Ещё не успели толком остыть клыки либеральных проклятий социализму, как нарастает их политическое продолжение – старая болезнь раскола по вопросам метода и интерпретации в коммунистической идеологии. Суть его, насколько удалось это понять из общего характера заявлений и комментариев со стороны коллег, данных на наши статьи, где речь шла, во-первых, о том, что при анализе конкретной политической ситуации весьма полезно разделять тактические, геополитические и философские доводы, а во-вторых, о том, что сегодня коммунисту просто глупо отвергать рациональные начала нетрадиционных для марксизма гносеологических учений, состоит в том, что любые логические выкладки, ссылки или термины, не прошедшие строгое сито усердного читателя учебника диалектического материализма, абсолютно неприемлемы для выработки новых смыслов в практике левой пропаганды.
Утверждается, что таким образом размывается единое фундаментальное видение марксизма как политической философии, и, так как дьявол всегда прячется в деталях, уличная, черновая работа с людьми, в которой на конкретные ситуационные вопросы будет дан неожиданный, но не противоречивый для теории коммунизма ответ, будет с неизбежностью сползать в проповедь мелкобуржуазности, схоластику, тред-юнионизм и естественное право. Агитатор превращается в попа. Марксизм-де в заброшенных умах людей предстанет пародией на ветхий иудео-христианский морализм, с тем лишь отличием, что первый назойливо предлагает трудное счастье и рай в неопределённом далеке, а второй – рядом, но строго по степени личного благочестия.
И виной всему этому определяются даже не наивные попытки актуализации (читай, спасения) единственной гуманной доктрины Нового времени, а наше оппортунистическое погружение в идеализм.
Пожалуй, самое время сверить позиции.
Считаю ли я коммунизм неизбежным, объёктивно обусловленным и наилучшим для всех нас общественным строем? Да, считаю, убеждён, иначе нелогично было бы просматривать коммунистические сайты и болезненно реагировать на любое (и справедливое тоже) сомнение в собственном, даже не то что блуждании внутри узкого сектора практической работы, а в убеждённости в правоте самой главной идеи. Боязнь просачивания традиционных для нашего сознания атрибутов идеализма (метафизичность, труднопознаваемость истины, предопределённость, а значит, покорность и смирение и т.п.) не удивительна и понятна, так как цены самых мелких просчётов в наших теоретических усилиях колоссальны: засорение партии, противоречивость послесталинской концепции собственности, тихие, ползучие мелкобуржуазные торпеды в коммунистическую идеологию стоили нам страны в 91-м. Коллеги, в общем, справедливо дуют на молоко: социализм, как младенец, нежен и чувствителен к любой заразе; он прецизионен в морали и строг в управлении. До преобладания массового нового сознания (и человека), то есть до окончания фазового перехода к бесклассовому (и безгосударственному) обществу, политическая этика коммунизма объективно нетерпима даже к случайным попутчикам, у неё категорическая кадровая идиосинкразия. Это закон. Однако будем же честны: методология исследования общественных явлений, исходящая из колоссальной роли идей, в предварительных ожогах социализма не виновата.
Коммунизм точен, как тончайший прибор, и поэтому не прощает ни вольного перетолковывания своей философии, ни талмудической ортодоксальности, замедления мысли. Да, всякая попытка механического «обновления» марксизма с необходимостью приводит к его поражению. Однако, повторяю, игнорирование новых возможностей тактической борьбы лишь потому, что они пока не имеют прецедентов в истории коммунистического движения, представляется недальновидным. Не думаю, что будет полезно с ходу отталкивать тех, кто хочет, подчёркиваю, убеждённо желает уничтожить капитализм, но, по аналогии с символом дерева, отличается, как землекоп отличается от лесоруба: первый хочет выкопать и вырвать самые глубокие корни, второй – снести дерево и оставить пень. Цель, в общем-то, достигается в обоих случаях.
Далее - частная собственность: можно было бы решить по умолчанию, однако отношение к ней - во избежание неточностей и вольной трактовки – всё же требует развёрнутого комментария. Материальная сущность частной собственности – это природа, её естественные ресурсы. И если предполагается теорией и утверждается практикой владение и распоряжение, например, землёй и её недрами, то следует предположить, что в пределе это означает и частное владение всей полнотой географии, в том числе атмосферой, воздушной оболочкой, в которой мы живём. В диалектическом развитии частная собственность может (и будет) иметь в виду своими объектами любые живые и неживые тела, предметы и явления, их части и действия, владение которыми может быть связано с получением прибыли. Границ нет. Но не значит ли это обстоятельство, что человек, притязающий на владение тем, малой и зависимой частью чего он есть, что не им создано, и владение чем само по себе противоречит любой традиционной этике, является сумасшедшим?
Но посмотрим на частную собственность как на источник и мультипликатор прибыли, временно перейдём от качественных показателей к количественным. Не является ли опасным шизофреником человек, не отдающий себе отчёта в категориях необходимого и достаточного, не способный внятно ответить на вопрос «зачем тебе столько?»
Некоторые думают, что такой человек просто кружевник, хитрец, лицемер. Но парадокс в том, что, не зная, что ответить на этот вопрос, он честен, как редко бывает честен вор или разбойник. Он действительно не знает, точнее, не умеет ясно сказать, зачем ему столько, сколько уже есть, и зачем ему ещё. Простое проявление закона перехода количества в качество, в нашем случае - классическая конвертация капитала в политическую власть с последующей конвертацией власти в больший капитал, исчерпывающего ответа на вопрос «зачем» не дает. Так как диалектический виток не замыкается на большем капитале как цели, а требует непрерывного развития и, следовательно, бесконечного повторения трёхзвенных циклов «богатство – власть – богатство», то закономерен вопрос: а что это за каждая дальнейшая цель применительно к непрерывному росту капитала? А какой будет следующая за ней цель? А следующая? А в абсолюте какая преследуется цель? Этого капиталист не знает, поскольку оперирует в пределах краткого времени собственной жизни, которого хватает в лучшем случае на один законченный трёхзвенный цикл.
Конечно, аргументы о том, что накопление денег – это такая же работа, как и всякая другая, как выращивание пшеницы или изготовление мебели, надо же чем-то заниматься, равно как и насчёт объективной необходимости хорошей жизни, всерьёз восприниматься не могут. У некоторых капиталистов достаточно денег и возможностей для того, чтобы уже сейчас, в короткий срок организовать себе безбедную и вполне благоустроенную жизнь на Луне. Обеспечение будущего детей рассматривается олигархом, но он понимает, что после своей смерти он никак не сможет гарантировать не то что приумножение капитала, но даже его простое сохранение. Тогда зачем ему столько?
Земной шар в ресурсном и территориальном смысле ограничен. Это означает, что для либерализма идеальным устройством человечества будет его унификация, предельное единообразие всего, от предметов обихода, через глобальный рынок, общую нормативную базу и одно общее правительство, до политических убеждений, половых предпочтений, этических императивов, словом, мировоззрения в целом. Это обстоятельство неизбежно предусматривает, что в мировой элите должно остаться всего несколько самых могущественных семейств, из которых, в конце концов, останется только одно, будущее которого в точке предела - неизбежное вырождение и смерть от утраты воли к жизни и невозможности полноценного биологического воспроизводства.
Тут возникает риторический вопрос: а стоило ли упорствовать в индивидуализме, накопительстве, капиталистическом мироустройстве, уничтожать сотни миллионов человек, мазохистски превращать планету в головешку - и всё только для того, чтобы элитарно сдохнуть на руинах, осознав перед концом, что всё было зря?
На это нам возражают примерно так: да, возможно, капиталистическая перспектива, как вы утверждаете, и инфернальна, но она губительна физически очень нескоро, только в момент полного онтологического исчерпания себя. То есть, во-первых, капитализм хорош уже только тем, что даёт людям ещё много времени, чтобы пожить, а во-вторых, из первого положения прямо следует, что чем дольше будет жить и здравствовать либеральный капитал как наполнение единственной основополагающей парадигмы, чем дольше он будет сохраняться, тем дольше будет и срок жизни человечества. Отсюда вывод: да здравствует капитализм, многая ему лета! С другой стороны, коммунизм, борясь против современного и перспективного глобализма, погубит всё живое гораздо быстрее, так как капитализм не может не защищаться. Ваши вожди сами говорили о том, что всякий общественный строй чего-нибудь стоит лишь тогда, когда умеет за себя постоять. Вот и получается старая гуманистическая дилемма: либо всё оставляем, как есть, и всякую попытку изменить либеральную парадигму объявляем всемирным экстремизмом, анафематствуем каждое слово, произнесённое против святынь капитала, и тогда худо-бедно, но живём. Либо коммунисты, попытавшись уничтожить частную собственность, вынуждают нас начать против них джихад во имя мира и хоть какой-то стабильности. В этом случае быстро уничтожается всё живое, и мы, либеральные глобалисты, тут ни при чём. Описанная позиция – sine qua non современного империализма.
Как называется человек, не понимающий, зачем он что-то делает, но с маниакальным упорством делающий это? Это и есть маньяк, человек, страдающий приобретённым параноидальным психозом. Но если это так, то логично будет предположить, что именно из этого «материала» состоит реальная политическая элита в любом буржуазном государстве, что вполне согласуется как с наглядной практикой современных международных отношений, в рамках которых легитимен принцип «государство государству – злая свинья», так и с основными доктринами либеральной философии, основанной на секуляризированном протестантизме.
«Уши» кошмарного феномена высшей политической элиты, состоящей сплошь из антихристиан, сумасшедших и маньяков, растут из реформистской дехристианизации католицизма. Это трудно назвать иначе, как шизофрения, абсурдный раскол органически единого, его урезания сначала до собственного, частного, атомарного толкования христианства, а затем – и до радикального перетолковывания и даже переворачивания с ног на голову его фундаментальных догматов, а позже – и вовсе отказа от неудобных этических универсалий.
Смотрите, в частности, сперва Кальвин предполагает, что благодать возможна и в земной жизни человека, а не только как награда после смерти за праведную жизнь. Затем, по мере расчистки пути капитализму, голландские и англо-саксонские протестанты уже оптимизируют традиционную веру, утверждая (а не просто предполагая), что счастье и воздаяние по делам и вере индивидуально обусловлено, как и отношения с богом, и возможно уже не столько на небесах, сколько в земной жизни человека, а основным критерием богоугодности, мерилом благодати небесной теперь является количество денег. Отсюда и радикальный дрейф новозаветных этических императивов в невиданной доселе, беспрецедентно модернистской и нетрадиционной буржуазной морали: богатый – значит, априори хороший человек, трудолюбивый, экономный, не мот и не смутьян, но добропорядочный гражданин и образцовый христианин, ибо на нём почило много благодати божией; бедный – значит, сволочь, лентяй, дурак и пьяница. Он плох и как гражданин, и как прихожанин, мало даёт; от него небо отвернулось, а значит, этот человек не имеет такой же религиозной ценности, как благословенный богатый, а если он не равен богатому перед богом, то и подавно не имеет той же социальной ценности, что и богатый. Следовательно, и политическая ценность бедного ниже номинала богатого буржуа. А отсюда всего один шаг и до признания и конституирования неравной биологической ценности богатого и бедного.
И если в либеральной парадигме принимается как фундаментальный канон всеобъемлющее неравенство богатого и бедного, то относительно малое число «избранных» и огромное количество бедных подтверждает действенность и основного закона рынка. В самом деле, если чего-то (или кого-то) много, цена за единицу этого снижается. Значит, неравенство подтверждено объективно не только на уровне религии, политики и социологии, но и на экономическом уровне. Поскольку комплексно, с разных позиций доказанное либерализмом утверждение о бедных как о существах низшего порядка с неизбежностью предполагает отождествление их с движимым имуществом, то есть со скотом, постольку возникает теоретическая возможность не только использовать их периодически - как особый, приходящий по первому зову природный ресурс, но и владеть ими на постоянной основе, так же, как владеют скотом.
Но речь идёт всё же о людях, пусть и неполноценных, всё-таки, венец творения как-никак, поэтому в легализации частной собственности на людей несколько тормозяще сказывается ещё живая в обществнном сознании некоторых народов архаическая традиция, точнее, её остатки. Но это не долговременное препятствие. А поскольку в рамках философии либерализма уже этически обосновывается таковая возможность частной собственности на высшую ценность - на «венцы творения», значит иной собственности со статусом выше её даже теоретически быть не может. Все земные объекты становятся узаконенными объектами собственности: если конкретному человеку допускается законно владеть людьми, то что мешает другим способным и избранным людям законно владеть воздухом, реками, морями, континентами?
Не следует думать, что если капиталисты объявлены сумасшедшими, взбесившимися, то, как душевнобольные, они выводятся за рамки социальной справедливости и пролетарскому суду не подлежат. Как и военные преступники, как изуверы и палачи-добровольцы, они – скрытые патологические извращенцы, но они вменяемы. Бешеных животных пристреливают, военных преступников вешают, что же спасёт буржуазию от такой чести?
Выводы:
а) частная собственность – это самоубийство человечества. Она настоящая мать-героиня. А вот, знакомьтесь, некоторые её детки: геноцид, регресс, упадок, вырождение. Далее – по списку…
б) частная собственность есть главная причина политической власти сумасшедших негодяев. Могут ли нормальные люди долго признавать над собой такую власть? Да, могут, даже если и доведены до крайности. Победить эту власть, не победив либерализм в головах, невозможно. Идея выбивается другой, лучшей, а значит, и более сильной идеей.
Где здесь идеализм?
P.S. к первому пункту: всегда несколько нервирует спор о понятиях, когда термин употребляется один и тот же, а вот наполнение его субъективно. И если о стержневой идее, «о букве» быстро договариваются, так как она – аксиоматическая часть, толкованию и обжалованию не подлежит, то о «духе» понятия часто открывается широкая дискуссия. Между тем я нигде ни словом не упомянул о том, что считаю сознание первичным. А вот борьбу за сознание - да, считаю важнейшей и труднейшей задачей коммуниста. Или есть иные пути сделать идею материальной силой? Для того чтобы изменить мир, его нужно сначала достоверно объяснить.
2. Иногда называют методологическим блужданием ссылки на беседы с людьми. Но главные вопросы ходят по улице. Я, конечно, не бакинский пропагандист, но роскоши не учитывать реальность и не корректировать под неё рабочие методы и тактические приёмы у нас попросту нет. Чтобы дать хоть какую-то типологическую характеристику сложившейся к этому моменту агитационной работе, можно применить к ней аналогию с работой сапатистов в Мексике: они, не имея другой возможности, возможности коллективного воздействия, говорили с людьми индивидуально, везде, где позволяла обстановка. Думаю, если удаётся подвести конкретного человека к признанию необходимости борьбы за рабочее дело не через утверждение, не от Демокрита к Гераклиту, через Мора, Мюнцера и Кампанеллу, анабаптистов, Фейербаха - к Марксу и Ленину, а через отрицание - через биологическую опасность кальвинизма, лицемерие буржуазной этики и людоедскую природу либерализма, - это уже хорошо. Организации нет. Подполья боятся, разговор о правах трудящихся вызывает у трудящихся раздражение.
Вывод: как бы отвратительно ни было устроено бытие, без философского осмысления и формулирования существа, истоков, законов и соотношений этой отвратительности, без теоретической выработки средств против этой отвратительности и их донесения до сознания людей, их опубликования никакое политическое или социальное изменение невозможно. Только тогда начинается борьба за умы, когда тем, чья жизнь сделана нетерпимой, становится очевидна история социальной болезни, диагноз и решительная необходимость её лечения.
3. Говоря, что блуждание в потёмках идеализма предуготовлено и обусловлено идейным влиянием на нас позднесоветсткого ревизионизма, не предполагается присутствия у человека способности к самостоятельному осмыслению действительности. Ведь если утверждается, что сознание современных постсоветских идеалистов оформлено извне (полностью или частично, в единичных случаях или массово), что руководящие идеи и принятый личностью как практическая необходимость моральный свод не выводятся человеком из бытия самостоятельно, а привносятся извне как продукт чужой умственной деятельности, и принимается им, как минимум, некритически, то это означает что, либо мир объективно непознаваем, и это агностицизм; либо он познаваем выборочно. Одним его постижение доступно, другим - нет. А это уже ветхий и махровый эклектицизм, опирающийся на два платонических костыля. Отказав конкретному человеку в его способности к самостоятельному суждению о реальности, тем самым, попадают в категорическое противоречие с одним из центральных постулатов диалектического материализма, который утверждает, что мир познаваем, по крайней мере, его умопостигаемая часть.
Формирование человеком своей личности под влиянием чужих интерпретаций идей или феноменов не просто унизительно, но и чрезвычайно опасно. Ведь что может гарантировать публичного транслятора смыслов, журналиста или политика от фальсификации, будь она непреднамеренной, во спасение, или умышленной, это неважно, если он видит в лучшем случае подобие, хуже, когда отражение, но чаще всего – тени, то есть карикатуры объектов и явлений. Проще говоря, даже при полной теоретической добросовестности СМИ – идеальный случай! - до конечной инстанции доходит не открытая истина, а её искажённая версия, вольная ровно настолько, насколько богата фантазия честного автора. Суждения человека, основанные на любых внешних пре-концептах, заведомо сомнительны и принадлежат не ему, а тому, кто прямо или косвенно, вольно или невольно стремится влиять на него.
И здесь же следует сказать несколько слов о цитатах. Считаю, что насколько возможно, настолько нужно их избегать. Сплошь и рядом цитата рассматривается как ultima ratio, а часто ею прикрывают собственное бесплодие. Тут никакой позы нет, ценности классиков не устаревают, однако ещё более ценно самостоятельно прийти к тем же выводам, заранее не зная, что к ним же пришёл и авторитет.
|
|
