В этой связи можно привести и высказывание А. Мелвиля, который говорит о российском режиме эпохи второго срока Ельцина как об «олигархической системе плюрализма кланово-корпоративных групп и интересов и его отрыве от реальных общественных потребностей и от самого общества» [Мельвиль А. 1997: 127]. Ж. Уэдел развивает концепцию Грэхема и определяет посткоммунистические государства уже как «государства-кланы». Она определяет их сущность такого государства следующим образом: «В государстве-клане отдельные кланы, каждый из которых контролирует собственность и ресурсы, так тесно идентифицируются с конкретными министерствами или институциональными сегментами правительства, что их цели и деятельность порой кажутся идентичными» [Wedel 1999: 480]. Следуя логике Уэдел можно достаточно чётко охарактеризовать политический транзит 1991-1999 как становление «кланового» режима в России с элементами формальной демократии. Но клановый режим не был разрушен после Ельцина, а наоборот усилился. Как отмечает Закария в последнии месяцы своего правления Ельцин совершил нечто вроде «государственного переворота» (Р. Пайпс), назначив своим приемником В. Путина: «Тем самым приближавшиеся выборы утратили всякий смысл. Они стали подтверждением передачи власти, а не реальным соревнованием претендентов на этот пост» [Ф. Закария 2004: 88]. Т. е. клан или «семью» Ельцина постепенно начал вытиснять новый, формирующийся клан Путина. И как водится новый клан стремился во всём превзойти старый и началось строительство «кланового» режима с элементами авторитаризма. В. Уфимцев так же считает, что первые выборы В.Путина были началом реализации авторитарных тенденций власти и «авторитарного выбора» народа. [Уфимцев В. В. 2003:167].

Характерно мнение Лилии Шевцовой: «Если Ельцин был вынужден опираться на олигархические группы, раздавая им, рычаги контроля как плату за лояльность, то Путин явно пытается рецентрализировать власть и перенести ее опору на государственную бюрократию» [ШевцоваЛ.www.ieras.ru/journal/journal4.2000/3.htm]. Причём, как подчёркивает Шевцова, опорой новой власти становятся силовые структуры, использующиеся как инструмент политики. Политик В.Рыжков и политолог А.Салмин приходят к выводу, что в течение первого срока В.Путин сформировал новый политический режим: «Для этого режима характерны: - сосредоточение власти в руках... группы во главе с президентом; - «техническая» роль обеих палат парламента, в целом лояльных этой группе; - «техническая» роль правительства...; - возросший контроль со стороны правящей группы над общенациональными СМИ (в первую очередь телеканалами), судебной и правоохранительной системами; - падение политической роли и возможностей региональных элит...» [В.Рыжков, А. Салмин 2003:18]. Подводя итог, хотелось бы отметить преобладание негативных оценок политических преобразований в России после распада СССР. Практически все исследователи сходятся в том, что специфика политического транзита в России выразилась в крахе либерализма, как в экономических, так и в политических аспектах. Это связано, видимо со слепой надеждой на то, что ультралиберальные преобразования являются панацеей от социальной и экономической напряженности в новой стране, что стоит разрушиться тоталитарному режиму, как в России возникнет правовое государство с рыночной экономикой, опирающееся на активную поддержку гражданского общества. Все эти мифы разрушились достаточно быстро и как оказалось что абстрактная демократия это хорошо, но человек, прежде всего, думает о своей стабильной жизни. И как показало дальнейшее развитие событий, именно запрос населения на стабильность, во первых а характер режима, во вторых, а так же разговоры интеллигенции о новом Пиночете, который авторитарными методами обеспечит России экономический прорыв, и предопределило во многом дальнейшее развитие событий.

В этой связи, как нам, кажется, особенно важно проследить основные этапы процесса трансформации в России, чтобы понять ситуацию, в которой находится страна сейчас. Наша задача - выявить проблемы и противоречия политического процесса 90-х годов, показать внутреннюю логику эволюции режимных изменений и по возможности попытаться объяснить их. Содержание, основные этапы и факторы политического транзита в России. Основные этапы политического транзита в России (1991- 2006гг.). Многочисленные процессы, происходившие в рамках постперестроечного периода привели не только к серьезным трансформациям внутри политической системы, преобразованиям ее институциональной, коммуникативной, информационно-регулятивной подсистем, но и способствовали кардинальному изменению в направлении, вектора политического развития, смене режима. [Саква Р.1997: 61-62]. Можно схематически выделить несколько этапов политических изменений в России 1.1991-1993 характеризуется процессом «Шоковой терапии», противостоянием ветвей власти и установлением т.н. «режима-гибрида». 2.1993-1996 характеризуется становлением политической системы в стране и кризисом легитимности Б. Ельцина. 3.1996-1999 характеризуется ослаблением режима и поиском преемственности власти. 4.1999-2003 характеризуется сменой режима и приходом к власти В. В. Путина, следствием чего явились последовательное проведение контрреформ авторитарного характера 5.2003-2006 характеризуется глубокими экономическими и политическими изменениями в стране и продолжающимся кризисом политической системы. Начало посткоммунистического периода ознаменовали события августа 1991 г., распада СССР, а также уничтожение власти коммунистической партии. Отражением этих событий стало «крушение государства–монстра и формирование нового; разрушение плановой экономики и появление квазирыночных отношений; возникновение плюрализма в политике и идеологии, формирование новой геополитической реальности» [Шевцова Л.Ф. 1996: 80]. К началу 90-х гг. идея либерализма укоренилась в обществе. После 1991 г. политическая элита осуществила своего рода подлог: вырос дикий капитализм и «...мафиозно-компрадорская плутократия, готовая на любой подрыв национальных интересов ради получения прибыли» [Уфимцев В. В. 2003:166]. Уничтожение власти партийно-государственного аппарата в период, когда, с одной стороны, экономика ещё оставалась нерыночной, а с другой – все институты поддержания общественного порядка были построены так, что могли работать лишь под воздействием этого аппарата, сказалось на нарушении функционирования всех систем жизнедеятельности общественного организма. «Главным проявлением чрезмерного ослабления государственности явился именно распад общественного порядка» [Гордон Л.А., Клопов Э.В].

При всей безграничности полномочий, власть съезда народных депутатов была лишена другой необходимой - особенно в контексте российской политической культуры - составляющей. Она не была персонифицированной. Более того, в глазах населения высшая власть персонифицировалась в Ельцине, ставшем символом победы над коммунизмом в августе 1991 г.

«Поэтому и имела место парадоксальная, на первый взгляд, картина: съезд народных депутатов, который защищал население от непопулярных экономических реформ, начавшихся в январе 1992 г., пользовался в стране еще меньшим доверием, чем президент, с именем которого эти реформы в значительной степени ассоциировались» [Клямкин И.].

В сложившихся условиях на смену государству пришёл «режим», основное оформление и становление которого пришлось на 1991 – 1993 гг. Речь идёт о «режиме-гибриде», который сформировался после событий сентября-октября 1993 г., когда конфликт законодательной и исполнительной власти в 1992-1993 гг., завершился вооружённой схваткой между ними, победой президентской стороны и ликвидацией Советов [Гордон Л.А., Клопов Э.В. 1998:26].

Характерная ситуация, для возникновения «режима», сложилась в России в «августовский период». Причем, слабость институциональных и общественных структур была связана не столько с развалом, сколько с природой предшествующего политического устройства. Подчиненность российского государства коммунистической партии нанесла серьезный ущерб его институциональной структуре. «Партия выполняла функции, которые в обычных условиях являются прерогативой государства, и, действительно составляла организующее ядро всей политической системы» [Саква Р. 1997: 66]. Устранение этого ядра, по мнению Р. Саквы, могло привести «к повторению анархии 1917г., когда разрушение монархической власти полностью подорвало и способность государства как такового к управлению» [Саква Р. 1997: 66]. В посткоммунистической России, по мнению исследователя, этого не произошло лишь потому, что здесь уцелели многие административные порядки, клиентарные связи и поведенческие нормы, которые были восприняты следующим поколением ведущих политиков. Рассматривая сходные политические процессы в странах Восточной Европы, можно констатировать, что там, в ходе прощания с коммунизмом произошло отслоение коммунистического режима от государства. В результате, имело место относительно безболезненная ликвидация монополии компартии, не затронувшая основные государственные институты, которые стали инструментом реформ уже при новом – некоммунистическом режиме. Важным является и тот факт, что в большинстве стран Восточной Европы, по мнению Л. Шевцовой, после падения коммунизма возник консенсус всех политических сил и подавляющей части общества относительно того, как жить дальше [Шевцова Л 1997: 21]. В России же, все произошло совершенно иначе: здесь приход к власти «обновленного правящего класса, включившего в себя как старые кадры партийных и хозяйственных прагматиков, так и новых карьерных профессионалов из демократических рядов» [Мельвиль А..1998: 27], произошел через ликвидацию советского государства. Этот факт имел неоднозначные последствия для реформ. Так, отсутствие эффективных государственных институтов замедлило рыночные преобразования, поскольку их было проблематично проводить в условиях, когда не совсем определенными оказались даже территориальные параметры государственного пространства, национальная идентичность. В этой связи, в условиях российского политического транзита, возникла зрелая обоснованная необходимость «восстановления «нормального» уровня государственности» [Гордон Л., Клопов Э.. 1998: 15] ( под ним, понимается не реставрация прежних порядков, а укрепление институтов, обеспечивающих соблюдение новых, демократических законов и сохранения демократического общественного порядка), без которого в условиях неудачи рыночных и др. реформ, дальнейшее осуществление демократических преобразований было крайне затруднительным.

В социальной среде росло разочарование в самой идее демократического реформирования общества и, соответственно, в новых, рыночно-демократического типа институтах, вследствие слабости государства, его неспособности мобилизовать ресурсы необходимые для возрождения или хотя бы стабилизации экономики). Если обратится к опыту восточноевропейских стран, для которых подобная ситуация имела место и нашла свое разрешение во временном отказе от полной демократии, в частности, в установлении авторитарно-демократического режима правления и усилении роли исполнительной власти [В.П. Киселёв, А.М. Румянцев, М.Е. Трибуненко и др. 1992: 135].

Возвращаясь к российскому опыту, в этой связи, хотелось бы отметить, что России удалось отчасти повторить опыт восточно-европейских государств, благодаря отступлению от воплощения классической системы разделения властей, что отразилось в усилении исполнительной вертикали и, одновременно, расширении полномочий института президентства. Подобные изменения воплотились в действительность и стали возможными после известных событий силового разрешения конфликта между исполнительной и законодательной ветвями власти и принятия нового Основного закона страны (институализировавшего президентскую победу над парламентом). В соответствии с новой Конституцией, президент значительно усилил свои властные позиции: сосредоточив в своих руках всю полноту исполнительной власти и, наделяясь, огромными законодательными полномочиями (получив, таким образом, возможность влиять на ветви власти), глава государства занял роль «пристрастного арбитра», в отношениях между властями, что способствовало усилению авторитарной составляющей фактического процесса осуществления власти в России. Эту мысль дополняет В. Елизаров, считая что «нарастание авторитарных тенденций в условиях доминирования института президентства, способствует ограничению числа значимых игроков в составе элиты, централизации отношений между её основными ветвями» [ЕлизаровВ.П. 1999: 77]. Характерной особенностью посткоммунистического развития России данного периода является симбиоз власти и собственности, который превратил политический процесс в закулисный торг, основанный на личных, групповых, корпоративных интересах.

Т.н. «Залоговые аукционы», позволяющие практически за бесценок приобретать крупнейшие предприятия страны бизнесменами близкими к власти привела к приватизации политики посткоммунистическими элитами, образующими внутри себя «политико-финансовые группы, участники которых связаны тесными патрон – клиента льными связями» [Афанасьев Л. 1994: 125], фактически препятствовала легитимизации нового строя в глазах большинства населения. По мнению В. Лапкина: политическая власть, узурпировавшая собственность, всё больше отдаляется от общества, по возможности освобождаясь от публичных обязательств [Лапкин В. 1998: 172]. Не имея широкой поддержки, и понимая временный характер своего существования, корпоративные элитные группы в своей политике опираются на текущую ситуацию, которая даёт сиюминутную выгоду, фактически не принимая перспективных решений. В период 1994-1996 гг. существенную роль стали играть также медиа-магнаты, такие как Березовский и Гусинский, а также представители банковского капитала. «В это же время Президент РФ Б.Н.Ельцин стал проводить консультационный встречи с представителями российского бизнеса, и именно в это время вошел в оборот термин «олигархи», которым называли некоторых участников этих встреч» [А. Сунгуров http://www.strategy-spb.ru/Koi-8/Proekt/lenta_novostei/obj_ych_i_publ_pol/3-1/3-1-2001_1.htm 23]. Рассматривая политический транзит в посткоммунистический период, создаётся впечатление, что, несмотря на глубокий разрыв между властью и обществом, значительная часть российского населения (продолжая высказывать возмущение политикам) всё же нашла свой способ выживания. Сам режим научился сдерживать, останавливать ситуации напряжённости как внутри себя, так и в обществе. Таким образом, несмотря на хаотичность и сумбурность в своём функционировании, этот режим, постепенно, стал обретать свою внутреннюю логику, пусть на первый взгляд и противоречивую.

Значительным подспорьем в этом ему стали – избрание представительного органа в 1995г., а также выборы Президента в 1996г., в результате которых режим обрёл обновлённую, если не новую, легитимацию. Многое зависело от решения «олигархов» «поддержать Б. Ельцина на президентских выборах, и обеспечение этого решения всеми необходимыми финансовыми и информационными ресурсами, что стало важным фактором его избрания на второй срок» [А. Сунгуров http://www.strategy-spb.ru/Koi-8/Proekt/lenta_novostei/obj_ych_i_publ_pol/3-1/3-1-2001_1.htm 23]. В процессе избирательной компании, велась активная пропаганда в СМИ, практически все федеральные медио-ресурсы были на стороне тогдашней власти. В 1996 г. общество было готово исправить такое положение в ходе демократический выборов, но ему это не удалось. «Посредством манипулятивных электоральных технологий и черных денежных потоков был осуществлен второй подлог» [Уфимцев В. В. 2003:166]. Антикоммунизм помог Ельцину победить на выборах 1996 года, даже при почти полной исчерпанности его харизматического потенциала. Однако голосование не столько не столько за Ельцина, сколько против Зюганова не могло обеспечить победителю устойчивой легитимации в пределах конституционного срока президентских полномочий. «Отсюда - лозунг отставки президента, ставший особенно популярным после событий 17 августа. Формально за эти события отвечало правительство. Но в условиях, когда формирование правительства почти всецело определяется президентом, когда оно подчиняется только ему и собственного политического лица не имеет, неудачи кабинета министров ведут к делегитимации президентской власти» [Клямкин И. http://www.liberal.ru/article.asp?Num=52]. Несмотря на свою гибкость, режим Ельцина оказался неготовым к разрешению серьезного политического и экономического кризиса, начало которому положил финансовый обвал в августе 1998 года. «Стало ясно, что нерасчлененное самодержавие не может решить проблему ответственности за провалы и перейти к обновлению политического и экономического курса. Осенью 1998 года Россия оказалась перед угрозой обвала власти» [ШевцоваЛ.www.ieras.ru/journal/journal4.2000/3.htm]. Шевцова считает, что в этот период кризиса Ельцин «пошёл на неожиданный эксперимент» сформировав в России т.н. систему «двойного лидерства возложив ответственность за текущее развитие на премьера (им стал Евгений Примаков), который получил поддержку парламента». [ШевцоваЛ.www.ieras.ru/journal/journal4.2000/3.htm].

Начиная с 1996 года, а скорее и раньше, у Ельцина уже была одна цель – сохранение власти и передача ее в надежные руки. Новый реальный острый кризис 1999 г. - кризис преемственности. Народ с энтузиазмом проголосовал за авторитарную власть с «демократическим фасадом». Путин знаменует конец революционного периода (термидор), при этом он вроде бы не собирается переходить к открытой диктатуре. Автор справедливо отмечает «колоссальную устойчивость» нашей политической культуры [Фурман Д. 2003: 22]. «Все действия Ельцина, вплоть до его неожиданного ухода в декабре 1999 года были подчинены этой единственной цели. Он пожертвовал своим образом революционера и реформатора во имя обеспечения безопасности для себя и своей семьи – довольно жалкий конец для лидера, приход которого к власти сопровождался столь массовыми надеждами». [ШевцоваЛ.www.ieras.ru/journal/journal4.2000/3.htm]. Ю.Красин, анализируя возможные изменения в России после 2000 года отчасти верно считал более вероятным следующий сценарий: «...Утверждение умеренно авторитарной власти, применяющей при необходимости жесткие меры для обеспечения целостности страны» [Красин 2003: 128]. Действительно, избрание директора ФСБ, бывшего работника органов на пост президента, безусловно, говорит о «реализации авторитарных тенденций» и о «становлении авторитарного выбора» в стране [В.В. Уфимцев 2004: 166]. Что касается легитимации нового политического режима, то важно отметить, что она состоялась достаточно быстро: «Население, уставшее от хаоса и несправедливости последнего десятилетия, с удовольствием восприняло наступившую социально экономическую стабилизацию, тесно связав её с новым курсом президента Путина на установление порядка и укрепление государства» [А. Рябов. 2004: 29]. Третьи президентские выборы 2000 г. проходили при фактически полной смене политических декораций и самого смысла электорального действия. Выбирали не политический курс, не лозунги и не эмоциональные симпатии, а стиль правления.

«Выбирали не «наследника», а скорее «могильщика» стиля предыдущего президента. Причем выбирали практически без сопротивления, поскольку главный оппонент (стиль предыдущего правления) фактически утратил влияние до начала формальной электоральной кампании» [Ю. Левада http://intelros.ru/lib/statyi/levada1.htm]. Характерна ситуация при которой выборы фактически превратились в фикцию - разгром, а потом и поглощение наспех созданной партией власти конкурировавшей группы Ю. Лужкова - Примакова, а тем самым – устранение серьезных персональных альтернатив на президентских выборах.

«Тем самым впервые за постсоветские годы была реализована модель «выборов без альтернативы». Попытки сопротивления этой модели (в том числе через СМИ) оказались неудачными» [Ю.Левада].

А.Зудин следующим образом излагает цели режима Путина:

1.Этатизм, когда вся власть замыкается на Кремле. «Ориентация на подчинение бюрократии государству...».

2.«Партизация» системы власти, т.е. создание политической партии «доминантного» типа. Политический плюрализм и конкуренция ограничены.

3.Корпоративизм, предполагающий «институционализацию интересов и их взаимодействия с системой власти в форме, совместимой с регулярными выборами и политической конкуренцией».

4.Ориентация на последовательную масштабную модернизацию [Зудин 2003: 82-83]. Государство, которое «консолидировалось» в итоге первого срока Путина, это государство, которое, как и при Ельцине, продолжает жить в обход закона и вопреки любым принципам.

Правда, при Ельцине государство, жившее «по понятиям», было неупорядоченным, а Путин это "понятийное", неправовое государство упорядочил. [Шевцова Л. 2005]. Владимиру Путину удалось ещё в ходе своего первого срока президентства построить свой специфический политический режим.

«Тем самым он подтвердил диалектику воспроизводства постсоветской власти: для того чтобы контролировать ситуацию и получить собственную легитимность, преемник должен демонтировать политический режим своего предшественника, при этом прямо или косвенно возложив на него ответственность за свои будущие проблемы» [Шевцова Л. http://www.ng.ru/ideas/2005-01-21/1_otkat.html]. И действительно, в скорее после своего избрания президент встречается с ведущими бизнесменами, и вырабатывается известный принцип равноудалённости – бизнес не лезет во власть, власть не мешает бизнесу. Кто нарушает это правило, выступает против власти, со всеми вытекающими последствиями. С ареста в сентябре 2003 года Михаила Ходорковского, власть в России двинулась в направлении смены характера правящего режима в России. Как следствие только несколько элементов демократического фасада остались нетронутыми, а большинство основополагающих принципов, включая разделение полномочий между исполнительной и судебной властью, независимость судебной системы и свободу средств массовой информации, были полностью отвергнуты [Павел К. Баев 2004: 8].

Президентские выборы 2003 года знаменовали собой нечто гораздо большее, чем акт автоматического утверждения Путина в его должности. Эти выборы завершают исторический этап посткоммунистического эксперимента. «Консолидировавший свой политический режим Владимир Путин должен зацементировать возникшую в России систему и еще может по-разному замешать свой цемент, определяя пропорцию государственничества, патриотизма, популизма и либерализма» [Шевцова Л. 2005]. Ещё в начале президентства Путина был взят курс на сверхцентрализацию страны, что и показал ряд мер, в частности раздел страны на федеральные округа и введения в них института полпреда президента, задачи которого и тогда и сейчас вызывает ряд вопросов.

После террористического нападения в сентябре 2004 года на школу в Беслане, в Северной Осетии, Путин объявил о целом ряде новых шагов, явно направленных на сворачивание демократических процедур и федерального устройства и взял в свои руки исключительное право назначать региональных губернаторов [Павел К. Баев 2004: 8]. Как видно, эта мера имеет весьма далекое отношение к борьбе с террористическими актами, зато она имеет прямое отношение к укреплению т. н. «вертикали власти» на строительство которой был взят курс с самого начала. Неорганизованное российское общество осталось, пожалуй, единственной автономной политической силой в персоналистском режиме. Все это придает реальность фактору, который носит название «российский избиратель». В реальности этого фактора состоит главный вывод из массовых протестов против монетизации в начале 2005 года. [А.Зудин http://www.liberal.ru/sitan.asp?Num=587]. Таким образом, в этом параграфе мы попытались рассмотреть политический транзит в России с 1991-2006гг., сквозь призму становления политической системы. В этой связи, нам кажется очевидным, что процессуальную форму многочисленным изменениям, возникающим в ходе сформирования политической системы в России, задают её элементы (политические партии, профсоюзы, элиты, общество и т. д.), находящиеся в постоянном взаимодействии друг с другом. И от того, в каком ритме, форме, содержании, будет осуществляться это взаимодействие, на наш взгляд, будет зависеть характер и направление политического транзита в России в дальнейшем.

В этой связи хотелось бы проследить, как менялось отношение в российском обществе к процессу перехода и к демократии как режиму. Почему в последние пять лет население в массе своей не обращает внимание на свёртывание демократических свобод в стране. Почему рейтинг политика, который разрушает, те немногие элементы демократии, которых удалось добиться в тяжёлые 90-е годы невероятно высок? Запрос ли это общества на авторитарный откат или может быть это естественный процесс?

Анализ политических предпочтений россиян относительно элементов демократии. В конце 80-х - начале 90-х годов многие политики демократической ориентации искренне верили, что стоит разрушиться тоталитарному режиму, как в России возникнет правовое государство с рыночной экономикой, опирающееся на активную поддержку гражданского общества. Сегодня стало очевидным, что для перехода страны к демократии после более чем 70 лет тоталитарного правления недостаточно простого учреждения формальных демократических институтов власти и процедур. В данной части работы мы хотим проследить динамику восприятия демократических ценностей гражданами России с 1991 по современный этап в контексте политических изменений. Выявить некоторые проблемы и противоречия в этой связи. В частности, почему россияне так легко отказались от демократии и демократических процедур в угоду стабильности. Общероссийский опрос, проведенный в конце 1994 г. уже после принятия Конституции и формирования новой системы правления, показал, что 73% населения испытывают по отношению к ней чувство недоверия и страха и только 2% верят в то, что власть в стране принадлежит народу. Негативное отношение к власти, по данным мониторинга экономических и социальных перемен ВЦИОМ (Всероссийского центра исследования общественного мнения), является устойчивой тенденцией развития социально-политической ситуации. Анализируя динамику происходящих перемен, социологи отмечают серьезный откат в области политической демократии и формирования гражданского общества, нарастание авторитарных тенденций во власти, сужение социально-инновационного потенциала поддержки демократических реформ. [ВЦИОМ http://www.wciom.ru/?pt=40&article=2224]. Отвечая на вопрос, «Что сейчас нужно России: порядок или демократия?», около 77% опрошенных на протяжении уже нескольких лет выбирают «порядок» и только около 9% - «демократию». Характерно также само противопоставление порядка демократии. Из-за отсутствия опыта жизни в демократическом обществе, где свобода означает существование, защищенное правом, демократия в массовом сознании часто ассоциируется с импотенцией власти, отчужденной от народа, с экономическим и криминальным беспределом, отсутствием социальной защиты. [ВЦИОМ http://www.wciom.ru/?pt=40&article=2224].

Общество болезненно расстается со своим прошлым. Помимо чисто экономических трудностей крушение господствовавшего более 70 лет порядка вещей вызывает психологическую реакцию на разрушение всей системы социо-культурных символов, составляющей основу самоидентификации и дающей ощущение стабильности. По оценкам на февраль 1997 г. 41% населения считает, что раньше, когда страной правили коммунисты все было гораздо лучше, и хорошо было бы, чтобы все стало по-старому. Как утверждает Ю. Левада, в «постмобилизационный период» реформы продолжались, но это — «реформы без реформаторов», где действует сила инерции уже запущенного маховика [Ю.А. Левада 2003: 31]. Доминантами этого периода (после 1994 г.) являются отрицание, хотя и неполное, незавершенное, предшествующей фазы, массовое недоверие ко всем институтам и политическим силам и уход молчаливого большинства в повседневность. Народ отделяется от политической жизни и, если и участвует в ней, то только как «зритель» [Ю.А. Левада 2003:50].

Отдаление от политических процессов людей, прежде всего, тесно связано с начавшимся разочаровании либерализмом основной массы населения. Ностальгическое желание менее адаптивной части общества освободиться от напряжения индивидуальной ответственности, которой требует жизнь в свободном обществе, является психологическим фактором поддержки ею КПРФ, ассоциирующейся с «застойным» социализмом скудного, но гарантированного достатка. Тот же фактор стоит отчасти и за поддержкой националистических партий, которые апеллируют к психологии обездоленных масс, не разбирающихся глубоко в причинах происходящего. Национал-патриотическая демагогия эксплуатирует идею национального унижения русских и реанимирует образ внутреннего и внешнего врага, как виновника всех бед. На ее волне набирают силу радикальные националистические организации. По наблюдению ВЦИОМ, только небольшая часть общества сегодня понимает, что представляют собой демократия и рыночная экономика. Политическое сознание аморфно и противоречиво. Одни и те же люди могут считать себя сторонниками рынка и одновременно выступать за государственное регулирование цен, голосовать за «Яблоко» и при этом считать лучшей политическую систему, существовавшую до 1991 г. [ВЦИОМ, http://www.wciom.ru/?pt=40&article=2224].

Как показывают исследования ИКСИ РАН, россияне сохраняют приверженность многим демократическим ценностям и институтам, отмечают их значимость для жизни страны и для собственной жизни. В частности, большинство россиян (45%) продолжает считать, что «демократические процедуры очень важны для организации жизни общества», тогда как не согласных с этим существенно меньше (19%). Одновременно за последние 8 лет доля тех, кто считает эти процедуры необходимыми, снизилась более чем на 10% и составляет сегодня менее половины населения [ИКСИ РАН, http://www.ispr.ru/SOCOPROS/socopros207.html]

Если говорить про восприятие демократических процедур россиянами, то здесь характерно уменьшение людей верящих в демократию. При этом, как показало исследование, отношение наших сограждан к понятию демократии в достаточно высокой степени дифференцировано в зависимости от того, принесли ли реформы им благополучие, или, наоборот, ухудшили условия их жизни. Напротив, отношение к понятию «гражданское общество» спокойно позитивное во всех опрошенных группах [ИКСИ РАН, http://www.ispr.ru/SOCOPROS/socopros207.html].

Опросы не фиксируют тотального отторжения тех ценностей, запрос на которые сформировался в конце 80-х – начале 90-х гг., то есть еще в период горбачевской перестройки. Имеются в виду реальная выборность органов власти, свобода слова и печати, свобода передвижения, включая свободу выезда за рубеж, свобода предпринимательства. Единственным исключением является «многопартийность», значимость которой для большинства россиян сегодня сравнительно невелика Снижение же значимости свободы слова и СМИ, свободы поездок за границу можно интерпретировать, по всей видимости, как свидетельство их укоренения в общественную жизнь, когда они перестают восприниматься как нечто необычное и экстраординарное. Вместе с тем, разделяя позитивное отношение к демократии как социальной идее, эти же самые люди не ставят знак равенства между политическими правами и свободами и демократией как таковой и отказываются признавать произошедшие в стране преобразования демократическими. Таким образом, налицо разрыв между установками на необходимость демократии (еще несколько лет назад широко распространенными в обществе), с одной стороны, а с другой, – невозможностью обнаружить ее в полном объеме в реальной действительности.

Сегодня лишь 19% россиян считают современную Россию демократическим государством, тогда как большинство (54%) убеждено в обратном. [ИКСИ РАН, http://www.ispr.ru/SOCOPROS/socopros207.html]. При этом отношение граждан к ценности демократии дифференцировано в зависимости от того, обеспечивает или нет система, именуемая демократической, рост жизненного уровня населения и реализацию социально-экономических прав граждан. Существенную роль в снижении ценности демократической идеи играет и ее «приватизация» экономической и политической верхушкой общества. Так, 78% россиян считают, что «демократические процедуры – это пустая видимость, а страной управляют те, у кого больше богатства и власти». С противоположной точкой зрения о том, что «в делах страны многое зависит от простых сограждан», согласны лишь 23%. Причем, это соотношение практически неизменно с середины 1990-х гг. Хорошо известно, что стабильная демократия не может существовать без такого уровня экономического развития страны, который обеспечивал бы приемлемый для большинства граждан уровень благосостояния. Как справедливо отмечает У. Бек, «только те люди, которые имеют жилье, надежную работу и, следовательно, материально обеспеченное будущее, являются или могут стать гражданами, способными усвоить демократические правила поведения и наполнить демократию жизнью. Простая истина гласит: политические свободы не бывают без материальной безопасности» [Бек У.2001:115]. И россияне, отказывающие в праве системе, которая не обеспечивает реализацию их социально-экономических прав, как мы видим, отнюдь не оригинальны. Так, например, известный американский исследователь К. Лэш небезосновательно утверждает, что, случись ситуация, при которой условия жизни в американских городах начнут приближаться к условиям жизни в странах третьего мира, демократии в Америке неизбежно предстоит утверждать себя заново [Лэш К. 2002: 69]. С этой точки зрения можно констатировать, что общество разочаровалось не столько в самой демократии, сколько в своем политическом выборе, сделанном в начале 90-х годов. Осуществление социально-политического и экономического проекта, на реализацию которого общество предоставило право Б. Ельцину, не оправдало ожиданий россиян, поэтому негативное отношение к нему было перенесено и на те демократические процедуры и институты, с помощью которых этот проект воплощался в жизнь. В российском обществе ключевой проблемой является обратное отношение важности прав и свобод к их нарушаемости, т.е. чем важнее эти права, тем чаще нарушаются и с тем меньшим успехом удается их отстаивать. Речь в данном случае идет о «созвездии» очень важных и наиболее нарушаемых прав и свобод – равенство перед законом, право на безопасность и защиту личности, право на личную собственность, право на труд, право на образование [Н.И.Лапин 2003: 83].

Симптоматично и то, что в самом низу этой своеобразной иерархической шкалы ценностей демократии оказались позиции, связанные с участием в деятельности политических партий и их борьбой между собой. За последние пять лет доля респондентов, считающих важным право выбирать между несколькими партиями, сократилось. Снижается и значимость наличия в стране оппозиции, способной контролировать президента и правительство. При этом сама идея выборности остается вполне востребованной, особенно когда это касается главы государства. На этом фоне результаты, а главное ход выборных парламентской и президентской кампаний 2003-2004 гг. (низкий интерес к парламентским выборам, провал оппозиционных партий и т.д.) не выглядят неожиданными. Тот факт, что целый ряд политически значимых ценностей демократии действительно потускнели в восприятии очень многих россиян, часто рассматривается как свидетельство низкого уровня их политической культуры, что, в свою очередь, связывается с историческим наследием России. По мнению, например, Л. Гордона и Э. Клопова, «из сознания народа оказалась искорененной сама память о тех зачатках демократических основ функционирования экономики и устройства общества, соответствующих нормах и традициях поведения и взаимодействия людей, роли в общественной жизни права, суда, частной собственности, представительной власти, свободы слова и т. д., которые постепенно начинали внедряться в социальную ткань дореволюционной России» [Гордон Л. А., Клопов Э. В. 1998: 21]. Между тем понимание того, что есть демократия, а что – нет, сложилось еще в дореформенные времена, а в период, например перестройки, было одним из важнейших социальных факторов поддержки перемен. Даже западные наблюдатели признают своеобразие российского опыта демократизации, которое состоит как раз в том, что она осуществляется в стране, отнюдь не относящейся к категории «традиционных» в принятом смысле слова, поскольку еще в советский период Россия превратилась в индустриальную страну с относительно высоким уровнем урбанизации и образовательным уровнем населения. Причем, к числу существующих культурных предпосылок демократизации обычно относят как раз не отсутствие, а наличие в архетипах русской ментальности идеалов свободы и справедливости, которые в действительности никуда «не выветривались», но которые, безусловно, отличаются от своих западноевропейских и североамериканских аналогов. Положение, при котором вера в идеалы демократии сочетается с отрицанием эффективности институтов, с помощью которых они реализуются, носят фактически повсеместный характер и являются первопричиной исчерпаемости прежней парадигмы демократии, о чем последние годы много говорят и пишут на Западе. Специфика же российской ситуации заключается в том, что, несмотря на все разговоры о кризисе демократии на Западе, подавляющее большинство населения не подвергает сомнению ни сам факт ее существования, ни ее необходимость. В России же существование «демократии» до сих пор для многих не является очевидным, в том числе и потому, что идеальный образ демократии, сформированный на начальном этапе реформ, разошелся с реальной практикой социальных преобразований.

Итак, одним из наиболее существенных показателей уровня развития любой демократической системы является степень доверия общества к существующим в стране государственным институтам и общественным объединениям, которые призваны представлять и выражать интересы различных групп населения. С одной стороны, в 2000 году с приходом к власти В. Путина, произошел перелом общественных настроений в отношении института президентства, и все последние годы уровень доверия к нему оставался достаточно высоким. Поражало, то огромное доверие новому президенту, казалось взятое из не откуда [Центр Левады http://www.levada.ru/prezident.html] (см. Схему 3). Схема 3. Почему многие люди доверяют В. Путину? (в %) 2001 2002 2003 2004 2005 Люди убедились, что Путин успешно и достойно справляется с решением проблем страны 14 21 15 16 16 Люди надеются, что Путин в дальнейшем сможет справиться с проблемами страны 43 44 46 40 36 Люди не видят, на кого другого они еще могли бы положиться 34 31 34 41 42 Затруднились ответить 9 4 5 3 6 Как видно из данной таблицы высокий рейтинг президента В.В. Путина объясняется не столько выдающимися качествами этого политика, сколько отсутствием, по мнению граждан, ему реальной альтернативы. Таким образом, можно констатировать, что вся политическая конструкция современной России по-прежнему продолжает базироваться в основном на президенте, а сам институт президентства, в свою очередь, – на личности В.Путина. Говоря о факторах, способных в определенных условиях оказать сдерживающее влияние на процесс демократических реформ, следует иметь в виду, что часть из них действительно связана с действиями и стилем поведения власти, другие же коренятся в обществе, его установках и стереотипах. А некоторые и вовсе имеют отношение к социокультурным и историческим особенностям России, разным этапам ее развития, включая и самый последний. К таким, в частности, относится проблема, которая многим кажется не разрешимой, – как соединить идею демократии с идеей государственности, а эти идеи в свою очередь – трансформировать в эффективную дееспособную власть. Как отмечает известный американский политолог С. Холмс в своей статье под характерным названием «Как слабость государства угрожает свободе», «зрелище политической дезорганизации в посткоммунистической России напоминает о глубокой связи между либерализмом и действенной государственной системой. Представление об автономных личностях, которые могут свободно осуществлять свои права, только бы к ним не приставало государство, опровергается тревожными реальностями новой России… Российское общество можно уподобить сломанным песочным часам: верхи не эксплуатируют и не угнетают низы, даже не управляют ими – они их просто игнорируют» [Холмс С. 1997:140.]. В этой связи отнюдь не случаен дрейф, начавшийся в ельцинские времена, значительной части общества в сторону ценностей эффективного государства, справедливости, порядка и т. п. Некоторые наблюдатели оценивают это как рост авторитарных настроений в массовом сознании. Так, по наблюдению А. Галкина и Ю.Красина, при сопоставлении социологических исследований, проведенных различными научными центрами, «ясно просматривается главная тенденция, не вызывающая сомнений.

 За время, прошедшее между опросами конца 80-х — начала 90-х годов и второй половины 90-х годов, авторитарные настроения населения существенно возросли. И произошло это, очевидно, не за счет увеличения доли лиц авторитарного социопсихологического типа (что практически невозможно), а, прежде всего под влиянием меняющихся обстоятельств, ситуационного фактора» [Галкин А. А., Красин Ю. А. 1998:38.]. Исследования показывают, что, например, за последние четыре года действительно заметно снизилась ценность «индивидуальной свободы», впрочем, и раньше, в 1999 г. идее «социальным равенством» отдавалось предпочтение, делает выбор в пользу последнего [ИКСИ РАН, http://www.ispr.ru/SOCOPROS/socopros207.html] . Также при рассмотрении дилеммы «свобода – порядок» полученные в ходе опроса данные о предпочтениях в пользу «порядка». Слово «порядок», нельзя однозначно расценить как отказ от демократии, однако, разочарование во многих её элементах дало о себе знать. В частности, по оценкам Н.Лапина, не менее чем для половины населения одинаково важны и свобода как проявление демократии и безопасность как проявление порядка; задача состоит в том, чтобы совместить их, закрепить такой социальный порядок, который в равной мере обеспечивает свободу и безопасность [Н.Лапин. 2003: 85]. Если еще четыре года назад 80% граждан считали оппозицию абсолютно необходимым условием для того, чтобы узурпация власти не была возможной, то сейчас 60,4% говорят о том, что основная задача оппозиции – не критиковать власть, а помогать ей. И только 14,8% по-прежнему видят эту задачу в критике власти и считают, что деятельность оппозиции никак не может быть ограничена, даже во имя «общественного согласия». При этом предполагается, что если это не так, то власть в принципе имеет право жестко с оппозицией бороться. В целом в общественном мнении идея оппозиции дискредитирована [ВЦИОМ http://www.wciom.ru/?pt=40&article=2224]. Многие россияне оказались в очень сложном положении, поскольку формирование своеобразной культуры неучастия оставили многих из них один на один с государством, с одной стороны, и с многообразием проблем, с которыми люди повседневно сталкиваются, – с другой. Впрочем, многие исследователи на Западе также бьют тревогу по поводу снижения интереса людей к совместным общим делам, результатом чего, по мнению, например, известного британского ученого З. Баумана «оказывается расширяющаяся пропасть между «общественным» и «частным», постепенный, но неуклонный упадок искусства перевода частных проблем на язык общественных, и, наоборот, искусства поддерживать диалог, вдыхающий жизненную силу в любую политику» [Бауман З. 2002:14]. В этой связи социальная апатия, стремление делегировать ответственность «наверх», президенту, представляет собой действительно серьезную угрозу для демократического развития страны. В то же время, как уже отмечалось, даже при высоком уровне поддержки президента, большинство россиян вовсе не «горят желанием» сконцентрировать всю полноту власти в его руках и приостановить деятельность, например, российского парламента, несмотря на то, что особой симпатии к нему никто не испытывает.

Единственная мера, которая вызывает одобрение, и то далеко не у всех, – это «изъятие у «новых русских» неправедно нажитых ими состояний». Так же важно отметить неверие россиян в нестандартные события, такие как «оранжевая революция» в Украине. Можно по разному относится к подобным событиям, однако тут факт скорее в неверии людей в перспективы возможности отстаивать демократические процедуры, или права на это, если, по их мнению, они нарушаются [Центр Левады http://www.levada.ru/vybory2008.html] .

Большинство россиян, к сожалению, не всегда понимают, что демократические институты, при всем своем несовершенстве, необходимы, в том числе и потому, что представляют собой своеобразную «страховочную сетку» от узурпации всей полноты власти бюрократией и олигархатом. Кроме того, историческая память народа сохраняет стойкое неприятие к любой «чрезвычайщине», которая никогда не решает старых проблем, но зато добавляет массу новых. В целом, при всех сложностях осуществляемого в России «политического транзита», уже можно говорить о неких предпочтениях людей, относительно возможного демократического итога этого процесса. Люди в массе своей не воспринимают демократию как благо, и не возражают против многих ограничений, лишь бы была стабильность. Сегодня, обстановка и общественные настроения благоприятствуют утверждению авторитаризма. Не случайно в обществе с подачи М.Ходорковского развернулась дискуссия о кризисе либерализма. Президента называют главным либералом в сравнении с обществом, в котором как никогда сильны антилиберальные настроения. На этом фоне власть часто заявляет о становлении в России демократического режима. В подобной обстановке на наш взгляд важно провести анализ складывающийся с 2000 года политического режима современной России, выделяя ряд основных факторов развития страны. Факторный анализ политического транзита в России на современном этапе.

Сейчас, когда в стране происходят противоречивые процессы, по нашему мнению особенно важно проследить перспективы преобразований в России на современном этапе. В данной части мы попытаемся проанализировать основные параметры политического транзита в России. Исходя из всего многообразия теорий и практического опыта, касающихся факторного анализа процесса демократизации, С. Хантингтон выделяет несколько методологических закономерностей:

1. ни один фактор, взятый в отдельности, недостаточен для объяснения развития демократии во всех странах или в одной отдельно взятой стране;

2. ни один фактор, взятый в отдельности, не обеспечивает развития демократии во всех странах;

3. демократизация в каждой стране является результатом действия целой комбинации факторов;

4. комбинация факторов, присущая одной волне демократизации, отличается от комбинации, характерной другой волне;

5. характер факторов, присущих одной волне демократизации, меняется в рамках этой волны в зависимости от смены политических режимов [Huntington 1996: 5].

Исходя из этих методологических предпосылок факторного анализа демократизации С. Хантингтона, представляется, что выявление конкретных факторов, способных оказать решающее влияние на перспективы трансформации политической системы России носят решающий характер для понимания вектора развития страны.

Выделим четыре группы переменных развития страны, при анализе которых мы попытаемся дать характеристику современному этапу перехода:

1.Идеологические факторы: свобода СМИ.

2.Политические факторы: политическое участие, институт выборов, конституционные изменения, партийная система.

3.Экономические факторы: экономические реформы.

4. Внешнеполитические факторы: отношения с Западом.

Идеологические факторы: свобода СМИ. Политическое сознание и поведение людей существенно зависит от информационного поля, создаваемого СМИ той или иной страны. В этой связи можно привести слова Э. Денниса, предполагающего, что «СМИ «формируют» наше мышление, «воздействуют» на наши мнения и установки, «подталкивают» нас к определенным видам поведения, например, голосованию за определенного кандидата» [Деннис Э. 1997. - С. 139.]. Другие авторы считают, что влияние СМИ на поведение граждан осуществляется путем создания определенного общественного мнения. «Благодаря возможности придавать общественному мнению массовость СМИ обладают способностью управлять и даже манипулировать им» [Кузьмен О. В. 1996: 34.]. Более того, отдельные исследователи массовых коммуникаций (а вместе с ними и многие политики и журналисты) с недавних пор начали говорить о грядущей эпохе «медиакратии» - власти СМИ, которые уже не столько отражают и интерпретируют действительность, сколько конструируют ее по своим правилам и усмотрению. И совершенно очевидно, что российские СМИ рискует стать своеобразным оружием в руках власти, что постепенно может привести к котострафическим последствиям в развитии страны.

Конечно, свободу слова и независимость СМИ можно определять по-разному. Есть конституционный подход, есть нормативный подход, различные другие подходы. В данном случае мы определяли независимость СМИ так, как это делает международная организация «Фридом Хаус», то есть как комбинацию трех фундаментальных факторов независимости средств массовой информации – это экономическая, юридическая и политическая независимость СМИ. Юридическая независимость гарантируется, соответственно, Конституцией и законодательством. Экономическая есть результат достаточных самостоятельных источников дохода у средств массовой информации. И политическая независимость гарантируется невмешательством власти и государства в дела средств массовой информации. Одной из главных заслуг режима 90-х многие эксперты называют, становление свободных СМИ в стране, одного из важнейших элементов демократии. Именно тогда появляется множество каналов и печатных изданий разной направленности. У людей впервые за многие десятилетия появляется возможность выбора, что читать и смотреть.

Здесь уместно вспомнить характерное высказывание С. Кургиняна о периоде перестройки и «революции» 1991 г.: «Демократов привели к власти средства массовой информации, привели за счет создания новых культурных кодов и разрушения старых. Это была хорошо и быстро проведенная операция...» [Кургинян С. Е. 1992: 141]. Неслучайно по поводу СМИ постоянно раздаются выражения типа «четвертая власть» и даже «силовые структуры». Можно условно выделить три этапа развития СМИ в современной России:

1. 1991-1996 – характеризующийся становлением независимых СМИ. В этот период появляется частные СМИ, происходит их отделение от государства.

2. 1996-2000 – характеризуется использованием СМИ в информационных войнах (дело «Связьинвеста» и тд.) т. е. как средство борьбы бизнес-бизнес, бизнес-власть. Оставаясь независимыми, СМИ переживают кризис. Но в месте с тем это сопровождалось появлением мощных медиа империй и усилением конкуренции за зрителя, что привело к улучшению качества продукта.

3. 2000-2006 – характеризуется обратным процессом, а именно ликвидацией независимых СМИ государством и, следовательно, превращение телевиденья и значительной части газет в абсолютно подконтрольные структуры.

Международная профессиональная организация «Репортеры без границ» (Reporters sans Frontieres) опубликовала всемирный рейтинг стран по уровню свободы прессы. Россия в этом списке оказалась на 138 месте (из 167), опустившись на 19 позиций по сравнению с прошлым годом [http://www.rsf.org2005/]. Рейтинг в целом отражает степень свободы журналистов и новостных организаций в своих действиях в той или иной стране мира и учитывает только события, происходившие за год в период с 1 сентября 2004 года до 1 сентября 2005 года. Рейтинг также учитывает усилия государства «по уважению и обеспечению данной свободы». Рейтинг не учитывает нарушения прав человека в общем, а только нарушения прав свободы прессы.

Характерно, что свобода прессы начала серьёзно ухудшатся с 2000-2001 года, что совпадает с изъятием акций ОРТ у Б. Березовского и т. н. «спором хозяйствующих субъектов» выразившийся в передачи телекомпании В. Гусинского НТВ государственной кампании Газпром. В области коммуникаций за последние пятнадцать лет СМИ претерпели серию метаморфоз, сменив свою роль с глашатая демократических перемен периода перестройки на инструмент внутренней борьбы за власть между представителями деловой и политической элиты в конце 1990-х. На текущий момент СМИ по большей части, похожи на советские, когда они были средством правительственной пропаганды. Президент, правительство и правящая партия очень активно освещаются на общенациональных телеканалах. На четырех принадлежащих государству телеканалах, власти посвящено около 90% главных новостей, а оппозиция же или вообще не присутствует, или присутствует исключительно в негативном облике. Освещение президента Путина в принадлежащих государству телеканалах происходит исключительно положительно. Некоторые темы практически не освещаются: «война в Чечне, или коррупция в высших эшелонах власти. А такие, как, скажем, «монетизация», отмена отсрочек от призыва, ввоз ядерных отходов, отмена губернаторских выборов, – если и обсуждаются, то лишь в присутствии лояльных власти политиков, политологов и комментаторов» [Б.Л.Вишневский http://www.kasparov.ru/material.php?id=445B258C1623E]. Как следствие в России происходят процессы, выразившиеся в абсолютном экономическом и политическом контроле государства над подавляющим большинством СМИ.

В такой обстановке не может идти и речи об объективном и беспристрастном информировании населения о событиях в стране и мире. СМИ и, в особенности телевидение превратилось в инструмент пропаганды власти. Конечно, пока есть некоторые независимые газеты и радиостанции, наконец, Интернет, но влияние их крайне ограничено по сравнению с телевидением. С каждым годом ситуация со СМИ в России ухудшается следствием чего уже можно говорить об установившейся в России медиократии. В России теле - президент, теле - дума, теле - политика. Современная Россия такова, что именно телевиденье моделирует политическую реальность, активно используя подмену понятий и методы оболванивания и пропаганды. Политические факторы: политическое участие, институт выборов, влияние конституции, развитие партийной системы. Активное участие личности в общественной жизни является неотъемлемой чертой демократического общества. Как полагает Роберт Путнам, население должно оказывать влияние на государство через различные социальные институты, свободные от государственного контроля. Граждане должны приобретать навыки и развивать необходимые структуры для того, чтобы представлять свои мнения и требования правительству [R. Putham. 1993: 85-93].

Государство допускает существование неправительственных институтов и даже узаконивает их, но, по мнению Р.Роуза, российское гражданское общество можно назвать «обществом песочных часов» в силу того, что связи между верхами и низами весьма ограничены [Р. Роуз 1995:79]. В посткоммунистической России, действительно, существуют институты, свободные от контроля государства, но, вместе с тем, они также «свободны» и от серьезного влияния на него. Некоторые ученые объясняют это «недоразвитие» демократии в России тяжелым наследством, доставшимся России от СССР: россияне привыкли полагаться на личные неофициальные связи, лишенные правового признания, и не доверять своему государству. Как отмечал Стивен Холмс, поражение либеральных реформ стало возможным из-за стены безразличия, разделяющей государство и общество: настоящий либерализм ставит целью не изолировать общество от государства, а наоборот, сохранить крепкие и доверительные каналы для консультаций и партнерства между государственными деятелями и гражданскими лицами. [Стивен Холмс. 1998: 31].

Даже в отношении такого демократического завоевания, как выборы, в России сложилась иная ситуация, чем в странах Восточной Европы. Голосование в России не стало средством «создания власти» в том смысле, какой вкладывают в эти процедуры сторонники западного либерального конституционализма. По большей части россияне не выбирают правителей, а поддерживают власть, уже существующую и слабо зависящую от реальных интересов рядовых граждан. С.Холмс приводит свое определение сложившемуся в России устройству, называя его «обществом разбитых часов», в котором 'привилегированные не эксплуатируют и не оказывают давления и даже не правят, а просто игнорируют большинство» [Стивен Холмс.1997:16]. Во время демократического перехода, российские реформаторы попытались приспособить западные концепции конституционного права к условиям посткоммунистического государства. Поэтому было решено обратиться к американской европейским моделям конституционализма. По мнению Алана Уотсона, «большинство изменений в большинстве систем оказываются результатом заимствования».

Это в полной мере относится и к трансформации российского конституционного права, в котором «правовые заимствования» были сделаны из различных источников западного конституционализма. «Процесс культурной фильтрации с неизбежностью замедлял перемещение и являлся причиной мутаций западных концепций, ибо политические элиты модифицировали первоначальные понятия, адаптировали их для внедрения у себя на родине» [Роберт Шарлет.1999:15]. По мнению американского политолога Ричарда Роуза, в России в 1993 году была принята «конституция без граждан», так как большинство россиян не видели никакой связи между их повседневными заботами и системой власти, установленной в России новой Конституцией [Роберт Шарлет.1999:16]. И это еще одна особенность российского демократического транзита, свидетельство несовершенства законов и незавершенности преобразований. Лилия Шевцова обращает внимание на один из основных парадоксов системы, установленной Конституцией 1993 года: "конфликт между демократическим способом избрания лидера и административно-авторитарным способом осуществления власти" [Л. Шевцова 1999: 286]. А по Ю. Красину пик смещения в демократию был в 80-е гг., затем маятник качнулся к авторитаризму, что было закреплено Конституцией 1993 г. [Красин Ю.А 2003:124-126]. По многим западным и некоторым российским оценкам, несмотря на то, что формально страна соответствует минимальным критериям демократии, в современной политической практике России по-прежнему можно проследить элементы авторитаризма. Именно Конституция, закрепившая широкую президентскую власть, на основе которой ведется процесс демократизации, сделала возможным существование этих элементов. В таком случае изменение Конституции в сторону парламентской демократии пошло бы на пользу демократическому развитию, и многие политические силы в России поддерживают эту линию. Однако парадокс и своего рода дилемма демократизации России заключается в том, что в условиях отсутствия демократической политической культуры парламент также представляет собой угрозу авторитарной реакции.

Как известно, Конституция РФ 1993 года принималась с тем, чтобы исключить возможность кризиса, подобного октябрьскому, возникновения тупиковой ситуации в отношениях президента-реформатора и консервативного парламента. Конституция давала Президенту право разогнать парламент, если возникнут неразрешимые противоречия, или же, чтобы, не обращая внимания на мнение парламента, можно было проводить политику реформ. Путин, уже успел объявить, что не считает изменение Основного закона первоочередной или требующей скорого решения задачей, одновременно подчеркнув, как это ни странно, значение «партнерских» отношений между исполнительной властью и гражданским обществом. Реальное состояние дел свидетельствует о том, что т. н. демократия в России носит формальный характер, она не выражает интересов большинства населения. Это будет продолжаться до тех пор, пока в России не возникнет основа демократии — гражданское общество, являющееся гарантом демократии вообще. То, что происходит сейчас, а именно попытка власти построить «гражданское общество» с верху, как пример создание «странной» общественной палаты, не может восприниматься как фактор демократизации, поскольку одной из главных задач «гражданского общества» является, оппонирование и контроль над действиями власти. Это означает, что Россия представляет собой иное государство, нежели провозглашенное в Конституции. Это было и в 90-е годы, но особенно обострилось теперь. Подобное состояние России с неизбежностью будет приводить к противоречию между формальными правовыми демократическими основаниями и реальной действительностью. Сегодня не существует ни одной «беспартийной демократии», и, как утверждает Ф.Шмиттер, представительная демократия, контролируемая посредством многопартийных, состязательных выборов, служит ориентиром демократической трансформации поставторитарных обществ в любом культурно-географическом регионе мира [Ф. Шмиттер. 1996: 27].

В начальный, «романтический» период перестройки многопартийность в России воспринималась как «наилучшая форма общественного управления, выработанная человеческой цивилизацией» [А.П.Бутенко.1997:38]. То, что политические партии сыграли решающую роль в становлении демократии в странах первой волны модернизации на Западе в 19-ом - начале 20-го веков, давало надежду, что формирующаяся в России многопартийность станет своего рода локомотивом, ведущим общество к стабильной процветающей демократии. Многие авторитетные отечественные ученые и демократически настроенные политики и сейчас искренне продолжают считать многопартийность «движущей пружиной политического процесса» в стране. Известно, что для установления стабильной многопартийной системы страна должна пройти несколько циклов выборов в парламент без радикальных изменений законодательства о выборах. Россия прошла уже четыре таких цикла – в 1993, 1995, 1999 и в 2003 гг. Однако это не стабилизировало партийную систему страны, скорее наоборот. С.Холмс приводит свое определение сложившемуся в России устройству, называя его «обществом разбитых часов», в котором «привилегированные не эксплуатируют и не оказывают давления и даже не правят, а просто игнорируют большинство» [Стивен Холмс.1997:16]. Д.Фурман констатирует, что выборы все более превращаются в «скучный ритуал изъявления лояльности власти» [Фурман2003:24]. Постепенно это будет разрушать легитимность системы, и у власти нет способов борьбы с этим. Главные признаки представительской демократии - это наличие многопартийной системы и свободные выборы, гарантирующие избирателям представление их интересов в демократических органах власти. В этом отношении Россия продвинулась далеко вперед, если сравнивать со временами однопартийного Советского Союза и формальных ритуальных выборов. Тем не менее, многие знатоки российской партийной системы - как западные, так и отечественные - считают, что с точки зрения возможной демократии в России еще не создана действенная партийная система [Бунин И., Макаренко Б. 1998. С.47-79]. Однако, в России сложилась иная ситуация, чем в странах Восточной Европы, её партийную систему можно назвать живой мозаикой, составленной из многочисленных сформированных вокруг отдельных лидеров мелких партий, которые внезапно рождаются и так же внезапно умирают. Голосование в России не стало средством «создания власти» в том смысле, какой вкладывают в эти процедуры сторонники западного либерального конституционализма. Так же можно отметить, что организация государственной власти по основным законам страны носит в целом непартийный характер. Ни парламентское большинство, ни парламентская коалиция не обладают правом формировать правительство, и поэтому борьба партий на выборах и сами выборы лишаются того основного смысла, которым они наделены в партийной демократии, где их основная цель - смена утратившего поддержку общества правительства и его курса. Так как победа все равно не дает партии возможность ни реализовать свою программу, ни контролировать правительство, теряется такой критерий голосовании, как оценка партии по экономическим результатам работы сформированного ею правительства за истекший срок, который является решающим для избирателей в партийной демократии. Поэтому реальный выбор фактически подменяется голосованием, которое принимает в значительной мере протестный характер (одна часть электората голосует против существующего режима, другая - против возможности коммунистического реванша) и объективно служит аккумуляции энергии социального протеста.

Выборы 1999-2000 гг. показали, что население «...проявляет возрастающую готовность довериться харизматическому лидеру, связывая с ним свои чаяния» [Красин Ю.А 2003:127]. Правда, тут высказан достаточно спорный тезис о харизме президента Путина. Администрация президента, по свидетельству В. Рыжкова, удалось выстроить в Думе систему строгого контроля не только за «Единством», но и за всеми остальными фракциями и депутатскими группами [В.Рыжков 2000]. Ситуация после выборов 2003-04 гг. подтверждает этот тезис. Современный режим стремился использовать многопартийность, прежде всего для того, чтобы установить полный контроль Кремля над процедурой принятия законов, и надо отметить, не безуспешно. Кремль за три месяца до голосования создает свой избирательный блок «Единство» и, используя административный ресурс, контроль над общероссийскими каналами телевидения и агрессивные пиар-технологии проводит его в Думу. А на выборах 2003 года уже к тому времени «Единая Россия» получает и вовсе, абсолютное большинство в парламенте. И всё это на фоне поражения правого крыла оппозиции «Яблока» и «СПС». После проигрыша правых сил на думских выборах стали поговаривать, что теперь Путин - главный либерал в России. [Ходорковский]. В это можно поверить, если послушать выступления президента. Правда если провести нехитрое сравнение с реальными шагами, вырисовывается совершенно противоположные тенденции в правлении президента.

Если посмотреть на ситуацию последних выборов, на то, кто и как выбирал президента, то мы увидим «плебисцит». Хотя выборы, по мнению многих, не были справедливыми, они были признаны демократическими. Никто всерьез не оспаривает законность победы Путина, его поддержку населением. Именно в этом смысле, мы имеем дело со специфической демократией. Плебисцит сам по себе есть проявление демократии, однако, учитывая многочисленные претензии к последним выборам и режиму, можно сказать, что это «ограниченная», «управляемая», «закрытая» демократия. Это демократия по форме и «псевдодемократия» по существу. По мнению И.Бунина, роль Путина в моноцентрической системе - распределение привилегий для каждой партии: «В модели плебисцитарной демократии партии решают только узкие проблемы...», кроме «Единой России» они будут «конкурировать только за голоса сомневающихся в правильности такого курса» [Гражданское общество и правовое государство: 2003: 51-52]. Реальный парламентаризм должен был ослабить гегемонию президента, и предать системе некий баланс, но после выборов 2003 года об этом говорить не приходится. Российская партийная система уже шесть лет переживает серьёзный кризис, выразившийся в абсолютной утрате своих прямых функций. В России произошло сворачивание нормальной партийной системы, в место неё появилась фактически монопартийная. Кроме того, в России идёт ликвидация мажоритарной системы избрания в Государственную Думу и как следствие, население не будет знать людей, за которых голосует. Это очень опасная тенденция и предсказать к чему она приведёт тяжело, одно можно сказать чётко – такая система опасна с точки зрения возможной авторитарной реставрации в России.

3. Экономические факторы. Попытка резкого перехода от командной экономики с присущей ей тоталитарной идеологией к рыночной экономике с помощью методов «шоковой терапии» привели российское общество в состояние хаоса, т.е. неустройства и беспорядка. Данное состояние характеризуется анемией (буквально «разрегулированность»), когда, по словам французского социолога Э.Дюркгейма, «нарушается коллективный порядок», разрушаются социальные нормы и люди теряют ориентацию. Социальная дезорганизация - результат отсутствия или ослабевания влияния на общественную жизнь культурных ценностей, норм и традиций. Й.Шумпетер еще в первой половине XX в. высказал интересные мысли, касающиеся хаоса и порядка в социально-экономических системах. Он ввел понятие «конструктивное разрушение», под которым подразумевается механизм разрушения старого в процессе эволюции и освобождении места для создания и развития нового. При этом Й. Шумпетер утверждал, что слишком быстрое, обвальное разрушение нежелательно, т.к. оно будет преобладать и препятствовать созданию нового. Отсутствие же разрушающего механизма, по мысли Й. Шумпетера, также плохо, т.к. при этом старое закрывает дорогу новому. Сбалансированный путь вырабатывается в результате эволюции, а не революции в обществе [Шумпетер1996: 33].

Процесс демократизации посткоммунистических государств связан с реализацией либеральной модели реформирования, с так называемой «шоковой терапией». В странах Восточной Европы, более близких к Западу по своей политической культуре и экономическим укладам, демократическая трансформация общества проходит сравнительно успешно, хотя и сопровождается падением производства и другими негативными последствиями. Создание экoнoмическoгo рынка является неoбхoдимым, хотя и недoстатoчным условием пoстрoения демoкратическoгo государства, но является ли демoкратия неoбхoдимым условием эффективнoгo функциoнирoвания экoнoмическoгo рынка? Подобные вопросы волнуют многих исследователей [Мараваль Х. М 1994: 17, 31]. Возникает вопрос, является демoкратия средствoм или же кoнечной целью. Демократия любой ценой ничем не отличается oт кoммунистическoгo авторитаризма или oт наставленнoгo на вас ствола пистолета...

Эта проблема стала по-настоящему актуальной в России с приходом к власти нового президента и как следствием, некоторым изменением в планах экономического развития страны. На первый план в России ещё в 2000 году выходит доктрина, исходящая от власти и выдвигающие на первый план экономическое развитие страны, в ущерб некоторым демократическим процедурам. Сложились благоприятные условия. Можно совершить экономический рывок. «Что делать — ясно. Нужно только, чтобы никто не мешал. Для этого можно на время слегка ограничить демократию» [Г. Сатаров: 2004]. При Ельцине государство, жившее «по понятиям», было неупорядоченным, а Путин это «понятийное», внеправовое государство упорядочил.

«Так, он встречается на даче с олигархами и устанавливает для них «правила равноудаленности». Он лично гарантирует западным лидерам и западному бизнесу сохранность инвестиций. В нормальном демократическом обществе деятельность первого лица в качестве подмены закона немыслима. Но в России по-другому невозможно. И Путин играет роль закона и потому, что, видимо, сам не верит в существование правил, и потому, что понимает, что личные обязательства и президентская гарантия - более простой путь делать дела» [Шевцова http://www.ng.ru/ideas/2005-01-21/1_otkat.html]. Для российской экономики посткризисный период (1999 - 2002 годы) был одним из самых успешных не только за годы реформ, но и за всю послевоенную историю.

За четыре года ВВП увеличился на 22%, промышленное производство - на 35%, конечное потребление домашних хозяйств - на 25%, инвестиции в основной капитал - на 38%. Но к концу 2002 года основные ресурсы роста российской экономики, оказались исчерпаны. Другими словами, все, что можно было выбрать за счет существующих резервов, предприятия выбрали. 2003 год стал переходным: «Укрепление рубля, влияющее на конкурентоспособность отечественных товаров на внутреннем рынке, было не очень сильно; рост евро создал дополнительные барьеры на пути импорта; во многом экономика двигалась вперед энергией проектов, запущенных в предыдущий период. Вновь начала расти зависимость российской экономики от конъюнктуры мировых рынков сырья и энергоносителей» [П.Щедровицкий http://intelros.ru/lib/statyi/shedrovitsky1.htm].

Активы, которые являются российским капиталом, известны. Это прежде всего нефть и газ, затем металлы - цветные и черные. Это земля, которая по большей части по факту принадлежала губернаторам (и поэтому они тоже были крупными капиталистами). Сюда же можно отнести активы лесной отрасли и транспортную инфраструктуру. Серьёзная борьба за них началась ещё с приватизации 90 –х и продолжилось со сменой режима Ельцина. Практически сразу была предложена доктрина, где власть выступает в качестве «дистанционного арбитра» для бизнеса, что «сопровождалась политическим и экономическим выдавливанием Гусинского и Березовского, жестким давлением на В.Потанина (возбужденное Генеральной прокуратурой в 2000 г. дело «Интерроса» и др.) и делом «Юкоса». Все остальные мероприятия власти (выстраивание единой властной вертикали и механизмов «управляемой демократии», активизация усилий на информационном поле) были направлены на «технологическое обеспечение вышеописанногокомпромисса» [С.Берюковhttp://www.russ.ru/politics/20030715-sbiriuk.html ]. Нынешний союз власти и «олигархов» (в основном это экспортеры сырья и металлов) консервирует сырьевую структуру экономики и делает ее зависимой от мировых цен. «Он консервирует и нерасчлененность власти и собственности, блокирующую развитие конкурентных рыночных механизмов. Он обессмысливает предпринимаемые меры по дебюрократизации экономики: имея союзником зависимого собственника, бюрократия легко к ним адаптируется». [И. Клямкин ].

Дело «Юкоса» крайне негативно сказалось, в том числе на российской экономике. Очевидна его логика в контексте дел других «олигархов», так как очевиден политический мотив данных событий. Государство не терпит политическую активность медиа магнатов или крупных бизнесменов. «Ходорковский окончательно вышел за рамки достигнутого в 2000 - 2001 г. компромисса между властными структурами и бизнес-элитой, что и сделало его объектом атаки со стороны «правоохранительно-силового» блока» [С. Берюков http://www.russ.ru/politics/20030715-sbiriuk.html]. Всё это говорит об авторитарных тенденциях в отношении власть – бизнес.

Существует мнение, что централизация политической системы и административного управления страны, наличие лидера, поддерживаемого большинством населения, «создают благоприятные условия для провидения болезненных рыночных реформ», которые тем неимение необходимы [А. Рябов 2004: 29]. Но Как справедливо заметили исследователи Стефан Хаггард и Роберт Кауфман, проанализировав опыт 17 стран со средним уровнем доходов, тип режима сам по себе не является определяющим фактором экономических успехов, но, как правило, «удержать низкий уровень инфляции и стабилизировать национальную экономику удается там, где руководство страны действует в условиях достаточной политической определенности - скажем, пользуется поддержкой армии или сильных партийно-политических организаций» [цит . по Армихо Л. Э. 1994: 64]. Если высокая инфляция вызвана дефицитом бюджета слабого демократического правительства, зажатого в тиски настоятельных требований перераспределения расходов, то для успешной стабилизации может потребоваться авторитарное правительство, способное лишить городскую рабочую силу права голоса. Но успех реформ, который неизбежно, пусть лишь со временем, повлечёт за собой переход от специфической российской модели к общепринятой демократической, зависит не только от наличия пакета реформаторских законов и способности реализовать их на практике. Ведь остается открытым вопрос о том, сумеет ли В.Путин реализовать заявленный им проект экономической модернизации - ибо для этого потребуется на деле перейти от выстроенной системы к свободной рыночной экономике, перспективы которой при современных социально-экономических процессах смотрятся весьма туманно.

4. Внешнеполитические фактор: отношения с Западом. Политическая траектория нынешнего российского руководства во многом выглядит, как попытка избежать двух крайностей, которые одинаково его пугают. «Одна крайность называется «failed state», когда Россия перестает быть игроком и на мировой арене, и внутри страны: она превращается в совокупность ресурсов, которые потребляют другие политические акторы, а высшее политическое руководство лишается привычной работы» [А.Зудин http://www.liberal.ru/sitan.asp?Num=587]. Противоположная крайность – это «государство-изгой». Оказаться в этой категории также неприемлемо. Политический курс выстраивается как движение между этими полюсами. То есть Запад в качестве значимого фактора продолжает работать для политического руководства и как соперник, и как партнер. Нынешние действия, начиная с газового конфликта с Украиной, которые побудили западную элиту в Давосе задуматься о России как о вызове и угрозе, связаны с попыткой вернуться в качестве активного игрока в мировую политику. «Наша старая роль в 1990-е годы многих устраивала, к ней успели привыкнуть, и поэтому не настроены позитивно воспринимать возросшую самостоятельность России. Как известно, из старой роли не выходят, из нее «выламываются»». [А.Зудин http://www.liberal.ru/sitan.asp?Num=587]. В первый год президентства В. Путина наша внешняя политика приобрела ярко выраженный антизападный и антиамериканский характер: «Создавалось впечатление, что основной её целью было противодействие США по всем азимутам» [Пионтковский 2004: 11].

Сегодня в российских политических кругах энергично идет синтез авторитаризма, экономических реформ и державничества, которое, однако, не должно отпугивать Запад. «Словом, формируется новый традиционализм, т. е. акцент на персонифицированную и никем не ограниченную власть лидера во внутренней политике, а также опору на силу в сфере внешней политики» [Шевцова 2005]. Западное сообщество расколото в своем отношении к российской трансформации. Меньшинство на Западе, если речь идет о политических кругах, бизнес-элите и транснациональных корпорациях, придерживаются точки зрения на Россию, которую можно охарактеризовать так: «Трансформация элиты через интеграцию». Это означает следующее: «Мы вас интегрируем в наши структуры и будем надеяться, что эта интеграция приведет к вашему изменению». Эта часть Запада еще недавно надеялась, что по мере интеграции в западное сообщество российская элита сможет принять либерально-демократические правила игры, Вторая, более массовая часть западных элит говорит по-другому: «Сначала трансформация, а затем интеграция». Это означает, что Запад считает необходимым подождать, пока Россия решит свои собственные проблемы, трансформирует себя и только после этого Запад подумает о том, чтобы реально интегрировать Россию. [Лилия Шевцова: http://www.liberal.ru/sitan.asp?Num=587].

Есть и третья группировка, которая, сожалению, расширяется и которая серьезно влияет сейчас на конкретную политику западного сообщества в отношении России. Позиция этой группы такова: «Давайте законсервируем нынешнее положение на некоторое время, пока Россия не созреет для нового витка реформ. А еще лучше - дистанцируемся от нее». Эта группа начинает требовать более жесткого давления на российскую власть, вплоть до исключения России из «Восьмерки». Как бы то ни было, в последнее время Запад, и в первую очередь США, начали довольно серьезно давить на Россию по поводу закона о неправительственных организациях.

«Это фактически первая попытка Запада за последние 15 лет вмешаться в кремлевский механизм осуществления внутриполитических решений с целью предотвратить принятие решения, которое, по мнению западного, сообщества, может ограничить не только возможности российского гражданского общества, но и возможности самого Запада влиять на Россию». [Л.Шевцова: http://www.liberal.ru/sitan.asp?Num=587]. Успех «цветных революций», в странах СНГ привёл к появлению новой внешнеполитической концепции в России. Данная концепция «отрицает (в мягком варианте – ставят под серьезное сомнение) обоснованность самой системы координат, в которой желательным вектором развития признается демократизация или консолидация демократии» [Макаренко 2005: 24]. Всё чаще заговорили о «навязанной» демократии, главным образом в адрес США (Афганистан, Ирак). Высшим руководством страны стали делаться заявки на некую «национальную модель» демократии для России, одновременно с этим «подвергаться критике качество западной демократии (например, драматический опыт «ничейных» выборов в США в 2000 г., некоторые ограничения гражданских свобод после событий 11 сентября» [Макаренко 2005: 24]. Стали активно применятся термины: «соборность», «евразийство», и практически никогда не развертывается в сколь-либо цельные системы государственного или общественного устройства. Как следствие, об «экспорте демократии» заговорили, как об сильной угрозе для России, что и выразилось в концепции т. н. «Суверенной демократии», в которой отсутствие прогресса в демократизации объясняется страхом утраты национального суверенитета и развала России. Но как отмечают некоторые политологи: «На самом деле, это лишь попытка идейно обосновать отклонения от классических канонов демократии или откровенно авторитарные черты собственных политических режимов и защитить их от критических слов или действий со стороны Запада» [Макаренко 2005: 24-25]. Между тем, очевидна, что угроза «цветной революции» в России, чрезвычайно мала по многим причинам, таким как высокая поддержка президента, опора власти на силовые структуры, режим России стабильнее, чем режимы Грузии и Украины и т.д.

В России другая ситуация и революция тут пока достаточно мало вероятна, хотя вектор оппозиционной активности и перемещается постепенно на улицу, всё же это не несёт реальной угрозы самой системе. В итоге можно сказать, что не по одному из выделенных факторов современный режим России нельзя назвать полностью демократическим. Очевидно, что многие элементы демократии, достигнутые в 90-е годы были разрушены. Тем неменее и тогда и сейчас режимы во многом похожи, просто то что казалось невозможным по многим причинам при режиме Ельцина легко претворяется в жизнь с 2000 по настоящее время. Как следствие, режим современной России является логичным продолжением режима сформировавшегося в 90-е годы, но современная Россия намного ближе к авторитаризму…слишком близко.

Заключение. Процессы, которые происходят в России носят сложный и неоднозначный характер и от того, куда приведёт политический транзит, во многом зависит характер изменений во всех сферах политической и социально – экономической системы страны. Это важно, если учесть неоднозначные события последних пяти лет. Можно называть это по-разному: заказом населения на авторитаризм или авторитарной модернизацией, но факты неизменны и говорят о серьёзной угрозе демократическому процессу. Это не значит, что политический транзит не произойдёт, просто итог его будет далёк от демократии. Проанализировав некоторые прогнозы итогов политического транзита в России, можно условно выделить несколько возможных сценариев дальнейшего политического транзита в России. Рассматривая каждую из моделей, нужно исходить из сложившихся реалий, а именно из установившейся в России переходной модели гибридного режима с элементами демократии. 1. «Авторитарное развитие». Этот сценарий логично вытекает из политического развития России последних пяти лет. Он может соответствовать либо поражению предыдущей модели модернизации, либо некоторому временному этапу, когда авторитаризм используется элитой как инструментарий модернизации, представляющийся более простым и удобным. С приходом к власти «наследника» предыдущего режима был начат курс на т. н. авторитарную модернизацию, поддерживаемую большинством населения страны. Постепенно началось (и продолжается до сих пор) строительство экономически и политически централизованного государства. Авторитарные тенденции все более очевидны, как и вектор развития политической системы. В такой ситуации элитой активно используется тезис об ограничении свободы взамен на устойчивое экономическое и, как следствие, социально-политическое развитие страны. Сценарий перехода к авторитаризму возможен при приходе к власти силовой части элиты – т.н. «Силовиков» или при инспирированном ими пересмотре конституции и, как следствии, победы данной группировки. Этот сценарий характеризуется авторитарной модернизацией, ограничением большинства политических и экономических свобод в стране, внешнеполитической изоляцией России (имеется в виду ЕС и США). Возможно два наиболее вероятных варианта развития ситуации: а) установление стабильного авторитарного режима Белорусского типа (устойчивые темпы экономического развития, высокие темпы устойчивости системы), б) нестабильность системы, вызванная социально-экономическим кризисом: экономический обвал, системный кризис, смена режима, распад страны (см. сценарий Распад страны на отдельные государства). 2. «Политико-экономическая стагнация: режим-гибрид» Это типичный инерционный сценарий, отражающий неудачи в экономических реформах, следствием чего станет социально-политическая нестабильность. Россия перейдёт к установлению слабого режима, в котором можно существовать некоторое время без серьезных потрясений, однако, итог перехода останется туманным. Так же характерна высокая вероятность откола от страны, некоторых нестабильных регионов (Чечня, Дагестан, Карачаево-Черкесия и тд.). Как следствие, если говорить о данном сценарии, то он скорее был возможен при режиме 1991-1999 и лишь с известными оговорками 2000-2006. Такая вероятность есть, например, в случае прихода к власти не силовой части российской элиты - т.н. «Либералов», которые ориентированы на меньшие авторитарные процессы, и больше на внешнеполитическую открытость, но, тем не менее, продолжающие предыдущую модель развития страны. Этот сценарий характеризуется сохранением режима-гибрида, глубоким экономическим кризисом (как пример падение цен на нефть), политической нестабильностью, слабостью власти. Возможно три варианта развития ситуации: а) приход к власти радикальных группировок (нацисты, экстремисты) - установление диктатуры фашистского типа, б) «цветная революция» - попытка установления европоцентристской модели демократии (см. Демократическое развитие В), в) глубинный системный кризис – распад на несколько стран – возможно, потеря суверенитета (см. Распад страны на отдельные государства). 3. «Демократическое развитие A». Данный сценарий вероятен при нескольких факторах: Во-первых, смена политической элиты на выборах 2007-2008 годов. Во-вторых, демократическая ориентация будущей элиты (демократическая оппозиция). В-третьих, отсутствие серьезных социально-экономических проблем. Этот сценарий мы рассматриваем как успех политической модернизации, в силу соответствия результата заявленным целям, как конечная цель предусмотрена консолидация демократии. При этом демократические элементы не копируются, а перерабатываются с учётом специфических особенностей страны. Данный сценарий характеризуется стабильным экономическим и социально политическим развитием системы, полными политическими свободами, смена конституции, не исключён переход к парламентской республике, как более стабильной для демократической формы правления. 4. «Демократическое развитие B». Данный сценарий имеет отправной точкой т.н. «цветную революцию», чьё базовое развитие можно обозначить следующим образом: режим с сильными авторитарными чертами пытается продлить свою легитимность путем, например, фальсификации результатов общенациональных выборов; оппозиция, (при поддержке Запада) мобилизует значительное число сторонников на коллективные действия и, в конечном счете, добивается ухода прежнего руководства от власти. Одной из главных черт подобного сценария является высокая степень политического участия населения. Не видя для себя по тем или иным причинам перспектив в рамках старого режима, люди поддерживают оппозиционные движения, связывая с ними надежды на обновление власти, кроме того, достаточно привлекательными смотрятся западные модели общественно-политического устройства. Данный сценарий характеризуется европоцентристской моделью демократии, т.е. ориентация элиты на Запад следствием чего станет попытка шаблонного копирования демократии западного образца (Польша, Чехия, Словакия и т.д.). Следствием этого могут, является два варианта развития событий: а) успешное копирование демократии западного образца (последовательное проведение политических и экономических преобразований европейского типа), б) кризис шаблонной модели на Российской почве, следствием чего станет социально-политический кризис, высокая вероятность возврата к режиму-гибриду со значительными авторитарными тенденциями. 5. «Распад страны на отдельные государства». Мы обязаны рассмотреть этот вариант как возможный выход из неустойчивого состояния, которым является транзит. Опасностью тут является построение сверхцентрализованного государства управляемого директивно из единого центра. Проблема заключается в том, что высокая степень централизации, при некоторых факторах нестабильности системы может привести к распаду самой системы. В качестве элемента нестабильности могут выступать следующие факторы: экономическая нестабильность, геополитическая нестабильность, межэтническая нестабильность и т. д. Данные факторы могут привести к распаду страны на отдельные государства. Возможно два сценария развития ситуации: а) установление в данных государствах жёстких, диктаторских режимов националистического характера, б) установление слабых квази-режимов, следствием чего могут стать военные конфликты между странами, следовательно, нестабильность региона, в) вытекает из предыдущего и выражается в полном утрате суверенитета данными государствами (США, Китай, НАТО). Хотелось бы отметить, что сценариев можно выделить намного больше, и в целом данные варианты носят весьма схематичный характер. Тем не менее, они очерчивают возможные варианты изменения современного политического режима. В дипломе было показано как многообразие теорий транзита, так и специфические особенности данного феномена, применительно к России. В первой главе наша цель была показать особенность термина политический транзит применительно к российским процессам, а также отражение всего многообразия теорий по данной проблематике. Особенно важным нам виделось показать специфику российского политического транзита через анализ различных теорий в этом аспекте. Были представлены основные «классические» теории транзита, показаны аспекты зарождения и становления этой проблематики, а так же раскрыта особенность термина политический транзит. При переходе к следующему аспекту исследования перед нами вставала методологическая проблема неопределённости идентификаций термина демократия, как конечного, постулируемого итога транзита. Демократией называют и то, к чему движется Россия теперь, не случайны термины «управляемая демократия» или «суверенная демократия» как определение нынешнего режима. В связи с этим мы посвятили определённое место этому вопросу, чтобы предать логичность и структурную целостность исследованию, переходя к особенностям российского этапа перехода. Говоря о специфике российского транзита, мы попытались показать различные точки зрения, как российских, так и западных исследователей по этому вопросу. Раскрывая данную тему, мы представили различные аспекты проблематики: экономический, политический, социальный, исторический и тд. На наш взгляд подобная система наиболее полно может раскрыть особенности процессов происходящих в нашей стране. Как следствие делается вывод о крахе либерализма в процессе перехода в России. Переходя к практической части исследования, нам показалось важным углубится в особенности становления и развития современного политического режима. Вначале мы попытались выделить, а затем раскрыть основные этапы политического транзита в стране, опираясь на исследования различных российских и зарубежных авторов. Выявляются основные тенденции развития политической системы страны с начала 90-х по современный период. Так же отмечается, что исходя из процессов, происходивших в 90-е годы политический режим современной России является его логичным продолжением. Далее идёт переход к пониманию причин кризиса демократии в России следствием чего и явился на наш взгляд установленный с 2000 года политический режим. Для этого, прежде всего мы исследуем динамику отношений россиян к демократическим ценностям и нормам, как предпосылкам современного политического режима. Проблема ценности демократии как конечного итога в процессе перехода, востребованности демократических институтов населением страны на современном этапе особенно важна. Опираясь на различные опросы, производится попытка анализа востребованности различных аспектов демократии в начале и в середине 90-х годов, а также в наши дни. Исходя из этого делается вывод о нисходящей отношения россиян к демократии, как конечному итогу транзита и росту авторитарных тенденций. Вместе с тем можно сделать вывод, что в массе своей россияне положительно смотрят на наличие основных политических свобод в стране, но определённая тенденция в сторону авторитаризма есть. В этой ситуации особенно важным является проанализировать современный этап политического транзита на предмет конечного итога перехода. Насколько реальные факторы свидетельствуют о постулируемом властью строительстве демократического государства. Для решения данной задачи был проведён факторный анализ. Были выделены определённые группы переменных (экономические, институциональные и тд) и уже с каждой из них проводился соответствующий анализ и делался промежуточный вывод. В конце подводился общий итог, в данном случае он говорит о стремительном переходе России к авторитаризму, что, несомненно, является негативным явлением для страны в условиях перехода т. к. транзит состоится, но итог его является неоднозначным…

Балаян Александр, политолог Центра политического анализа и прогнозирования «Центурион».