В такой же холодный первый день зимы, как сегодня, 80 лет назад, в здание Смольного в Ленинграде вошёл почти никому до этого момента неизвестный 30-летний мужчина по имени Леонид Васильевич Николаев.
Он состоял в ВКП(б), поэтому беспрепятственно прошёл по партбилету на тот этаж здания, где проходили различные мероприятия с участием высших руководителей города. С собой у него был пистолет, который он, улучив удобный момент, разрядил в коридоре в самого высокопоставленного из вождей партии, до которого мог дотянуться – члена Политбюро ЦК ВКП(б) Сергея Мироновича Кирова.
На выстрел Николаева толкнуло несправедливое, как он считал, отношение начальства – за отказ поехать в длительную командировку по партийной разнарядке его уволили с работы. И он решил отомстить... В дневнике его немало жалоб на то, как трудно ему пришлось в роли безработного: "Хоть самого себя ешь – нет ни денег, ни продуктов... Для себя у них (партийных вождей. – А. М.) – гаражи с автомобилями, а для нас – сырой хлеб". "Мой выстрел будет подобен выстрелу Желябова", – писал он в своём дневнике. "Как солдат революции, мне никакая смерть не страшна. Я на всё теперь готов, а предупредить этого никто не в силах. Я веду подготовление подобно А. Желябову... ради человечества, оставляя на добрых людей, – мать, жену и малолетних детей... Привет царю индустрии и войны Сталину...". То же самое он заявил и самому Сталину, который встретился с арестованным после покушения: "Зато в будущем моё имя будут помнить наряду с именами Желябова и Балмашева!".
Пуля Николаева, как и пуля его предшественника-террориста Гаврилы Принципа 20 годами ранее, стала маленьким камешком, подтолкнувшим большую лавину. Хотя, разумеется, для этого были серьёзные предпосылки. Даже не касаясь более глубинных социальных и классовых причин – политическое руководство ВКП(б) в 1934 году вовсе не было монолитным. Все бывшие фракции левой и правой оппозиции в партии сохранялись, хотя и не вели открытой борьбы. На прошедшем в начале года XVII съезде ВКП(б) прошёл целый "парад" бывшей оппозиции – один за другим на трибуну съезда выходили бывшие оппозиционные вожди и выступали с речами. Некоторые даже слегка огрызались, например, один из лидеров бухаринцев Михаил Томский упрямо заявил: "Мы не выходили за стены партийной легальности". Согласно стенограмме, раздались голоса "Ого-го!" и "Шум в зале". Оппозиционеры признавали былые ошибки и уверяли, что теперь они полностью лояльны ЦК, но зал прерывал их язвительными репликами и не очень-то им верил. Лев Каменев сказал: "Я хочу сказать с этой трибуны, что я считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 год боролся с партией и с её руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперёд, не таща за собою по библейскому (простите) выражению эту старую шкуру. (Смех.)". Также он сказал: "Для меня это — перевёрнутая страница жизни, прошлое, труп, который я могу так же спокойно, без личных чувств анатомировать, как я анатомировал в былые времена и, надеюсь, смогу ещё анатомировать политические трупы врагов рабочего класса, меньшевиков или троцкистов." На эту речь тогда же нарисовал весьма ехидную карикатуру делегат съезда Валерий Межлаук. На ней Каменев "сам себя анатомирует", начиная операцию с не самых приличных частей тела. Другой шарж Межлаук подписал "Каменев не то анатомирует себя, не то делает харакири".
Но, несмотря на все эти демонстративные "харакири", де-факто фракции сохранялись. На это указывал не кто иной, как главный оппозиционер Лев Троцкий, который замечал: "Каждый отряд капитулянтов имеет свою фракцию". И презрительно высказывался об этих попытках "примириться с партией" – писал, что они сами включают себя в "категорию полуповешенных, полупрощённых. Эти люди боятся сказать вслух своё слово, боятся иметь своё мнение и живут тем, что озираются на свою тень". Вождь остававшихся в СССР троцкистов, Христиан Раковский тоже решил в 1934 году уйти из оппозиции. Но были и не сдавшиеся. Троцкист Виктор Серж, находившийся в 1934 году в ссылке, вспоминал: "Раковский сдался, но нас это не смущало. Мы говорили себе: «Стареет – попался на классический трюк: его ознакомили с конфиденциальными документами о надвигающейся войне...»".
И вот на этом фоне прозвучал выстрел Николаева. Ясно было, что он должен был обрушить всю прежнюю политическую конструкцию и вывести на сцену совершенно новых людей. Это поняли или почувствовали все. Писатель Константин Симонов вспоминал: "Тому, в чьей памяти не остался декабрь 34-го года, наверное, даже трудно представить себе, какой страшной силы и неожиданности ударом было убийство Кирова... Я не представлял себе тогда реального места Кирова в партии, знал, что он член Политбюро, и только. Он для меня не стоял в ряду таких имён, как имена Калинина, Ворошилова или Молотова. Но когда его убили, это имя – Киров – вдруг стало для меня, как и для других, какой-то чертой, до которой было одно, а после стало другое". Бывший троцкист Николай Муралов, узнав об убийстве Кирова, воскликнул: "Это его рук дело, это сигнал к тому, чтобы начать Варфоломеевскую ночь!". Николай Бухарин, получив известие о выстрелах в Смольном, мрачно сказал: "Теперь Коба нас всех перестреляет".
Евгения Гинзбург вспоминала: "Вернувшись в город, я зашла выпить чаю в обкомовскую столовую. Рядом со мной оказался Евстафьев, директор Института марксизма. Это был простой, хороший человек, старый ростовский пролетарий, член партии с дооктябрьским стажем... Сейчас он молча пил чай, не оглядываясь в мою сторону. Потом осмотрелся кругом, наклонился к моему уху и каким-то странным, не своим голосом, от которого у меня всё оборвалось внутри предчувствием страшной беды, сказал:
– А ведь убийца-то – коммунист..."
До сих пор всех погибших от покушений вождей большевиков (Володарского, Урицкого, Воровского, Войкова и т.д.) убивали белогвардейцы, правые эсеры, в крайнем случае – анархисты и левые эсеры (как это было во время взрыва в Леонтьевском переулке в 1919 году). Но чтобы коммунист, большевик стрелял в другого большевика – это было в тот момент нечто новое и неслыханное. И предвещало что-то очень недоброе.
Во время встречи со Сталиным в Смольном после покушения на вопрос генсека: "Зачем вы убили такого хорошего человека?" арестованный Николаев, согласно легенде, вызывающе ответил: "Я стрелял не в него, я стрелял в партию!". Что ж, действительно, первая кровь, пролившаяся между большевиками 1 декабря 1934 года, оказалась не последней. А спустя полвека основанная в 1898 году партия и вовсе оказалась под запретом... В этом смысле можно сказать, что Николаев не промахнулся.
|
|
