"Леонора", что мы привыкли называть "Фиделио"

То, что сногсшибательная "Леонора" в Вене сокрушительно провалилась, и для того, чтобы её не сняли со сцены,  Бетховену пришлось наступить на горло собственной песне, сократить её вдвое и адаптировать для венской аудитории    -   барышень и их кавалеров, воспринимающих театр исключительно как место, где можно целоваться в ложе при потушенном свете,     -      это говорит исключительно об облике и качестве тогдашнего европейского оперного зрителя.  Вот эта сокращенная и упрощенная версия "Леоноры", которую Бетховену пришлось, изрыгая проклятия, склепать под угрозой неполучения гонорара от директора театра Ан дер Вин, и есть то, что мы привыкли называть "Фиделио".

Театр Покровского же славен тем, что легких путей не ищет,   -  фирменным стилем театра стало как открытие не знавших постановки партитур, так и реконструкция спектаклей в их первоначальной версии, которая, может, и исполнялась-то всего пару раз.   Поэтому идея ставить "Фиделио" для чайников была отвергнута, и Рождественский с Кисляровым раскопали первоначальную партитуру, ту самую "Леонору", которую Бетховена умоляли уполовинить, дабы не утомлять и не раздражать позёвывавших венцев.   Мне сложно влезть в корсет венской дамы, чтобы понять, как трехчасовое, сыгранное на едином дыхании действо могло не захватить целиком и не поразить воображение.

Бетховенско-кисляровская (или кисляровско-бетховенская???) "Леонора"   -     это выдержанная в брутально-лаконичной брехтовской стилистике  антифашистская поэма, заканчивающаяся, как и положено, антифашистским трибуналом.  Томящийся десяток лет в застенке, истерзанный пытками политзаключенный Флорестан, которого героически спасает верная жена Леонора, пробивающаяся к вожделенной цели сквозь каменный мешок  в обличье юноши - помощника начальника тюрьмы,   -    тема настолько же вечная, насколько и порождающая исторические аллюзии и ассоциации.  Героизм молодогвардейцев-подпольщиков,  стойкость испанского  и французского сопротивления, бескомпромиссное самопожертвование бойцов RAF, все эти образы воплощает в себе хрупкая сопрано Татьяна Федотова.  Зло же многолико, обло, огромно, стозевно и лаяй    -   кровавый фашистский злодей и мучитель Писарро, подобно хрестоматийному фашисту современности  Коломойскому, занимает губернаторский пост.  Тюремщики и охранники в эсесовских касках, имя которым легион,  злодействуют то ли в застенках гестапо, то ли в подвалах Харьковского СБУ.   Диктатор Писарро, в предвкушении кровавой мести и зверского убийства ненавистного политзека, примеряет сначала наполеоновскую треуголку, потом  гитлеровскую фуражку, потом фирменную муссолиниевскую бархатную шапочку с кистью.  Не хватает только пилотки а-ля батальон "Нахтигаль" да нашивок какого-нибудь "Айдара".  Первое и последнее действие предваряется стихотворным приветом от Пастернака 1946 года  ("жизнь прожить  -  не поле перейти").

Опере суждено было быть единственной у Бетховена, тем интересней грандиозная трагически-инфернальная партитура, практически целиком сотканная из сложных ансамблей и хоров.  Самое интересное действие, на мой взгляд,   -   второе (врезается в память благодаря хору узников-политзаключенных, эмоциональному дуэту Леоноры и Марселины и другим фрагментам, каждый из которых стал законченным шедевром).

Самое интригующее во всей это истории, безусловно,   -    авторская трактовка финала спектакля.  В либретто бетховенского времени  герои спасают друг друга, убивают диктатора, зло покарано, полный хэппи-энд, веселится и ликует весь народ.  Кисляров же почему-то решил героев умертвить, отчего итоговый антифашистский трибунал  и покарание злодея Коломойского  автоматически превращается в  Страшный Суд.  Справедливость все равно торжествует, если уж не земная, то высшая.