Иногда мне страшно надоедает злободневность, даже такая опосредованная как рассуждения о цикличности русских революций или о целеполагании советского тоталитаризма (в обоих его агрегатных состояниях – сталинизма и советского фашизма) и хочется вернуться к некоторым теоретическим моментам, которых раньше приходилось касаться, но бегло, часто в сносках или ставя комментарии в скобки.
Прежде всего, обращусь к теме распределения идеологий и мировоззрений. Лет 20 назад – по итогам очень показательных в смысле идеологического позиционирования и последних совсем-совсем честных думских выборов, я старательно разрабатывал многомерные схемы идеологических (партийных) диспозиций. Берётся несколько координатных осей: «ТРАДИЦИЯ - МОДЕРНИЗАЦИЯ», «АВТОРИТАРИЗМ – ДЕМОКРАТИЯ», «СОЦИАЛЬНЫЙ ПАТЕРНАЛИЗМ - СВОБОДНЫЙ РЫНОК» и т.д. И в итоге получалось какие-то гонки в вакууме сферического Гайдара за сферическим Явлинским*… Смех смехом, но эти графики, как и спектральное разложение идеологий-партий по цветам - от "инфракрасных" маоистов и леваков до "ультрафиолетовых" фашистов - помогли мне выдвинуть гипотезу о популистском "мосте" между фундаменталистами "совковости" и вестернизированными рыночниками и демократами. Эта гипотеза помогла мне при составлении в 1996 году вполне бескорыстного меморандума о поиске гипотетической массовой базы для планируемой партии Лужкова. Потом на ту же электоральную базу опирался Путин. Этот был текст опубликован в журнале "Знамя" в №2 за 1997 год под не очень точным названием "Есть ли перспективы у российского левоцентризма?" (строго следуя моей схеме, этот электорат следовало бы назвать "правоцентристами" - полурыночниками-полусовками, но редакция журнала мудро предпочла проверенную политологическую шкалу).
На эту схему наложилась некая моя гиперсхема, которую я излагал, рассказывая в те же годы в Университете Натальи Несторовой отрокам и отроковицам изобретенный мной курс «прикладной политологии» (я считал, что грузить молодежь, преимущественно, северокавказскую, различием между демократиями «транзиторной» и «консолидированной» - интеллектуальный садизм, но различать «левых» и «правых» всё-таки они должны): я выдвинул рабочую гипотезу, что правые – это всегда поборники остающейся в прошлом социально-политической модели, а левые – сторонники одного из вариантов будущего этой модели. Из-за этого, например, такое стилистическое и «нишевое» сходство между либеральной оппозицией путинизму и социалистической оппозицией 80-90 годов позапрошлого века, несмотря на их диаметрально противоположные экономические взгляды. Крайне правые — это сторонники возвращения к предыдущему базовому этапу общества (формации). В нынешних европейских условиях это означает - к некоей модификации феодализма, который был культурным идеалом для фашизма и нацизма. Как сталинизм был модификацией «абсолютного самодержавия» Ивана Грозного и Бориса Годунова. А ультралевые — это борцы за следующее, после рыночное, послепотребительское общество. (Разумеется, если в реальности, фашизм был обращен к высокому средневековью, то исторический коммунизм — к ещё большей архаике, к военной демократии и идеократии — библейский период Судей).
Но вернёмся к теме идеологических разделений. Если задуматься, то генеральной осью является конформизм-нонконформизм.
Развернув спектр позиций по отношению к любому базовому вопросу в любой сфере, мы увидим, что градус радикализма определяется дистанцированием от общепринятого (навязанного) стандарта. Например, отношение к салонно-академическому (фигуративно-реалистическому) искусству, теории Эйнштейна, парламентской демократии (наоборот, православной монархии), империи (наоборот – абсолютному суверенитету мононационального государства), свободному рынку, клерикализму, «библейским» семейным ценностям… Следствием этого допущения является то, человек занимает позицию по данному вопросу, исходя из того градуса нонконформизма, или напротив, из стремления обязательно примыкать к существующим общепризнанным представлениям, которые в нём заложены с детства. А поскольку взгляды по разным вопросам обычно связаны между собой: православный монархист, имперец, ксенофоб, сталинист, антирыночник, гомофоб и пр., то так у людей образуется «целостное мировоззрение». Поэтому КПРФ, как и запрещённая на днях КПУ – это партии «фундаменталистов» Советской (сталинской, неомосковской) цивилизационной матрицы Русской культуры, и тем самым, они – объективно правые, а значит имперцы, милитаристы**, ксенофобы и сексисты. А русские либералы (антифеодалисты) - объективно левые, а потому – антиимперцы и антимилитаристы. Точно так же, как и европейские социал-демократы рубежа прошлого и позапрошлого веков, несмотря на ультра-рыночные экономические программы и явную демофобию современных отечественных либералов.
Теперь поговорим о таких ключевых понятиях, как реформа и реформация. Реформация для меня – это сдвиг на один такт цивилизационной модели и её базовых проявлений. Этот сдвиг происходит объективно. Как правило, в отличие от реформ и несмотря на созвучие названий, сам переход проходит дискретно. Всем известна Реформация западноевропейской цивилизации. Но поскольку Русская (суб)цивилизация дочерняя от Европейской, то процессы Реформации проявились и в ней. И это вовсе не блестящий период культуры от воцарения Екатерины II до отречения Николая II, это — большевизм. Но повторяю — Реформация сдвиг на такт. Если для Западной Европы сдвиг на такт в сторону персонализма означал переход от католицизма к евангелическим деноминациям или скрытая «протестантивизация» католицизма и европейского иудаизма, то для России он должен был бы означать католицизацию православия. И этот процесс очень медленно начинался, например, созданием Религиозно-философских обществ. Но настоящей тотальной квазицерковью в России стала большевистская партия. И она приняла именно псевдокатолические формы, создав на месте Российской империи Коммунистическую Империю Русской нации, подобно тому, как папы и германские императоры выстраивали «Сакральную Римскую империю Тевтонской нации».
Когда же в России настал черёд очередной Реформации, произошла «квазипротестантизация» коммунистической номенклатуры.
Важно отметить, что людям сложно придумать новые формы социализации, они берут привычные образцы и наполняют их совсем иным набором принципов и ценностей. В странах, где была сильна и влиятельна католическая церковь, в 19-20 веках появились массовые партии и профсоюзы. Фактически, европейские и латиноамериканские левые партии — это светские церкви. А в странах, где торжествовал протестантизм, партии стали электоральными, «клубными». Поскольку сейчас в России вовсю идёт «протестантивизация», то никаких единых мощных интеллигентских («ценностных») партий на длительный срок создать нельзя в принципе. Можно только добиться возникновения временных коалиций.
Теперь о реформах, которые любят противопоставлять революции. Разумеется, каскад системных глубоких реформ способен сделать ненужным смену системы в результате массовых протестов, но он не способен остановить смену системы в рамках Реформации. Это как выбор алгоритма политики для правителя слабой страны: он может рискнуть войной, а затем пойти на унизительные условия мира как проигравший, а может сразу согласится с ультиматумом врага, а потом со следующим... и так отступать, пока его население не скажет, что лучше умереть, чем капитулировать ещё раз.
Реформация (не либеральная, но назовём её Персоналистской - увеличивающей роль свободной личности в обществе и государстве) требует современных правоохранительных органов. И идут реформы милиции. От милиции, с одной стороны, требуют чтобы она перестала быть рудиментом тоталитаризма, очагом жестокости и произвола, но с другой — чтобы она избавилась от коррупции. Большевики, маоисты и, наоборот, Саакашвили старых правоохранителей просто разогнали, создав совсем иные структуры. Очень часто старые полиции/милиции меняют постепенно, посильно стараясь при этом избежать переноса «трупного яда» в обновляемый организм. Схожие процессы характерны для судов, армий, бюрократии...
Рассмотрим две знаменитые реформы — рузвельтовскую и косыгинскую. Считается, что рузвельтовская реформа спасла американский капитализм, и тем, самым, демократический капитализм вообще. Но с точки зрения представителя американского среднего класса конца 20-х, попади он на машине времени в нынешние США — это социалистическая страна: с чудовищной бюрократической регламентацией бизнеса, с огромными налогами, с широчайшей системой социальной помощи и с совершенно социалистической риторикой госчиновников, непрерывно взывающих к ценностям гуманности и солидарности, а вовсе не к идеалам свободного рынка и энергии частной инициативы.
Косыгинская реформа должна была спасти советский социализм. Но считается, что она его погубила, поскольку не просто внесла в административно-централизованный распределительный механизм рыночные элементы, но ещё и легитимировала массовый отказ о аскетично-мобилизующего настроя общества, подчинив всю хозяйственную деятельность получению «положенной премии», а всю частную жизнь — доставанию дефицита. Косыгинская реформа спокойно и эволюционно подготовила неонэп Горбачёва, потому что заронила семена потребительско-рыночного общества (капитализма) в деградирующую утопическо-эсхатологическую систему. Она шла по логике мирной эволюции советской системы. А вот рузвельтовская реформа пошла в противоречие с направлением органичной эволюции американского демократического капитализма. Он полного краха её спасли только быстро начавшаяся Вторая мировая война и начавшаяся вскоре после войны научно-техническая революция (НТР).
*Говорят, что один американский генерал, занятый в атОмном Проекте, решил получить личную практическую пользу от обилия окружающих его математиков и термехов. Он вежливо попросил одного из таких яйцеголовых с венгерско-еврейским акцентом составить для него (не в ущерб основному делу, разумеется), идеальнyю систему игры на скачках… И через неделю получил выполненный заказ: Вот, сэр, математическая модель поведения сферического коня в вакууме…
**Видимо, любовь к строго иерархизированной армии, выполняющей сугубо имперские задачи – одно из базовых проявлений приверженности авторитарно-консервативной модели.
|
|
