Прочёл заметку «Первомай. Принуждение к празднику» с выводом: «Первого мая на шествие в Москве выйдут около ста тысяч человек. Сколько из них отправятся утром выходного дня на Красную площадь удовольствия ради, сказать сложно. Наверное, далеко не все. Массовость, как это бывало, обеспечат сотрудники бюджетной сферы. И в этом, пожалуй, то самое редкое сходство между российской и советской традицией. Принуждение к празднику так и осталось неизменным».
И решил кое-что рассказать молодому поколению о советских принуждениях к празднику. Правда, если уж говорить о принуждении, то может ли хоть один ветеран вспомнить о каком-либо наказании тех, кто не являлся на демонстрации? Это бла-бла-бла про принуждения типа того, что «советские крестьяне без паспортов были крепостными и никуда выехать не могли». И при этом никто не вспомнит ни одного крестьянина, который бы не мог переселиться в город из-за отсутствия паспорта. Но при принципиальной похожести «принуждения к демонстрации» и «принуждения к жизни в колхозе», с демонстрациями дело обстоит несколько по-иному.
Я буду рассказывать о демонстрациях на 1 мая и 7 ноября второй половины 60-х – первой половины 80-х годов. То есть, время было уже не сталинским, но ещё и не горбачёвским.
В те годы те, кто на демонстрацию не являлись, вызывали у меня искреннее недоумение. И даже много лет после перестройки у меня этих праздников, как праздников, без демонстрации не существовало. Это просто пьянка по непонятно какому поводу. Ведь оказаться слитым с тысячами, а в масштабах родного в юности Днепропетровска – с сотнями тысяч человек, - это же непередаваемое чувство! Надо понять, что от Сталина шло требование единения советских людей, стремление соединить их вместе – люди должны были видеть, как их много и какие они все свои. Это сейчас уроды у власти боятся скопления обычных людей, а тогда этого и не боялись, и приветствовали.
Надо понимать, что изначальный замысел сталинских демонстраций был не в том, чтобы демонстрировать что-то кому-то на трибунах, - кому это надо? Люди должны были демонстрировать сами себя своим согражданам, и от увиденного веселиться – ведь это праздник! Половина народу шла в колоннах, а вторая половина стояла вдоль улиц и глазела на первую половину. Ну, пусть не половина на половину, пусть сорок на сорок, но как оставаться в квартире, когда все на улице? И, кстати, в те послесталинские времена никто не стеснялся «подогреть» это веселье.
Движение колонн рассчитывали и организовывали военные комиссары города, поскольку военные руководили их прохождением. Милиция в парадной форме тоже вся была на улицах – в опасных местах она выставляла заграждения, чтобы одни толпы людей не пересеклись с другими и не возникла давка. Надо думать, что опробованный вариант движения людей во время демонстрации повторялся из года в год, поскольку двухчасовое (в Днепропетровске) движение к трибунам осуществлялось, чуть ли не с точностью до минуты. Не было необходимости запасаться выпивкой, поскольку мы точно знали, что через 15 минут от начала движения колоны нашего института мы для пропуска колонн по перпендикулярным улицам будем минут 10 стоять у гастронома, в котором всё купим. А ещё минут через 5 наша колонна остановится у одного старого дома, во дворе которого нас ждут старушки со стаканами и с мешками под пустые бутылки, иногда даже с кусочками солёного огурца на закуску (за пустые бутылки - 12 коп за 0,5 и 17 коп за 0,75 и бутылки из-под шампанского). Здесь мы разливали портвейн по стаканам, выпивали и дальше шли весёлые и с песнями. Тогда ходило масса анекдотов на эту тему - типа муж возвращается с демонстрации и жалуется: «Демонстрация проклятая, все руки оттоптала!».
Интересно, что когда я приехал в казахстанский Ермак, то там в первые годы ещё застал эти реликты сталинского времени. Ермак – город маленький, как по нему ни ходи, а через 10 минут окажешься у трибуны, и демонстрация закончится. За такое время человек не успеет опьянеть и развеселиться. И то, что в Днепропетровске было самодеятельностью, в Ермаке в те годы организовывало начальство: уже за час до демонстрации в месте сбора колонн заводов и ГРЭС ОРСы (отделы рабочего снабжения) расставляли столики в качестве прилавков и разливали водку в бумажные стаканчики вообще без каких-либо наценок. (В остальные дни, водка на разлив не продавалась нигде, кроме единственного в городе ресторана, и то – с наценкой).
Кстати, если в обычные дни милиция, подобрав пьяного и поместив его в вытрезвитель, потом выставляла ему счёт в 15 рублей и сообщала об этом по месту работы для наказания по месту работы, то в праздники вытрезвление шло, так сказать, «за счёт заведения» - денег милиция не брала и никому об этом не сообщала.
Пожалуй, необходимо сказать пару слов о советской милиции. Милиционеры служили всему народу, а не деньгам или начальству, и даже по их внешнему виду это было сразу заметно. К примеру, увидеть милиционера даже с оружием самозащиты – с пистолетом, было очень трудно, поскольку, даже патрулируя, они были безоружны, редко, кто-то один из патруля мог иметь пистолет. Они служили народу и эта служба их и защищала – при появлении милиционера все безобразия прекращались и милиция занималась разбором происшествия и составлением протокола. А милиционера с оружием нападения – с дубинкой, мы не могли себе представить даже в страшном сне. Мы же не на Западе – это там люди скоты и позволяют себя бить. А мы свободные советские люди – кто посмел бы нас бить?! Что интересно, в 1966 году, одновременно с выходом Указа об усилении борьбы с хулиганством, дубинки были поставлены на вооружение милиции и, тем не менее, я никогда их не видел у советского милиционера.
В те годы в Днепропетровске была пара народных возмущений, я помню, что как-то на Южмаше быстро собралась многотысячная толпа. Милиция, конечно, на такие случаи выезжала, но уж точно безо всякого оружия. Дело в том, что народные выступления были смертельны для партийного и советского начальства – его за это гнали с должностей. Посему эти толпы успокаивали лично самые высокие начальники, клятвенно обещая немедленно во всем разобраться и решить конфликт по справедливости.
Но вернемся к праздничным демонстрациям.
В Москве они были, на мой взгляд, избыточно заорганизованы для показа по телевидению всей стране – уже то, что москвичи шли под один оркестр, немало удивляло провинциала. Ведь в остальных городах и весях всё было попроще и веселее, и не только из-за свободной выпивки. Скажем, в 60-70-х не то, что каждый завод и мало-мальски крупное учреждение, но и каждая средняя школа имели духовой оркестр именно для таких случаев, и «живая» музыка гремела повсюду. Она была живой не только потому, что не была «фанерой», но и потому, что дули в трубы не профессиональные «лабухи», а свои же коллеги по работе или старшеклассники.
Итак, распевая (а может, горланя) песни, мы шаг за шагом продвигались к месту нашей главной хохмы – к трибуне с руководителями города. Дело в том, что подходили мы к ней по проспекту Карла Маркса, а он разделён газоном. По ближней к трибуне стороне проезжей части, шли мы, колона металлургического института, а по дальней – колона медицинского училища – несколько сот симпатичных девушек в белых халатах. А на площади перед трибуной наши колонны бок о бок сходились в одну, и мы шли рядом. Я говорил, что вариант движения колонн не менялся, и так было каждый праздник. Не менялся и список здравиц на трибуне – они тоже всегда были одни и те же. Сначала, увидев нашу колону, с трибуны неслась здравица советским металлургам, после нашего «ура!» – здравица советским медикам, которым мы тоже кричали «ура!» с удовольствием, затем шла здравица советской молодёжи, тут уж поорать сам бог дал, но затем трибуна отдавала дань девушкам, и кричала здравицу советским женщинам. Но по-украински здравица «Да здравствует советская женщина!» звучит как «Хай жывэ радянська жинка!», что в дословном переводе звучит, как «Пусть живёт советская женщина!», с чем наша колонна радостно соглашалась, хором заорав (по-украински): «С кем хочет!» Поскольку всё это было известно, то к этому моменту шедший впереди наш замдекана, следивший за нашей дисциплиной, Никита Саввич Худолей уже шёл боком, грозя снизу кулаком передним рядам студентов, чтобы заткнуть нам рот, но не помогало – это «З кым хочэ!» звучало от демонстрации к демонстрации, причём мы позаимствовали эту хохму у старшекурсников. Я думаю, что так хохмили и после нас. Интересно, что здравицы звучали поочередно на двух языках, и если бы трибуна захотела, то произнесла бы здравицу женщинам на-русском, сорвав нам хохму. Но к нашему удовольствию, от демонстрации к демонстрации металлургов поздравляли по-русски, а женщин – по-украински. Ладно.
Ну и чем заменишь эти пару часов веселья с коллегами в кругу десятков тысяч не знакомых, но радостных и весёлых лиц? В кругу СВОИХ! Какой-нибудь попсой, прыгающей на экране?
Так, что дело не в принуждении, а в том, к чему принуждали.
|
|
