Сейчас кругом звучит: надо ценить свою историю, в том числе победоносную советскую, огульно не марать, взять из нее все лучшее, отбросив худшее… Но человек слаб, а соблазн сделать приятное руке, дающей на мемуары и исторические фильмы, силен. И вместо гордой правды сплошь и рядом прет такое холуйское оплевывание советской власти в пользу нынешней, что хоть святых вон выноси!
Недавно скончалась великая советская балерина Майя Плисецкая, жившая последние четверть века в Германии. И какой только дряни ни нанесли тут же в ТВ-передачах, якобы посвященных усопшей – но на самом деле плевкам в то прошлое, которое ее и породило. Мол Плисецкую в СССР душили, мучили, лишали выезда за рубеж – словно для творца нет ничего главней этого выезда! А когда злые коммунисты все же выпускали ее на гастроли, дома в заложниках держали мужа – композитора Родина Щедрина: если она сбежит, ему уж здесь прищемят пальцы крышкой от рояля! А что бегство из СССР было первой мечтой всякого артиста – это аксиома, не требующая доказательств.
Какая чушь! Да, кто-то во всех странах и во все времена рвался к смене родины, были такие и в СССР – но никаких страшных последствий за их побег для их родни не наступало. А были и те, кто, наоборот, побегав по чужбине, потом возвращались в наши распростертые объятия.
Например композитор Прокофьев, отбывший после 1917-го года на заработки в Америку. Но покружив по ней, посмотрев на судьбу собрата по изгнанию Рахманинова, за двадцать лет написавшего там всего две вещи, напросился через Сталина в 1936 году назад в СССР. Где сочинил два обессмертивших его балета – «Ромео и Джульетта» и «Золушка», много другой музыки, получил всенародное и высочайшее признание.
Вкусив горький хлеб чужбины, вернулся к нам, правда, перед самой смертью, Куприн. Вернулась Цветаева, описавшая свои скитания вне Родины как страшный сон. Ее самоубийство в 1941 году нынешние лизоблюды представляют как «доведение до самоубийства большевиками». Но в действительности эта гениальная певица смерти, запутавшаяся в ее адюльтерах, была обречена самой судьбой – и просила не рыдать над ее прахом:
Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
…Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь…
Ярый антисоветчик Бунин, чьи сочинения у нас регулярно издавались, мечтал вернуться к нам, архивы сохранили его переговоры на этот счет с советской дипмиссией в Париже. Но умер, не успев осуществить свою конечную мечту. То же самое – с Рахманиновым, который во время Великой Отечественной перечислял в фонд Красной Армии значительные гонорары от его концертов в Америке.
Да, в СССР были жертвы и среди деятелей искусства – но где и когда их не было? Демулен, Шенье казнены, Уайльд сидел, Виктору Харе перед казнью отрубили руки, Леннона убили… Таких примеров тьма, и даже любимцу Запада Буковскому сейчас в Англии шьют дело за порнографию… Главное, что у нас было величайшее в мире искусство, которое пытаются обгадить плечевые нынешней культуры, не способной даже издаля тягаться с советской.
И Плисецкая не думала никуда бежать из СССР, почтившего ее уймой наград: Заслуженная артистка РСФСР (1951), Народная артистка СССР (1959), Ленинская премия (1964), Герой Социалистического Труда (1985), три ордена Ленина (1967, 1976, 1985) и так далее. Но важней даже другое. Что Родина дала ей величайшее для артиста счастье: воплощать на пару с мужем свои замыслы на лучших наших сценах – а потом показывать всему восхищенному ее танцем миру. Муж написал для нее знаменитую «Кармен-сюиту», а министр культуры СССР Фурцева после премьеры в Большом предложила важные поправки к этому балету, помогшие ему сложиться в мировой шедевр.
И воистину несносной жизнь на Родине стала для этой пары, когда плодовитую советскую «несвободу творчества» сменила бесплодная антисоветская свобода, сведшаяся к очень простой формуле. А именно: или кляни все русско-советское в угоду новой власти – или сиди безвыходно в предбаннике, и никаких тебе балетов, концертов, книг и бюджетов на съемки кино. От чего и удрала воспитанная в духе еще советского достоинства звездная чета – благо имела на это средства, заработанные в лучшие для нее советские времена.
У Баратынского есть такие едкие стихи:
Кого закат могучих дней
Во глубине сердечной тронет?
Кто в отзыв гибели твоей
Стесненной грудию восстонет?..
Никто! – но сложится певцу
Канон намеднишним Зоилом,
Уже кадящим мертвецу,
Чтобы живых задеть кадилом.
На поминках Плисецкой этим «кадящим мертвецу кадилом» задели нашу прошлую культуру – дабы польстить ее ныне живым гробовщикам.
И мне это болезненно напомнило еще одну историю уже фамильного характера. Мой отец, умерший в канун беловежских подписаний, был не ахти каким большим, но светлым деятелем своей эпохи, очень чутким ко всяким юным дарованиям, часто обедавшим у нас дома. И пару лет назад один его протеже, сейчас седовласый уже патриот, подарил мне свою книгу мемуаров с похвальной статьей о нем. И я там с изумлением прочел, что мой отец был так великодушен, что простил советской власти незаслуженную посадку его отца, то есть моего деда – Петра Петровича Рослякова.
Но мой дед никогда не сидел! Он был героем Гражданской и Отечественной войн, а в миру – хватким крестьянином, потом бухгалтером и председателем колхоза. Любил показывать мне, когда меня ребенком привозили к нему, свои боевые ордена – которых у него было раза в три больше, чем у моего отца-фронтовика. Любил хорошо выпить и спеть с моим отцом на два голоса «Скажи-ка дядя, ведь недаром…» Отец, завоевавший после войны Москву, очень гордился им и часто рассказывал за столом про его таланты. Например как однажды дед на конной выставке влюбился в красавца-жеребца, ночью встал и при свече нарисовал его углем на стене сарая – да так, что этот жеребец вышел как живой!
И вот давний друг нашей семьи зачем-то записал моего деда и отца в жертвы сталинских репрессий. Но зачем? – спросил я его. «Ну, – он слегка замялся, – я так додумал, хотел написать как лучше…» – «Кому? Деду? Отцу? Им после смерти уже все равно. Мне? Ну, мне приятно, что вы вспомнили моего отца, но неприятно, что наврали». Он обиделся насмерть – после чего мы перестали и общаться.
Но я в итоге горько пожалел престарелого писателя, который встарь не отличался склонностью ко лжи. Писал, ну, может, не так ярко, но с любовью к северной природе и своим землякам – архангельским поморам. Помню, как отец хвалил его: старается же, любит свою родину, не все сразу выходит – потом выйдет! А потом вышло, что когда-то добросовестный писатель подтер моим дедом жопу тем, кто оказался у текущей политической раздачи.
Ибо не вбей он в свою книжку это холуйское вранье – ее навряд ли бы издали. Так уж сейчас заведено: любой советский герой обязан был пострадать от советской власти – иначе зачем его светить? Зачем такая правда, что не льстит сегодняшним властям?
И хоть на словах они все за правдивость, на деле в ходу только известный корпусной изгиб в их адрес – и злой поклеп в адрес предтеч. Но никакая великая – и даже очень средняя культура из такой позиции не может выйти в принципе.
На словах – надо растить гражданское сознание, а на деле – чтобы те, кто пойдут завтра на выборы, имели бы поменьше этого гражданского апломба и четко знали, кому кланяться. И бедному писателю не остается ничего, кроме как врать в этом единственно кормящем сейчас ключе.
И эта вбитая в самый мозжечок самоцензура по мне куда хуже той внешней, что была в СССР, которую творцы обходили путем всяких изощрений, лишь придававших шарма их твореньям. Оттого-то мы и смотрим взахлеб, по десятому и сотому разу фильмы, снятые при той внешней цензуре. И плюемся на современное кино, из которого торчат уши непотребного заказа против наших дедов и отцов, что делает этот продукт типичным суррогатом и подделкой.
Та же большевичка Фурцева имела какую-то широту натуры, в силу чего поддерживала как бы вопреки всему даже самые критически настроенные к официальной линии таланты. Плисецкая в 1966 году подписала скандальное протестное «письмо 25-и» в адрес Брежнева – и тут же получила сцену Большого для ее «Кармен-сюиты». Но еще это «вопреки», о котором сейчас много говорится, подкреплялось тем «благодаря», о котором ни гу-гу. А именно – литературными, театральными и прочими фондами, дачами в Переделкино и Комарово, домами творчества в Ялте, Пицунде, Гаграх, Дубалтах и т.д., – где безмятежно жили и творили наши строптивые творцы. Где Аксенова, Галича, Окуджаву, Пастернака, Ахматову, Шостаковича и прочих «узников совести» не только не сгибали в три погибели, но потчевали власть – только пишите свою музыку, прозу и стихи!
А теперь, когда остались всего эти три погибели, а былые дома творчества захапало жулье – убеленному сединой писателю и остается лишь паскудно врать. Поскольку без того вранья, ставшего своего рода писательским билетом, не получишь ни шиша.
|
|
