Вне российского контекста. Анализ итогов года реформы РАН

Предисловие

Год назад законопроект о реформе Российской академии наук поступил из Правительства в Государственную Думу, далее последовал каскад драматичных событий, не будем их пересказывать, затем Дума приняла закон в сильно измененном варианте по сравнению с первоначальным. Та взволнованность, тревога, напряжение научной общественности, да и всей российской общественности, которые сопровождали принятие закона — переносятся и в день сегодняшний, в то, как оценить итоги года реформы РАН. Она — получается? Не получается? Итоги, разумеется, не в том, что ФАНО разослало по институтам столько-то писем и заполнило в аппарате столько-то вакансий. Было и много существенного. Судьба российской науки обязывает: все это надо тщательно взвесить (потому и объем предлагаемого анализа большой).

Разобьем текст на шесть разделов.

Первый раздел (с.4) — о крупном шаге ФАНО: о попытке выработать оценку эффективности институтов, предпринятой в мае с.г. Экспертной сессией ФАНО. На ней прозвучало так много интересного и разнообразного, что не сложилось впечатления — можно ли свести материал к компактной формуле, а, соответственно, можно ли делать оценку эффективности, и, если делать, то какую. Проблема столь важна для науки, так что разговор будет подробным.

Второй раздел (с.9) указывает, что реформа Академии не была изолированным событием, а произошла в контексте большого процесса: государственного осмысления необходимости инновационного развития, а также его пробуксовок, мер преодоления — все это отражено в группе принятых в разные годы стратегических документов государства. Как наработанный в них смысловой материал соотносится с замыслом реформы? Сопоставим также и с иным процессом: все двадцать лет внутри самой академической среды вырабатывался большой перечень мер, которые могли бы спасти, а затем и возродить отечественную фундаментальную науку, обескровленную недофинансированием. Итоги года реформы РАН в таком панорамном ви́дении позволят сделать ключевые выводы.

Третий раздел (с.16): рассказ о цепочке рождающихся одна за другой весь постсоветский период в околоправительственных кругах более десятка схем реорганизации Академии наук. Обосновывается (новая) версия рождения замысла реформы, поскольку до сих пор это держат в тайне.

Четвертый раздел (с.21) о неожиданных событиях, произошедших также в течение года — не внутри реформы, а вовне ее — которые способны повернуть ход ее реализации: тревожное падение макроэкономического показателя ВВП и появление установки «тотального импортозамещения» как следствия обострения международной обстановки.

Пятый раздел (с.24): рассказ о других событиях года — о движении научной общественности за рождение Второй палаты Общего собрания РАН; разговор о законопроекте о возрастных ограничениях.

Шестой раздел (с.26) — заключительный: угроза вероятного залпового отъезда ученых за рубеж; вклад реформы в двадцатилетний спор с неолибералами о том, что есть «государственное».

х х х

Об основном русле, в каком стартовала реформа Академии наук.

Напомним: предыдущие три столетия, еще с Петра I, Академия наук никогда не была органом исполнительной власти, а всегда — институтом гражданского общества: приоритеты и направления исследований определялись самим научным сообществом, а ресурсное обеспечение давало государство из бюджетных средств. Такая концептуальная основа обеспечила Академии жизнеспособность на крутых поворотах истории как, между прочим, никакому другому государственному институту России. И предыдущее двадцатилетие, когда Академия фактически не развивалась, а вела борьбу за выживание — она сохранила способность проводить широкий спектр исследований на современном уровне, а также репутацию в мировом научном сообществе.

Но — завершилась эта концептуальная основа Академии в прошлом, 2013 году двумя громкими залпами, затмившими тогда все теленовости. А именно, принят Закон о реформе РАН, что сопровождалось в СМИ небывалой дискредитацией Академии, словно за ней числилась вина перед народом и ей надо за это расплачиваться, слово же «ликвидация» из законопроекта вообще привносило мотив публичной казни. Обоснование реформе давалось лишь в фразе: освобождение ученых от управления имуществом улучшит условия их исследовательской работы.

И — встречный залп: ученые развернули на дистанции принятия Закона беспрецедентную против него борьбу. Нет даже аналогов таких массовых протестов во всех крупных городах страны за всю постсоветскую историю (а уж, тем более — в советскую эпоху). Но, ученых не послушали — Закон принят, создано Агентство научных организаций (ФАНО), ему подчинены все научные институты, пошла будничная работа.

Русло этой будничной работы определено высказанными позициями на заседании Совета по науке и образованию (20.12.2013) — прочтем внимательно, здесь основа. Позже из этих же слов последуют главные выводы. В.В. Путин: «Никакого командования научными исследованиями быть не может, не должно и не будет». В.Е. Фортов: «За Академией наук закрепляется научно-организационное руководство научными исследованиями и институтами, а за Агентством — хозяйственно-административные и финансовые компетенции. Это прямо написано в законе. Без этого ясного понимания духа и буквы закона мы обречены на перманентные конфликты, взаимное перетягивание одеяла, нестыковки, от которых уже сейчас начинают страдать наши ученые и тормозиться реализация этих реформ». М.М. Котюков: «Думаю, что будут найдены в будущем механизмы эффективного взаимодействия».

Что здесь сказано? Во-первых, задан курс — РАН и ФАНО искать механизмы как взаимной кооперации, так и размежевания функций. Во-вторых, нельзя не видеть некой растерянности сразу всех сторон: ничего не сказано конструктивного, постановочно-позитивного, только предостережения да предположения — что-то в будущем будет найдено. Как будто не за плодотворную работу берутся, засучив рукава, а, образно говоря, разговаривают вокруг мины — одно неосторожное движение и, не дай Бог… Эта «мина», в самом деле, есть — но о ней позднее.

С таким напутствием «корабль пошел в плавание».

Отсюда и первый итог года реформы: ничего здесь не изменилось — все то же отсутствие конструктивных видов на плодотворную работу, все те же интонации некой растерянности.

А что с процессом взаимной кооперации и размежевания функций? Он идет, это бесспорно, но очень сложен. Ведь научное управление институтами почти невозможно оторвать от организационного управления. Соответственно, научно-организационное управление тесно переплетается с финансовым и имущественным управлением. — Где провести межевание? И, тем более, трудно провести линию разграничения, с одной стороны, рабочих текущих функций между РАН и ФАНО, а с другой — разграничения (и объединения!) их ответственности перед страной за решение кардинальных задач.

Эта сложная ситуация будет проанализирована на двух высоких слушаниях в предстоящие осенние месяцы (2014) — в Госдуме по поводу законопроекта о возрастных ограничениях (законопроект № 540253-6 «О внесении изменений в Трудовой кодекс Российской Федерации в части совершенствования механизмов регулирования труда научных работников, руководителей научных организаций и их заместителей»), а также на заседании Президентского Совета по науке и образованию, который обсудит итоги года проходящей реформы РАН.

Мы же проведем публицистический анализ этих итогов. Не будет критики ни Академии, ни ФАНО — сделаем обзор объективной ситуации, в которой мы все оказались. Используем цитаты из высказываний ученых (сказанных в разное время в разных текстах или мероприятиях). Просим ученых-медиков и ученых-аграриев простить — автор ограничится анализом обстоятельств академических учреждений фундаментальной науки.

Раздел I. Об оценке эффективности

Есть правота в создании ведомства, каким является ФАНО! Наверное, это будут сходу отрицать многие ученые, оскорбленные реформой РАН, но изначально заявим твердо: место встречи государства и науки должно быть! Прошли времена, когда чудак-ученый в башне из слоновой кости разглядывал звезды в трубу и ставил опыты, сливая в колбе жидкости. Сегодня для правительств ведущих стран наука — основной фактор преодоления глобальных экономических и финансовых кризисных явлений, решающий фактор в конкурентной гонке государств. Отсюда —астрономические суммы на науку. И потому наука впредь не может быть замкнутой системой — лишь системой тайного голосования академиков — непременно должно быть ведомство, представляющее в диалоге с наукой интересы государства, его перспективы и бюджетные обстоятельства.

Но на этом прервем хвалу замыслу ФАНО. Потому что восторжествовал оптимизм по поводу быстрых сроков управленческих преобразований в фундаментальной науке, но оптимизм этот беспочвенный и опасный. О том говорит опыт США: там, по тем же соображениям необходимости места встречи науки с государством, была создана структура — Научно-консультативная служба при Президенте США с полномочиями функций как административных, так и консультативных. Казалось бы — вот аналог, т.е. мы идем по правильному пути. Рано радоваться! Путь становления этого американского ведомства — тридцать лет адаптации и притирки. Потому что все оказалось сложным — и специфика науки, как объекта управления, управленцы «открыли», что научному сообществу надо давать право самостоятельно определять направления фундаментальных исследований, а также, что нельзя вмешиваться в процесс распределения выделенных средств; и остальной госаппарат плохо воспринимал, что решения по науке, в том числе финансовые, принимаются помимо него.

Готовы ли наши инициаторы реформы настроиться на 30 лет становления ведомства? Между тем первое же крупное мероприятие ФАНО — Экспертная сессия «Оценка эффективности деятельности научных организаций и перспективы развития» —сразу стало подтверждением, как сложно управлять наукой. Подробный рассказ о сессии обязателен при любом подведении итогов года реформы.

ФАНО, к его чести, выдерживая стиль «советоваться с учеными», организовало на сессии дискуссию с участием руководителей более ста академических научных организаций. Цель сессии, как сказал руководитель ФАНО М.М. Котюков — провести реструктуризацию организаций по определенным принципам и критериям, чтобы правильно определить программы развития институтов.

Холодок пробегает от слова «структуризация», но пока планы использования «оценки эффективности» еще неведомы никому. На сессии, во взволнованных и аргументированных речах ученых по поводу «эффективности» было сказано столько, что даже краткий обзор оказывается длинным. Процитируем лишь фрагменты.

Какова должна быть «оценка эффективности»?

Академик В.Е. Фортов: ситуация в Российской академии наук сильно отличается от того, что нам известно по Германии, Франции, США, другим странам. Не существует универсальной модели организации науки — не существует и универсальной модели оценки деятельности институтов. А, кроме того, надо учесть — материальные условия работы ученого в нашей стране и в развитых странах несоизмеримы.

Академик А.Н. Паршин: Математический институт им. В.А.Стеклова РАН разослал письма в тридцать математических институтов разных стран, в том числе самых известных в мире, с вопросом об использовании наукометрических показателей. Большая группа ответов из Германии, Италии, Швеции, Англии, США — категорическое отрицание такого использования. Интересно решение Британского парламента — по всем наукам не использовать импакт-фактор; библиометрика — вспомогательный, но не основной параметр оценки; считать важным что сделано, а не где опубликовано; допускается оценка даже неопубликованных материалов; данные по цитированию можно представлять и не представлять; общее число публикаций за пять лет значения не имеет, имеет значение то, что английские ученые считают своим лицом — именно это оценивается, по этому выносится решение.

Многие эксперты на сессии призывали учесть сугубо российские структурные особенности научного комплекса:

И.В. Аржанова, исполнительный директор Национального фонда подготовки кадров: интеграционные проекты, которые объединяют либо разные организации, либо разные дисциплинарные области — во многом эффективнее и интереснее, чем то, что каждый институт запишет о себе, их надо отражать при разработке программ стратегического развития.

Н.Г. Куракова, директор Центра научно-технологического прогнозирования: целесообразнее оценивать не ученых, а коллаборацию.

Поясним: коллаборация в данном случае — процесс совместной научной деятельности нескольких ученых или организаций с общими целями, обменом знаниями, процедурами достижения согласия. Коллаборацию усиливает процесс создания научно-исследовательских центров двух типов: либо там, где сосредоточено мощное оборудование, либо виртуальные центры, куда по конкурсу отбираются лаборатории без перемещения с места, где работают, но с дополнительным финансированием.

С.В. Сысолятин, д.х.н. директор института проблем химико-энергетических технологий СО РАН: учреждения, работающие на ОПК, своим присутствием в этом списке доказали полезность и должны быть в отдельной референтной группе. Надо делать технологии и их внедрять. Чтобы вычислять число публикаций — реформа не нужна, она нужна, чтобы сделать страну богаче и сильнее.

О.Н. Павлова, зам. директора Лимнологического института СО РАН: если цель оценки — разделение институтов на три группы, тогда нельзя подходить с одной меркой к институтам центральных регионов и к институтам в регионах, поскольку те являются важным звеном в региональном экономическом развитии.

А.С. Кулагин, главный научный сотрудник Института проблем развития науки РАН: референтные группы — институты фундаментальных исследований, и прикладных — разные, т.к. результативность разная. Проведение десятка тысяч оценок по всем подразделениям всех институтов затруднительно — поэтому важнее анализировать научные направления, поскольку каждый институт и есть их совокупность. Оценка почти ничего не скажет о проблемах в институтах — а нужна система, которая носит диагностический характер, выявит «точки заболевания»: что мы хотим с «оценкой эффективности» — формально выполнить постановление правительства или «лечить» наши институты? Давайте разберемся, чья вина в «неэффективности» — самого института или финансирующей стороны? Считаю, присвоение категорий может быть лишь начальным этапом действий по улучшению дел по данному институту. Кстати, в международном опыте нет присвоения категорий.

Прервемся: как видим, идея рассматривать фундаментальную науку как совокупность «атомизированных» институтов с вердиктом по каждому о степени его «эффективности» — является упрощенной. Казалось бы, проще сократить «неэффективное» учреждение («гильотина — лучшее средство от головной боли») — но так можно и ошибиться: вина, может быть, не этого учреждения, а многолетнего недофинансирования, или — институт даже в таком виде важен и перспективен для государства, а сокращениями нанесем вред.

Допустим, обнаружили «неэффективность» института — кто будет ее преодолевать? Раньше это было делом всей Академии, поскольку проблемы, как правило, являются общими для множества институтов. А сейчас — порознь? Каждый директор института будет действовать самостоятельно под угрозой отнесения в третью категорию?

Почему-то в замысле сессии не прозвучала оценка эффективности российской академической системы в целом, хотя она поразительная. По ходу законопроекта о реформе РАН высокие чиновники по теленовостям обвинили Академию в неэффективности: мол, на долю российских ученых приходится только 2% от глобального числа научных публикаций. И сами не поняли, что это похвала. В США две сотни независимых университетов, и каждый (!) финансируется лучше, чем все вместе взятые российские академические институты, т.е. наши 2% публикаций — хороший показатель. В Минобрнауки подсчитали, что статья российских ученых в журнале, индексируемом в системе Web of science, обходится нашему государству в пять с половиной раз дешевле, чем статья американских ученых. В самой же России на долю РАН приходилось 16% научного бюджета страны и — 55% публикаций.Воспитанники наших научных школ, покинувшие страну из-за скудного финансирования, быстро показали в зарубежных университетах, на что способны — и это также показатель эффективности РАН. Выживаемостью Академия предотвратила в предшествующее двадцатилетие полный распад научного комплекса страны — вот это эффективность! Мы сейчас живем, опираясь на этот результат.

И что же: закрыть на все это глаза, выработать некий индикатор, и тех, кто ему не отвечает — «структурировать»?

Небесспорна сама идея — искать эффективность в фундаментальной науке.

«Эффективность» — экономический термин, он может относиться к прикладной науке. Целью же фундаментальной науки не может являться повышение эффективности экономики, извлечение прибыли — только наращивание знаний о законах природы. Государству от фундаментальной науки нужно, чтобы ученые были такой квалификации, чтобы понимали, что делает мировая наука, и сами могли работать на этом уровне. И — все! Практической пользы — не предусмотрено!

В реальности, конечно же, между фундаментальной и прикладной наукой нет жесткой границы, а есть взаимопроникновение. И четвертая часть новейших технологий рождается непосредственно в лабораториях академической науки — не целенаправленно, а как попутный результат, но экономический эффект его огромен. Только уравнения Максвелла, объяснившие природу электричества, уже окупили фундаментальную науку на сотни лет вперед. И такая «эффективность» ежедневно рождается в лабораториях.

Кстати, когда (три года назад) Академию наук допекли упреками, что от нее, якобы, нет практической пользы, Академия направила руководящим органам 165 крупных инновационных проектов РАН, полностью готовых к внедрению. И это поставило тогда критиков в неловкое положение, поскольку никто не знал, как дальше проекты реализовывать — инновационная цепочка не работала.

Другая типовая ошибка в теме «эффективности» — когда говорят о «концентрации усилий и финансов на прорывных направлениях». Опять же — это верно, но в отношении прикладной науки. В фундаментальной же науке в предсказаниях приоритетов и точек прорыва ошибаются и чиновники, и сами ученые. Поэтому целью фундаментальной науки в развитых государствах считается разнообразие исследований — иначе страна оказывается неготовой к новым технологическим направлениям.

Интересно, что управлять фундаментальной наукой можно, вообще не вычисляя эффективность. В развитых странах обнаружили интегральный показатель: единица научной продукции стоит одинаково независимо от страны — т.е. конкурентоспособность предопределяется финансированием. Другой подход: Д.Р. Белоусов, директор центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования Института прогнозирования РАН, в докладе на сессии обрисовал панораму вызовов для нашей страны, на которые предстоит отвечать именно науке. Если бы такие поручения науке, действительно, были даны государством, они бы стали насколько подъемными для научных организаций, что в ряде случаев труды по скрупулезной оценке на данный момент стали бы почти излишними.

Для чего оценка эффективности — для подъема науки? Тогда в качестве главной меры нужен подъем престижа науки, чтобы в нее шли талантливые школьники и студенты — но об этом речи нет. Или цель, все-таки — сокращения?

Фундаментальная наука, как известно, традиционно является в России ядром национальной культуры, интегратором национальной идентификации, и это важно для политического будущего страны — такая «эффективность» также, не учтена.

Итак, для чего мы все это перечисляли? Приглашаем любого попробовать, в качестве самостоятельного упражнения, вогнать всю названную гору смысла в простую формулу «оценки эффективности»? Получится? ФАНО же обязано это сделать в рамках дисциплины: сверху приказано — сделано. Но не будет ли так отброшено существенное, и, соответственно, будет ли верен инструмент «структуризации»?

«Оценка эффективности» — объективно нужна, это нельзя не признать, рычаг управления наукой обязан быть. Тогда, тем более, интересно — какой же она была до реформы Академии? Ведь, в самом деле, сложности немалые! И с изумлением переоткрываем: сам многоуровневый механизм Академии, где каждый уровень формировался тайным голосованием — и был громоздким, но работающим механизмом как раз этой самой оценки, соединявшим экспертизу, компетентность, доверие, конвенциальность, да еще и устремленный на работу в десятилетиях. Получается: перед ФАНО поставлена задача найти этому механизму замену в виде компактной исчисляемой процедуры. Главное, при ее выработке — «посоветоваться с учеными».

Российская наука открыла таблицу Менделеева и лазер, сделала множество других великих открытий — так была организована работа три столетия. Ее проверенные механизмы — больше не нужны? А новые — будут ли работать, появятся ли вследствие их научные открытия? Вот один из итогов года реформы: эти вопросы не сняты, а поставлены!

Чем обернется «реструктуризация» — покажет следующий год. События же, происходящие на этот момент, вызвали в академической среде дискуссии с предельной интонацией тревоги.

Быстро, в плотном темпе ФАНО проводит по регионам встречи (экспертные сессии) с директорами институтов, где им предлагаются невероятные схемы объединения в кластеры, например, знаменитый ФИАН им. Лебедева с Институтом металлургии — потому, что они территориально рядом расположены. Или — объединить вместе все институты Кольского научного центра. Региональные научные центры национальных республик — якутсткий, бурятский, республики Коми, северокавказских республик и другие — жалуются, что буквально под давлением им предлагают объединение вообще всех институтов на их территории в один институт, т.е. с превращением их в «комплексные институты» модели начальной советской эпохи 30-х годов.

На экспертной сессии в Санкт-Петербурге предлагалось создать консорциум, который включает в себя, только вдумайтесь, Физико-технический институт им. Иоффе, Институт химии силикатов, Пулковскую обсерваторию, сельскохозяйственный институт — что в них общего?

Или, например, идея: присоединять маленькие институты к большим. Но какой смысл? Есть немало примеров, когда маленькие по численности институты ведут исследования мирового уровня и их присоединение к кому бы то ни было ничего в смысле улучшения исследований не даст.

Суммарная позиция Академии наук. 1. Нельзя проводить никакие реформы или реструктуризации, если не определена цель — для чего это делается, и если не показано, чем новая система будет лучше старой. 2. Академия наук призвана вести фундаментальные исследования, которые вообще не требуют реструктуризации, поскольку каждый институт уже имеет программы, в которых сбалансированы ресурсы и организационные формы до 2020 года. 3. За всем ходом этих обсуждений, по сути, проводится неуклонная политика отстранения Академии наук, а, по большому счету, ФАНО фактически строит «параллельную Академию». 4. С Российской академией наук планы и сама концепция реструктуризации не определялись, а по закону нельзя проводить объединение институтов, не согласовав это с тем, кто осуществляет научно-методическое ими руководство — т.е. с Академией наук.

И все же, запретить действия ФАНО Академия не может. Потому что патовая ситуация. Ибо, запретить — что? Мероприятия, на которых ФАНО хочет послушать голос ученых? ФАНО имеет полное право собирать людей и слушать их мнения, в том числе послушать предложения — как оптимальнее было бы объединить институты. ФАНО, по закону — учредитель институтов и Академия юридически не вправе запретить учредителю выявлять мнения коллективов.

И все же, есть грань, которая делает Академию неуступчивой. При переходе в крупные кластеры институты немедленно теряют юридическое лицо, а, следовательно, в точном соответствии с буквой закона, теряют и научное руководство Академии наук. С этого момента далее с институтом можно на бюрократическом уровне управления делать все, что угодно, больше не согласуя с Академией, например, превращать его из института фундаментальных исследований в прикладной институт. А дальше начинает работать логика приоритетов, сроков, логика управляющих компаний, «эффективных менеджеров» и т.д. — Вот чем это опасно.

Очень непростые согласования Академии с ФАНО привели к тому, что на словах руководство ФАНО заявило, что для Агентства Российская академия наук — стратегический партнер, и что будет предпринимать действия только в согласовании с Академией. Что будет дальше? — покажет ближайшее будущее.

Раздел II. Проблемы научно-технического комплекса страны и реформа: связь есть?

Невозможно верно ответить на вопрос «каковы итоги года реформы Академии?», если не увидеть реформу как частное в общем: т.е. увидеть реформу в обстоятельствах всего инновационного развития страны и создания научно-технологического комплекса.

В инновационном развитии все непросто. Переход России на этот курс декларирован более 15 лет назад, но буксует. Положение это серьезно анализировалось в целом ряде основополагающих документов государства: Федеральных Законах, Программах, Стратегиях, Докладах, Основах политики, Основных направлениях (точные названия общеизвестны, их опускаем) — в них констатировалось, что сложившееся научное и технологическое отставание создает реальную угрозу экономической и технологической безопасности государства, снижения его обороноспособности. Намечены пути — как в условиях рыночной экономики сформировать национальную инновационную систему и целостную структуру научно-технического комплекса. Признана необходимость долгосрочного на 15-20 лет прогноза научно-технологического развития, налаживания всей цепочки: «фундаментальные исследования – прикладные исследования – НИОКР – опытное производство – серийное производство – реализация продукции».

В вольном пересказе обрисуем картину — по поводу какой ситуации, какого отставания, какой пробуксовки родились названные документы государства. А как иначе сделать анализ итогов года — ведь закон о реформе, по логике, должен был стать очередным государственным документом в том ряду, т.е. еще одним шагом в преодолении пробуксовки инновационного курса, мерой, выводящей всех нас к прорыву.

Рассказ о серьезности отставания — увы, потребовал бы монографии: число проектных институтов за постперестроечное время уменьшилось в 12 раз, на долю отечественного производства теперь приходится 1% станков, закупаемых российским бизнесом, поступления от экспорта технологий свелись к доходам от экспорта вооружений, прозвучал сигнал вероятных крупных техногенных катастроф — и т.д. и т.п., факты один страшнее другого. Страна, десятилетиями бывшая лидером в науке и технике, скатилась до статуса сырьевого придатка иных держав.

И при этом последовательная научная и инновационная политика — отсутствует. Низок уровень планирования, «дорожных карт» инвесторов и разработчиков, не прописаны механизмы взаимодействия сторон, нет мониторинга и корректировки. Не консолидируются финансовые, кадровые и организационные ресурсы на реализации крупных научно-технических проектов и введении в хозяйственный оборот результатов исследований и разработок, не определена роль госзаказа в системе их финансирования. 35 министерств и ведомств распределяют деньги на науку — единого общего отчета нет. В большинстве федеральных органов отсутствуют структурные подразделения, отвечающие за научное обеспечение основной деятельности. Нет закона об инновационной системе, не предусмотрена система наказаний и требований — чиновники отвечают лишь за распределение средств, а за конечный инновационный результат в рамках стратегической цели не отвечает никто.

Такая «научная и инновационная политика» породила три мощных провала, они известны, обозначим их лишь вкратце.

Прикладную науку нужно создавать заново, поскольку она на 80% уничтожена в «лихие» 90-е и потому мы живем на покупных иностранных технологиях. В околоправительственных кругах предлагали передавать функции прикладной науки вузовскому сектору, но это утопия, поскольку такое под силу лишь нескольким университетам, что системы в стране не создаст. Многие ученые утверждают: правильный подход — повторить опыт начальной советской эпохи, когда прикладные подразделения создавались внутри институтов фундаментальной науки (как сейчас — есть прекрасный образец: Троицкий технопарк ФИАН), а затем отпочковывались — так тогда появились три тысячи прикладных НИИ. Кто сейчас ответственный за проблему — не определено, и это как раз один из итогов года реформы: мы в этом вопросе не продвинулись.

Российский бизнес не восприимчив к инновациям, необходимо «принуждение».Большинство банков и рубля не дадут под привлекательный и прошедший экспертизы инновационный проект. Расходы частного сектора на НИОКР всего лишь 0,4% ВВП, т.е. корпоративной науки фактически нет. Следовательно, создание исследовательской базы на предприятиях необходимо стимулировать, чтобы для них тратить деньги на инновации было выгодно.

В США в 30-х (Великая Депрессия) был принят закон о налоге на прибыль крупного бизнеса для финансирования науки и технологий и через десятилетие США стали мировым лидером в ключевых технических отраслях. Сегодня в США сумма налоговых льгот корпорациям, ведущим НИОКР — треть средств, вообще направляемых на науку и технику. В Канаде, Австралии, Ирландии, Голландии, Бельгии «налоговые расходы» на НИОКР превышают бюджетные ассигнования. Потому и в предвыборной программе академика В.Е.Фортова, тогда претендента в президенты РАН, был пункт о направлении 1–1,5% выручки предприятий от реализации товаров (работ, услуг) на финансирование НИОКР и инноваций. Словом, способы инициирования государственно-частного партнерства в научной политике уже найдены — и нам нужно приводить свое налоговое, таможенное и бюджетное законодательства, систему адресных государственных преференций и льгот в соответствие с международным правом в сфере инноваций.

Пока же, увы, соотношение расходов государственного и частного сектора на НИОКР в России — 2,5:1, хотя в развитых странах это соотношение 1:3 и даже 1:4, т.е. механизм не работает.

Наконец, еще провал — слабое формирование рынка интеллектуальной собственности. Понятно, почему это условие является базовым для инновационной экономики — рынок будет, если ученые, инженеры и владельцы наукоемких предприятий будут знать, что существует закрепленный законом способ распределения прибыли между ними от массового производства созданного итогового продукта.

Мы говорили, что четвертая часть технологических открытий (попутно) рождается из фундаментальных исследований, а это значит, что при развитом рынке интеллектуальной собственности фундаментальная наука России купалась бы в золоте — только Массачусетский Технологический Институт (США) на таких продажах зарабатывает в год столько, сколько до реформы наше государство выделяло всей Российской академии наук.

Перечень мер известен. Создать сеть центров трансферта технологий. Решить проблему государственной регистрации научных открытий, создать фонд финансовой поддержки (оплата расходов на патентование) международной защиты интеллектуальной собственности российских ученых, убрать ведомственные барьеры, лишающие возможности получать и использовать доход от продажи патентов и лицензий (академик В.Н. Чарушин). И в целом: необходим прорыв в законодательстве — по некоторым данным в Госдуме «зависло» порядка 140 законодательных актов, описывающих защиту и правила торговли в сфере интеллектуальной собственности.

Очень плохо, что Академия наук продолжает быть исключенной из законодательной практики, касающейся инновационной деятельности — и это также один из итогов года. А ведь кто в стране более своевременно и более компетентно может предложить законодателям систему адресных государственных преференций и льгот для инновационных предприятий и учреждений! Тем более, что такое право Академии соответствовало бы духу и букве закона о реформе РАН, наделяющего Академию статусом эксперта государственных решений.

Увы, пока рынок интеллектуальной собственности отсутствует — развивается «теневой рынок», т.е. несанкционированная передача за рубеж конкурентоспособных отечественных технологий, что идет вразрез с установкой о тотальном импортозамещении.

Таков схематичный пересказ ситуации с отставанием отечественного научно-технического комплекса, описанной в государственных стратегических документах последнего десятилетия. Теперь расскажем о другом процессе — о выработке в самой академической среде большого перечня мер, которые могли бы спасти и возродить отечественную фундаментальную науку.

х х х

Смысл реформы науки, предлагавшейся самой Академией: все для исследователя

Выборы президента РАН (2013 г.) предложили в предвыборных платформах претендентов развернутую программу реформирования Академии — создание условий для плодотворной работы тех, кто непосредственно делает науку: конкретного ученого, лаборатории, научной школы, института. Чтобы профессор стал в науке главным действующим лицом, и чтобы талантливая молодежь закреплялась в академических учреждениях.

Программа эта была позднее — на этапе прохождения законопроекта о реформе РАН — дополнена богатым массивом предложений: научная общественность провела анкетирование в своей среде (об этом чуть позже) с вопросом: если реформировать академическую науку, то с какой целью, в чем конкретно и каким образом?

Что же предлагают ученые? Скажем об этом, суммируя, в предельно сжатой форме.

В Академии назрело много проблем — в первую очередь устарела экспериментально-испытательная база и опытные производства, лаборатория института РАН не в состоянии купить за счет госбюджета без дополнительных субсидий даже минимальное новое оборудование и оргтехнику.

Необходимо развитие территорий высокой концентрации науки, образования и инноваций — государственных научных центров, наукоградов и академгородков, а также центров коллективного пользования уникальным научным и испытательным оборудованием с освобождением от налогов на их деятельность (академик А.Л. Асеев). Нуждаемся в развитии объектов инновационной инфраструктуры — научно-технологических и производственно-технологических центров, технопарков, сети организаций по оказанию консалтинговых услуг в области инновационной деятельности, малых инновационных предприятий, специальных бирж интеллектуальной собственности и научно-технических услуг.

Пора восстанавливать собственное серийное производство современного научного оборудования и расходных материалов. Сегодня же российским ученым, чтобы получить разрешение на легальный ввоз в страну даже микроскопического количества безопасного и неядовитого вещества нужно тратить месяцы на оформление бумаг, что у западных коллег занимает менее часа.

В академической среде низок уровень информационного обмена, необходим мониторинг отечественных и мировых информационных потоков с выявлением быстро развивающихся областей науки, с анализом проникновения в исследования новых методов. Нужно иметь средства проводить на территории Российской Федерации международные научные съезды, конференции, симпозиумы, а также — посылать своих сотрудников в командировки или на конференции. В связи с проблемой оценки результативности предусмотреть целевые деньги из госбюджета хотя бы на подписку Web of Science. Гранты должны учитывать специфику научного поиска и выдаваться на длительный срок, например, на пять лет, чтобы у ученого была уверенность в завтрашнем дне, и он мог ставить, в том числе, и рискованные эксперименты.

Много проблем в кадровой сфере. Крайне желательно, чтобы ставки сокращаемых госчиновников передавались в систему академических институтов, чтобы были организованы пенсии для ученых, была возможность в интересах исследований выдавать научному сотруднику служебное жилье с возможностью его смены в любой точке страны, чтобы был карьерный лифт для научной молодежи, а также расширенный пакет льгот: на авиабилеты, в очереди при устройстве детей в сад, в получении земельного участка для жилищного строительства.

И о самом наболевшем — о финансировании. Почему-то слаба роль госзаказа в системе финансирования научных исследований и разработок в интересах государства и не определен порядок их финансирования субъектами Российской Федерации. Сопоставление уровня финансирования с развитыми странами очень горькое. В США на науку выделяют около 130 миллиардов долларов в год, к которым прибавляется еще 200 млрд. от частного сектора. А на нашу Академию наук до реформы выделялось два миллиарда в год. Только на гранты по биомедицине в США отводится, если пересчитать по курсу, около 1 триллиона рублей в год. СССР входил в число мировых лидеров по объему внутренних расходов на НИОКР — примерно 5% ВВП. Сейчас в списке стран, вкладывающих денежные средства в науку, Россия находится на 29-м месте, отставая от Европейского Союза в 12 раз, от Китая — в 6,4 раза, от Индии — в 1,5 раза.

Заместитель президента РАН д.э.н. В.В. Иванов пишет: необходима «разработка и реализация под руководством РАН государственной программы фундаментальных исследований и обеспечение ее финансирования в объеме не менее 50% средств, выделяемых из федерального бюджета на исследования и разработки».

Прервем изложение, главное — у ученых есть предложения по разветвленной системе мер, которые бы предотвратили «утечку мозгов» и сократили разрыв в области науки и технологий с ведущими странами.

Итак — что нами сделано в этом разделе? Мы были обязаны восстановить огромный смысл: положение в науке и в целом во всем научно-технологическом комплексе России уже анализировалось, с одной стороны, государственными основополагающими документами, а, с другой стороны — научным сообществом. Мы это эскизно пересказали, чтобы увидеть преемственность логики реформы РАН. И это поможет понять итоги года ее реализации.

х х х

Следующий шаг, который мы обязаны сделать в прослеживании этой преемственности — восстановить предмет реформы: что она изменила? Институты подчинены ФАНО, самоуправление Академии как главная схема управления — ликвидируется. Центр управления перемещен в якобы более важную сферу — в управление имуществом и землей научных учреждений, т.е. в сферу администрирования, где должен действовать приказ.

Сразу — множество вопросов. Если российская фундаментальная наука в пять раз эффективнее американской (в стоимости одной публикации — по подсчетам Минобрнауки), то с чего вдруг забота о материальной стороне? Чтобы соотношение было не в пять, а в десять раз в нашу пользу? Наука — интегратор культуры и идентификации нации, идейный лидер и вдохновитель инноваций, задел новых вооружений — в этих-то сферах почему также не назначен ответственный от правительства? Т.е. почему для реформирования взят самый узкий, боковой аспект — материальный?

Между тем, у РАН имущества не было, оно все было государственным, переданным Академии в ведение, им нельзя было распоряжаться без разрешения правительственного органа — большинству депутатов, голосовавших за законопроект, это было даже неведомо.

А с какой стати когда-то появились эти здания и земли у Академии? — Ошибка, недоразумение, которые надо поправить? Нет, владение имуществом санкционировала сама власть, как и всю систему управления Академии — в эпохи великих задач: электрификация всей страны, индустриализация, научное обеспечение вооружений в войну, атомные проекты, водородный проект, космический проект, лидерство в мировом подводном флоте, создание противоракетной, противокосмической обороны, поддержание паритета в гонке вооружений.

Тогда в чем причины поворота на 180⁰ — больше не предвидится великих задач? Как раз наоборот, то, что сейчас определяет рейтинг страны, ее технологический уклад — информационные технологии, нанотехнологии, биотехнологии, роботизация — развиваются на планете с темпом 35% в год. Это — серьезный вызов России, угроза нашего отставания здесь явная. Раньше власть из обстоятельств международной гонки делала вывод, что имущество надо Академии дать, а теперь — забрать?

Ответа никто не давал, но ясно, что его и нет. Поскольку не это было главным в реформе. Насчет управления имуществом — просто фигура речи, способ подгонки смысла, чтобы для Академии создать «управляющую компанию», положить в основу управления приказ чиновника. Главным было — убрать уставное академическое самоуправление.

Поэтому вникнем, что это такое — академическое самоуправление? В науке специалисты одной области без формальных индикаторов знают, кто есть кто — по результатам, конференциям, научным советам и комиссиям. Старые научные школы делают это знание достоверным и укорененным. Именно поэтому механизм тайного голосования при выборе руководителей на всех уровнях управления в Академии — начиная с ученого совета и директора института и до руководящих должностей в Президиуме РАН — создавал систему самоуправления, которая обладала уникальными свойствами: позволяла компетентно охватить все поле исследований, определять ориентиры, распределять финансирование. А чувство морального долженствования у руководителей, облеченных вследствие тайного голосования доверием, веками задавало стабильность Академии при политических и социальных потрясениях, в частности, сохранило в «лихие» 90-е имущество Академии от растаскивания и распродажи (что удалось мало какому другому учреждению), сохранило по множеству научных направлений ведущие позиции. Самоуправление — это то в Академии, что три века работало лучше всего! И ликвидировать его — означало подрубить корень жизненной силы российской фундаментальной науки.

Раздел III. Версия об импульсе к реформе.

Итак, сопоставляем одно с другим, и с изумлением обнаруживаем — полное отсутствие связи! Т.е. сопоставляем предмет реформы (как частного) по отмене академического самоуправления с судьбой инноваций в нашей стране и научно-технологического комплекса (как общего) — и не видим не только преемственности замысла реформы, вообще никакой связи не видим. Интересно, что это не просто логический вывод. Год назад, само прохождение законопроекта шло через каскад расстыковок в виде нелепостей (как тогда казалось) — одна нелепее другой.

Прокрутим бегло тот ролик.

Год назад протестующие искренне верили, что их аргументы в защиту Академии, их резолюции, открытые письма услышат и учтут — это были указания как раз на отсутствие связи замысла реформы с тем, что сейчас нужно стране в сфере науки и инноваций. И когда не услышали и не учли, недоумению не было предела: неужели ошибается целиком стотысячный коллектив сотрудников Академии и сигналы протеста не восприняты?

То же и с анкетированием в научной среде (скажем об этом подробнее) в августе, т.е. между двумя чтениями в Госдуме. Тогда на вопросы — «реформировать с какой целью, в чем конкретно и каким образом» — ответила тысяча ученых всех степеней и званий, всех отраслей научного знания, всех должностей и всех регионов — округляя, это 30 академиков, 30 членов-корреспондентов, 50 директоров институтов, столько же ученых секретарей, более 500 докторов наук. Важнейший срез общественного мнения! Ответы ученых были не «да» и «нет», а развернутые, люди стремились доведением своей позиции повернуть ход законопроекта. Выборка самого существенного из их ответов дала 15-кратное сокращение и все равно превратилась в толстую брошюру.

И обнажилось: то, что задумывали инициаторы реформы РАН, не нашло отражения ни в одном ответе ученых, а то, что предлагали ученые — не отражено в законопроекте. Несопряжение позиций автоматически означает разрушительный характер реформы.

Ученые были убеждены, что моральный долг тех, кто принимает решение, прислушаться, во-первых, к программе реформирования Академии, выдвинутой выборной кампанией президента РАН, во-вторых, к тому, что заявлено многотысячной протестной волной летом 2013-го, в-третьих, ко всему, что сказано в брошюре по итогам анкетирования. И оказалось: все это — прекраснодушная утопия! Может, и есть тот моральный долг, но закона такого нет — прислушиваться — и потому на «законных основаниях» все это проигнорировано. Видимо, у кого-то есть такое преимущество должностного положения — игнорировать.

Однако нас поджидает удивление куда большее. Законопроектом было проигнорировано также и то, что игнорировать было нельзя как раз по закону — а именно: совокупные требования, содержащиеся в упомянутых основополагающих документах государства — Федеральных Законах, Программах, Стратегиях, Докладах, Основах политики, Основных направлениях — почему, что и как делать в научно-инновационной сфере. Они все вместе, разумеется, имеют силу закона. Потому-то нам ранее пришлось подробно рассказать о провалах в прикладной науке, в востребованности науки производством, в развитии рынка интеллектуальной собственности — чтобы стало наглядно: и это все также проигнорировано, если сопоставить с предметом реформы — т.е. с ликвидацией самоуправления Академии! Можно повторить почти дословно: то, что предложено инициаторами реформы РАН, отсутствует во всех названных стратегических документах государства, а то, что намечено в них — не отражено в законопроекте, т.е. налицо также полное несопряжение позиций.

Либо автор реформы — это не тот, кто разрабатывал стратегические документы страны, либо он — тот же, но вдруг очень-очень сильно передумал. Или иначе: каков конечный инновационный выход, писали мы, не знает никто. — Так что же делал этот «никто», когда продвигали законопроект о реформе РАН? Ведь он должен был криком кричать: с меня начинайте, а не самоуправления Академии! Этот «никто» — молчал.

Перешагнули через закон — и наказания не последовало! И в зале Госдумы о том — ни слова!

Получается, реформа РАН не имеет ничего общего вообще со всем российским контекстом! Ни в наших понятиях, ни в наших делах нет того — чего бы реформа являлась следствием или продолжением, нет того, с чем она сопряжена. Будто с неба свалилась! Как Чебаркульский метеорит.

Двадцатилетнее раздражение по поводу Академии наук

Был и еще процесс — рождающихся в околоправительственных кругах схемах реорганизации Академии. Фактом было многолетнее раздражение, что «герметичная» и «неэффективная» структура Академии настроена на самовоспроизводство, что пора передать ее специально обученным менеджерам. И потому, многие были убеждены, что именно этот процесс раздражения привел к реформе. Сейчас, спустя год, представляется иначе.

Примерно три года назад академик Ю.С.Осипов, тогда президент РАН, на заседании Президиума РАН сказал, что по его подсчетам за постсоветский период появилось более десятка схем реорганизации Академии. В том числе, нелепых. Например, наука исключалась из числа факторов социально-экономического развития страны. Или — из числа факторов инновационного развития, даже категоричнее: фундаментальная наука не нужна — нужны только инновации. Или, наоборот, Академия, например, обвинялась в том, что по ее вине нет инновационного развития, хотя смешно, чтобы научные школы отвечали за реиндустриализацию страны.

Но некоторые схемы были близки к реализации. Например: бо́льшую часть академических институтов закрыть, меньшую — акционировать ускоренным переводом науки в негосударственный сектор, оставшееся малое число институтов — превратить в «национальные лаборатории». Мол, акционированная наука будет работать лучше!

Или: систему академических институтов — рассыпать и кустами присоединить к федеральным и исследовательским университетам.

Особо обратим внимание на схему, разработанную в «ГУ-Высшая школа экономики» — о полном огосударствлении научных учреждений Академии: средства, выделяемые на фундаментальную науку, сконцентрировать в распоряжении чиновников, директивно сократить научные организации и далее распределять финансы «в пользу тех учреждений, которые активно занимаются наукой». Год реформы РАН заронил подозрение: не эта ли схема реализуется?

И все же... Хотя «герметичность» академического самоуправления и раздражала, прошло почти четверть века — Академию не трогали. Получается, что и с этим процессом реформа также не очень-то сопряжена. Видимо, не тем объясняется старт реформы, что разработка «ГУ-ВШЭ» «разумностью» победила множество ранее изобретенных схем, а тем, что вдруг появился экстренный импульс, толчок.

Призываем на помощь догадку. Наблюдение: реформу РАН чисто хронологически предваряли два важных заявления, поступивших в руководство страны от школы экономической мысли Академии.

О первом заявлении. Известно, какой шквал критики вызвала, в свое время, идея Стабилизационного Фонда (сейчас это Фонд национального благосостояния плюс Резервный фонд) — вложить нефтедоллары сверхприбыли России в американские финансовые пирамиды и ипотечные ценные бумаги; там, по свидетельству премьер-министра, сейчас размещена сумма порядка шести с половиной триллионов рублей. Причем, это вложение под 0–1%, в то время как для закрытия дыр в собственном бюджете Россия вынуждена занимать на внутреннем рынке под 7,5% годовых (О.Г.Дмитриева, Госдума). Главный аргумент «за» такое размещение таков: если те же деньги пустить внутрь страны, это даст только виток инфляции, не более. Не будем вступать в те споры, для нас сейчас важно иное: в какой-то момент с критикой такого размещения денег выступили ведущие ученые-экономисты Академии наук с утверждением: если вложить те же деньги в развитие инфраструктуры в России и в создание предпосылок для новых технологий, то инфляции — не будет, зато получим сильный импульс в экономическом развитии страны. Т.е. академическими учеными был дезавуирован главный аргумент «за». Доверие же к позиции экспертов из РАН — немалое, оно превосходит доверие к точке зрения любого иного эксперта, поэтому такое заявление серьезно.

И вскоре — другое, не менее сильное заявление, опять же идущее из экономической школы РАН — по поводу ошибочности адреса господдержки во время недавнего мирового финансово-экономического кризиса. Если ведущими странами господдержка направлялась на перевод своей промышленности на новую научно-технологическую основу, чтобы рывком захватить лидерство в глобальной экономике, то в России пошел процесс беспрецедентной поддержки банковской сферы. И утверждалось: вследствие этих действий Россия потеряла на антикризисных мерах больше, чем от приватизации начала 90-х и дефолта 98-го вместе взятых!

Эти заявления прозвучали и — последовала реформа РАН.

Было ли одно следствием другого, т.е. реформа — следствием этих заявлений? Не известно. Мы указываем на хронологическую последовательность событий, а она всегда есть указание на возможную причинно-следственную связь, которую еще надо устанавливать. Но здесь важно и то, что в этой хронологии не припомнится иных, заслуживающих внимания событий, которые бы претендовали на статус «причины».

Делаем косвенную оценку. Вспомним пословицу: «спроста сказано, не спроста слушано». В данных заявлениях ученые-экономисты радели за интересы Российской Федерации. Но если не́кто могущественный увидел в тех же заявлениях потерю в перспективе своей большой выгоды, он мог в ярости приказать: «гасить» тех критиков! И правда, авторы заявлений сразу же подверглись яростным нападкам — но то в печати, гневному же заказчику нужны были, мы так предполагаем, радикальные меры. Не потому ли реформа РАН «будто с неба свалилась»? Т.е. появилась как бы извне от всего российского контекста.

Отсюда — два ключевых вывода всего нашего анализа.

Первый ключевой вывод. Сам факт, что замысел реформы ПРОИГНОРИРОВАЛ и мнения самих ученых, и весь комплект стратегических государственных документов, означает, что политически произошло нечто даже более важное, чем реформа. Похоже, реформа — лишь внешняя сторона события. И пока мы ограничиваем область анализа термином «реформа», мы не улавливаем главного, заблуждаемся. Нам наглядно показано, что не в реформе даже дело, а в самом факте — что на нашей территории может объявиться и властно реализоваться некое действо из совершенно другой плоскости, нежели российский контекст понятий и дел. Следовательно, чтобы плодотворно дальше что-то делать в Российской Федерации, мы должны уметь понимать и уметь работать на том уровне. Продвижение же законопроекта показало, что мы оказываемся парализованы недоумением, мы так понимать и работать не умеем и к этому не готовы.

И второй ключевой вывод. В самом начале текста мы не случайно подчеркнули, что «корабль пошел в плавание», т.е. реализация реформы — с единственным напутствием: РАН и ФАНО вести процесс взаимной кооперации и размежевания функций. Вот они этим и занимаются уже год, и горизонта не видно. А в это время вся та группа преобразований, которая намечена в государственных стратегических документах по инновационному развитию страны и созданию научно-технологического комплекса, а также в предложениях ученых по созданию условий для научного творчества ученого, лаборатории, научной школы и института — ВСЕ ЭТО СТОИТ! Мировая инновационная гонка идет, а у нас УЖЕ ГОД ДЕЛО СТОИТ — вот главный вывод про итог года реформы.

х х х

Теперь о попутном следствии — о настроении научной среды (что также является итогом года). Гневный массовый протест ученых против закона угас после его принятия — но не по содержанию, не надо на сей счет заблуждаться, он как бы замер в обескураженно-притупленном состоянии. Люди, проработавшие всю жизнь в рациональном мышлении, столкнулись с чем-то нерациональным. Поначалу они бросились было доказывать кому-то значение фундаментальной науки, но вопрос решился где-то превыше и этого значения, и этих доказательств, вся рациональная логика оказалась не нужна — т.е. как бы за гранью понимания.

Научный сотрудник думает примерно следующее: есть непочатый край проблем — в производстве, в технологиях, в науке, в их совместной связке: почему же выбран боковой участок реформирования? То все не было и не было госзаказа науке, вдруг появляется госзаказ, но — на ее реформирование! Монетаризм диктует особый стиль управления, когда усилия сосредотачиваются не на результате, а на процессе, самоцелью становится освоение объемов финансирования — но разве такой стиль подходит для управления наукой, даст результат? — Не проверено. Почему нет естественного человеческого подхода — не ломать то, что работает, а реформировать то, что не работает? Если в России соотношение расходов на НИОКР государственного и частного сектора 2,5:1— почему не с этого начали? Любой план — это схема: существующее состояние дел, желаемое положение, методы и механизмы перехода от первого ко второму — почему в реформе ничего подобного не продемонстрировано? В армии, когда командир дает характеристику офицеру (например, при переходе того в другую часть), он обязан указать: способен ли офицер вычленить из группы задач главное звено — это требование минимума разумного управления. — Но нигде, во всем смысловом пространстве реформы РАН, главное звено не выделено. Вывод неизбежен: если все планы страны предыдущего десятилетия по переводу на инновационные рельсы приняты сознательно, значит реформа РАН — некий подсознательный акт, если так вообще можно говорить о государственной политике.

Так или иначе, вот оно — обескураженно-притупленное состояние сотрудников полутысячи исследовательских учреждений: они как бы потеряли смысл реагировать на происходящее рациональным мышлением. Увы, это — очень нездо́рово для страны, намеренной участвовать в скоростной международной инновационной гонке.

Раздел IV. Год реформы — неожиданные события

Можно не верить в Бога, но придет черт и заставит в себя поверить — гласит пословица. Можно было, проводя реформу, не обращать внимание на аргументы протестующих ученых, игнорировать даже комплект стратегических государственных документов в сфере науки и инноваций, но произошли такие события — как раз в этот год — которые заставят возвратиться к пропущенному смыслу, «поклониться» ему.

Обрушился показатель ВВП. Прогноз Центробанка по росту ВВП в 2014 г. — 1,5-1,8%, в 2015-2016 гг. —1,7-2%. Известно: при 2,5% роста ВВП развалился СССР, при 2% любой стране не удается сбалансировать социальные и экономические процессы. Так что с упором на экспортно-сырьевой курс мы попросту разбазарили историческое время, необходимое для реиндустриализации страны на наукоемких технологиях. Ведь hi-tech-продукция столь востребована и так дорого стоит, что вообще не имеющие сырья Германия, Франция, Англия, скандинавские страны, Япония — входят в число ведущих на планете. Получается, обрушение у нас индекса ВВП просто не оставляет нам выбора: тему науки и технологий надо не игнорировать, как это сделано при принятии реформы РАН, а делать ключевой.

И второе событие (этого же года реформы) — установка на «тотальное импортозамещение». Публицистика давно трубила: грядет т.н. интеллектуальный передел мира, где «центрами силы» выступят научно-технические лидеры. Не принималось во внимание. Дождались, «интеллектуальный передел мира» явился к нам на порог собственной персоной — в виде санкций: нам будут отказывать в покупке технологий, которые нам нужны, но мы сами их не разрабатываем.

Свежий пример, этого мая: Югра (Ханты-Мансийский округ) давал половину нефти стране — и вдруг это закончилась! Впредь добычу в тех же объемах можно воспроизвести, но только по трудноизвлекаемой нефти, а для этого нужны особые технологии, американские — однако нам их теперь не дадут. Как быть? И молниеносно, в полном несоответствии с идеологией реформы РАН, в зале Президиума РАН оказалось правительство Югры с заключением масштабного договора о совместном с Академией создании на территории Югры Исследовательского Полигона, т.е. договора о срочной разработке отечественных технологий добычи трудноизвлекаемой нефти. К Президиуму РАН обращаются, будто он полномочен, будто нет ФАНО и нет никакой реформы РАН. И чем сильнее последуют «наказания» из-за океана, тем больше пойдет поток тревожных обращений напрямую к Академии от отраслей и территорий. Дело не в неучтивости по отношению к ФАНО. Существо дела потребуется, а не «шуточки» разработчиков из «ГУ-ВШЭ».

Санкции, между прочим, завтра отнюдь не ослабеют, только усилятся, «заставят в себя поверить». Не «заморозили» бы в порядке санкций еще и Стабфонд! (О чем угодно говорят, но о нем — тишина: не к добру).

Еще вчера не удавалось ничего доказать про роль науки, но вот безжизненно обвисшие было паруса Российской академии наук надуваются, похоже, завтра ее востребованность в большой политике будет номер раз! Такое понимание — также итог года реформы.

Логика предельно проста! Наша страна это 30% запасов мира, 3% — вклад в общий мировой продукт и 0,5% — в инновации. Цифры парадоксальны и вывод из них также парадоксальный: поскольку население относительно небольшое, Россия войдет в группу стран-лидеров только за счет качественных характеристик: передового уровня школьных образовательных проектов, передовой организации вузовского образования и исследований, технологического лидерства — в уровне специалистов и производства. А идейным руководителем и вдохновителем названных составляющих может быть только российская фундаментальная наука. Вот — вся схема. Т.е. политический заказ в России на ведущую роль академической науки как на двигатель, даже просто в силу особенностей страны, уже сейчас должен быть беспрецедентно большим в мире. А в экстренно трудном положении, в котором мы вот-вот можем оказаться при санкциях на продажу нам технологий — появится и столь же экстренный запрос к науке (вдобавок к уже поставленным задачам о 25 миллионах высокотехнологичных рабочих мест, о перевооружении армии, об освоении ресурсов Арктики и т.д.). Вот — какой ветер в паруса Академии ожидается завтра.

Уже заговорили в правительственных кругах (после того, как двадцать лет эту идею пробивали ведущие ученые) о воссоздании аналога Госкомитета по науке и технике (ГКНТ), который в СССР, между прочим, не подчинялся какому-то министерству, и не был равен министерству, а возглавлялся зам. председателя Правительства. Начинает признаваться, что госзаказ должен быть не только в финансировании «оборонки», что нужна инстанция, ответственная за выстраивание всей научно-технической политики, за взаимоувязку исследований и технологических разработок на всех уровнях — федеральном, региональном, отраслевом. В частности, такой орган должен помочь преодолеть нынешний перекос, идущий от модной идеологии на конкурсные и грантовые формы финансирования фундаментальной науки — научным школам нужен долгосрочный заказ с бюджетным финансированием, грантами школы не поддерживаются вообще.

А назначать на ключевые должности, как это было в ГКНТ СССР и, кстати, как есть сейчас в США — только активно работающих на данный момент ученых. Такое правительственное ведомство, по функциям аналогичное ГКНТ, действует во всех странах БРИКС, кроме России. За Минобрнауки останется лишь участок «Образование», а нынешнее ФАНО станет, надо полагать, финансово-имущественным управлением нового органа.

Раздел V. Вторая палата. Законопроект о возрастных ограничениях.

К итогам года надо отнести и родившееся движение научной общественности (проведено две Конференции), создавшее Комиссию общественного контроля за ходом и результатами реформ в сфере науки. Одна из целей движения — создание Второй палаты Общего собрания Академии.

Закономерна симметрия: если административное начало в управлении наукой односторонне усилено образованием ФАНО, то, в противовес этому, академическая самоуправляемая демократия пожелала быть усиленной легитимизацией Второй палаты.

Идея — распространенная в среде ученых, в частности, в анкетировании-2013 из тысячи отвечавших ученых очень многие говорили о ней, как о назревшем реформировании самоуправления Академии. «Академии необходима сменяемость власти и обязательное присутствие представителей институтов во всех ее органах, иначе порвется пуповина между РАН и научными институтами» (академик В.А. Рубаков). «Так в работу Общего собрания РАН активно вовлекутся дополнительно несколько тысяч членов докторского корпуса России. В нашем доме нужен ремонт, с тем чтобы расширить нашу опору на более энергичных и талантливых ученых» (академик Р.И. Нигматулин).

В самом деле, авторы закона и положения о ФАНО не заметили особенность науки —деятельность исследователей, докторов наук, завлабов нельзя свести к исполнению чьей-то административной воли. Они сами — инициативные субъекты действия. И для них задачи, поставленные не непосредственным административным начальством, а кардинальные задачи страны, требующие научного сопровождения и поставленные политическим руководством страны — это задачи огромного масштаба в смысле открывающихся перед ними личных карьерных горизонтов, профессионального роста, общественного становления. Причем, для них это задачи, гораздо более перспективные, чем для более старших по возрасту действительных членов Академии. Надо очень сильно заблуждаться по поводу движущих сил науки, если думать, что науке нужно только поставить сверху административное командное ведомство.

Сегодня можно «не разрешать» Вторую палату — она завтра, не спрашивая разрешения, фактом будет работать в том или ином интернетовском корпоративном «Облаке» и объединит десятки тысяч ученых.

И проведенное анкетирование, т.е. сбор мнений по широкому кругу исследователей — также разновидность проявления рождающейся Второй палаты. Это — вмешательство в академическое управление точки зрения широкого общественного движения, причем вмешательство, родившееся в пиковый для Академии момент, когда голоса Президиума РАН на политической арене оказалось недостаточно.

Сегодня, после того, как реформа узаконена, сместилась «точка приложения» усилий движения — с борьбы против законопроекта к борьбе против худшего сценария во взаимодействиях ФАНО и РАН. Научная общественность не безучастна, данные вопросы затрагивают ее не меньше, чем руководство Академии или правительственных чиновников.

Возрастные ограничения

Крупное событие года — законопроект о возрастных ограничениях: первое и единственное законодательное мероприятие после самой реформы. И снова не посчитали нужным посоветоваться с учеными, что опять вызвало горечь, тем более, что в замысле законопроекта вновь проходит крупная ошибка. Формально ошибки нет, законопроект — лишь распространение на сферу науки возрастных ограничений, которые законодательно приняты для госслужбы. Вот это-то и плохо, что формально, что торжествует такой стиль проведения преобразований.

Поэтому обратимся к реальной ситуации в академической науке, без знания и учета которой мера, формально правильная, принесет вред. В 90-е, когда маститого ученого — доктора наук, профессора, старшего научного сотрудника Академии — оставили на зарплате 3 тыс. руб., за рубеж уехала треть состава научных работников — почти целиком два демографических пласта 40-летних и 50-летних. От двух таких пробоин, образно говоря, корабль должен затонуть, и никто, кстати, тогда не сомневался, что пришел конец российской фундаментальной науке. Но произошло чудо, и надо молиться на него: молодые сотрудники, а сегодня их (до 35-летнего возраста) в институтах треть состава — вдруг нашли общий язык с 60-летними, 70-летними и даже 80-летними, стали их аспирантами и учениками. У двух очень далеких демографических групп потянулись навстречу друг другу живительные токи взаимного интереса и понимания. Начался в масштабах всей академической науки России процесс передачи знаний, опыта, научного ви́дения, научной этики. Трудно передать, что еще может быть радостней для судьбы российской науки! Еще немного — и плохо-бедно, но мы закрыли бы те пробоины. И вдруг этот законопроект! Вышибить из научной среды в такой момент 65-летних руководителей — значит, нанести травму в месте, где заживляется рана. Ничего более неуместного и несвоевременного даже придумать нельзя.

Академик Р.И. Нигматулин: «В условиях советской эпохи — я бы понимал смысл этого закона, поскольку тогда имело место сильное давление на директорский корпус институтов со стороны молодых растущих кадров. Но сейчас иначе — у нас не хватает людей, которые бы руководили даже лабораториями, поэтому приходится мобилизовать людей почтенного возраста. Нужно объяснить в Правительстве и в Госдуме — это абсолютно несвоевременный и вредный закон. Говорят, что в пику нынешнему текстовому виду, в котором законопроект поступил в Госдуму, его надо «смягчать». Не согласен: даже в «смягченном» виде он будет сейчас вредным. Если будем вводить возрастной ценз даже в «смягченном» виде, многие институты сразу опустят уровень работы».

Возрастные руководители институтов обязаны будут освободить должности в течение 90 дней — и опять крупная неточность. В науке испокон века свой последний директорский срок руководитель института тратит на определение преемника и всестороннюю его подготовку — таковы академические традиции, это очень не быстрый процесс, и малые его скорости не случайны, они, в первую очередь — в интересах науки.

Наконец, готовится бумага, по которой определение эффективности работы уже новых директоров институтов, пришедших на замену «возрастным», будет производиться не по соответствию исследований института мировому уровню или нуждам государства, а по средней величине зарплаты сотрудников института. Очень остроумно! Ведь этот уровень можно будет повысить, только сокращая штат! Задумаешься тут о целях инициаторов.

Раздел VI. Заключение

О вероятной залповой «утечке мозгов»

В самом начале мы прибегли к образному сравнению: разговор о реформе идетсловно рядом с миной, словно в опасении, что вот-вот бабахнет… Эта «мина» — есть! Ведь куда делась протестная волна ученых? Они — успокоились? Или это внешность? Как в старом советском анекдоте про директора завода: если с утра думаешь, что все нормально, значит, главного тебе не сказали.

В 90-х молчаливый протест ученых был — «ногами»! Да какой! Их численность (в целом по НИОКР России) сократилась с 2 миллионов человек до 760 тысяч, в том числе исследователей с 1 миллиона до 375 тысяч, т.е. втрое. Только в США работает более 16 тысяч уехавших наших докторов наук. Вопрос: просчитывали ли авторы реформы РАН такие последствия своей инициативы или им достаточно было их собственного административного энтузиазма? А сейчас, пусть в папках под грифом «секретно» — есть ли оценки про вероятные масштабы отъезда ученых теперь уже вследствие реформы? Или действуем вслепую?

Вообще: что такое мотивация к исследованиям в коллективе научной школы — инициаторам реформы известно? «В документе нет таких понятий как творчество, образованность, талант, инициатива», — пишет один из создателей лазера, великого открытия ХХ века, академик О.Н. Крохин, правда он писал по поводу проекта «Основы политики Российской Федерации в области развития науки и технологий на период до 2020 года и дальнейшую перспективу», но то же и в тексте закона о реформе РАН. Для труда исследователей характерно стремление искреннего служения науке и Отечеству, как бы это высокопарно или антирыночно не звучало. Протестное движение ученых — отнюдь не «болотное».

Так вот, ранить эту бесценную мотивацию пренебрежением очень легко. «Обидеть творческого научного работника неправильной оценкой будет мерой деструктивной, она приведет не к интенсификации исследований, а, наоборот, к угасанию творческой активности» (С.Ю. Матвеев, зам. директора департамента Минобрнауки).

Реформой мы подтолкнули очень многих засомневаться — «уезжать-оставаться». А сколько таких сомневающихся — оценка есть? А сколько среди них научной молодежи? А учитывается ли, что у всякого ценного научного работника уже фактически есть предложение извне?

Увы, будто специально сделано все, чтобы оскорбить ученых. И так, до реформы, по опросам, всего 1% населения России относился к профессии ученого с уважением; для сопоставления, в США — 56%. Прохождение же законопроекта сопровождалось столь недостойными высказываниями в адрес Академии, каких не было и во времена монархов, и даже в эпоху сталинских репрессий, вообще — никогда в истории. В закрытых документах, неизвестно кем распространяемых среди депутатов, и в открытых публикациях в СМИ инновационная пробуксовка страны преподносилась как следствие беспомощности и бездеятельности Академии, и эта ложь давала перевес в продвижении реформы.

Это еще один итог года реформы: дискредитация Академии, падение ее престижа в глазах населения — на славу удались, а как это теперь восстанавливать — пока вообще никто не думает, хотя в СССР поднятие престижа профессии ученого было целенаправленным направлением работы. За ложь же, разумеется, никто и не собирается извиняться.

А ведь «особо важно вспомнить о тех научных сотрудниках, которые 15-20 лет назад продолжали вести научную работу, как тогда казалось, вопреки здравому смыслу. Например, повысить размер их пенсий хотя бы вдвое. Это было бы поучительно и для молодежи» (А.А. Никифоров, зам.директора по научной работе ИЭФБ РАН).

Новый вероятный залповый отъезд ученых, спровоцированный реформой — вот та самая мина! Он привел бы к гибели большинства прославленных научных школ, исследования которых ведутся на высоком международном уровне. Между прочим, рождение научной школы — некое таинство природы, происходящее не менее, чем за полвека, поэтому потеря ее необратима. Так мы станем свидетелями исчезновения русскоязычной научной среды навсегда — нашей национальной гордости. Кто будет за это отвечать?

Или споем шотландскую песенку: «у Пегги был огромный лось, жаль прокормить не удалось…»

х х х

Что есть — государственное?

Российская академия наук и понятие «государственное» — тесно переплетены. Академия всегда носила название «государственная», действовала от имени государства, по-государственному брала на себя ответственность за решение кардинальных задач страны, за мобилизацию на них всего научного потенциала. И, кстати, создавалась Академия три столетия назад по инициативе именно государственной власти, находилась на государственном обеспечении, научная деятельность ее членов являлась родом государственной деятельности.

Но, может, это — уже устаревшее ви́дение «государственного»? Гайдаровские неолиберальные установки, как мы помним, требовали иного: чем меньше государства в экономике, тем для нее лучше; государству нужно на законодательном уровне подготовить условия и далее рынок сам все отрегулирует; в сфере науки роль государства должна ограничиваться координацией оборонных исследований. Весь постперестроечный период спор лет о роли государства становится все острее и острее. Год реформы Академии обогатил эту дискуссию о «государственном» целым перечнем постановок вопроса, назовем их.

Во-первых, рыночные реформы привели к парадоксальному соотношению: 80% науки осталось в госсекторе, а 80% производства перешло в частное или корпоративное управление. Вследствие этого при взаимодействии в рыночных условиях данных секторов экономики, при реализации научной, научно-технической и инновационной деятельности — неизбежны перекосы, напряжения и даже конфликты интересов. Кто здесь арбитр, кто несет ответственность за согласование секторов? Государство! Так должно быть, но такого, увы, нет на практике — вследствие торжества гайдаровской идеологии.

Во-вторых, фундаментальная наука (и нередко прикладная наука) из-за длительности доведения результатов до коммерческого использования в подавляющем большинстве случаев не представляет интереса для бизнеса и, если брать интегрально, бизнес вообще оказывается почти не заинтересованным в развитии науки. А страдательная сторона — долгосрочные стратегические интересы страны. Опять же — кто арбитр? Государство! Только оно специально выстроенной государственной политикой способно выправить положение. «Если бы инвестиции в инновации диктовались рынком, то мы жили бы в позапрошлом веке. Это совершенно превратное мнение, что благодаря инновационной деятельности наука может самофинансироваться. Наука по-настоящему развивается, в том числе и в Соединенных Штатах Америки, за счет бюджетов — федерального и штатов» (академик Ж.И. Алферов).

В-третьих, если говорить не об абстрактной экономике из гайдаровского учебника, а о государстве в сегодняшнем реальном комплексе внутренних и внешних проблем, рисков, вызовов, то для всех сфер ответственности государства — для национальной обороны, государственной и общественной безопасности, для систем жизнеобеспечения и т.д. — необходима система формировании государственных заказов. В том числе — в развитии отечественной фундаментальной и прикладной науки, технологий. «Приоритетное развитие науки и технологий содействует развитию всех элементов устойчивого развития государства, а также основных приоритетов национальной и государственной безопасности» (В.П.Копченов, первый зам. директора ЦНИИ им. академика А.Н. Крылова).

В-четвертых, в гайдаровском ви́дении государственный заказ, если и должен существовать, то для координации оборонных исследований и финансирования оборонной промышленности. Академию наук соглашались финансировать лишь по «остаточному принципу». Государственная же политика, какой она должна быть в условиях современной международной конкурентной борьбы, в том числе с установкой «тотального импортозамещения» — это формирование госзаказа для космоса, атомной энергетики, машиностроения, химии, нефтехимии, фармацевтической химии и многих-многих других наукоемких базовых отраслей промышленности. Все это в неразрывной связи с развитием фундаментальных и прикладных направлений науки — и есть именно государственная и именно научная политика! Увы, сегодня это как будто даже не осознается: наука отнесена к сфере социального сектора управления в Правительстве (т.е. ее связь с экономикой и производством не предполагается).

В-пятых, неожиданный и глубокий ракурс: может ли быть нигилистским отношение нынешней государственной власти к истории собственного государства и «государственного»? Этот вопрос возник во время реформы Академии, когда решили поломать структуру управления, сложившуюся в фундаментальной науке за три столетия. Но откуда такое право? Так ли уж на 100% принадлежит нынешней властипрославленная отечественная система получения новых знаний, созданная поколениями ученых, всей историей российского народа? Увы, ситуация банальная — инициаторы не отягощали себя глубокомысленными размышлениями. Их выдает мелкая ошибка, многократно повторявшаяся в тексте законопроекта: «Российская академия наук, учрежденная федеральным законом…». — Извините, «не по Сеньке шапка». Российская академия наук учреждалась по распоряжению императора Петра I, Указом правительствующего Сената — именно так веками было записано в Уставе Академии.

В-шестых, о предохранительном клапане в случае ошибки. Самую радикальную в истории реформу государственной Российской академии наук разработалигосударственные же чиновники; им говорили, что это ошибка, они не послушали. А если позднее выяснится, что и на самом деле — ошибка, как к этому относиться? Есть понятие — «использование финансовых средств нецелевым образом». Значит, в данном случае речь идет об использовании властных полномочий нецелевым образом? Значит, не сработали некие предохраняющие от ошибки механизмы? А такие механизмы, вообще-то — есть?

На железной дороге, ввиду вероятных тяжких последствий ЧП, нельзя, чтобы машинист видел сигнал светофора и сам же себе доверял, что видит то, что видит. Установлен Регламент переговоров, цитируем: помощник машиниста обязан сказать, например: «Зеленый», а машинист обязан повторить доклад помощника (хотя они в метре друг от друга): «Вижу зеленый».

Может, чтобы предотвращать ошибки, и во власти нужен «помощник машиниста»? «Научную политику должен определять Президент страны, а не Правительство в лице Министерства финансов РФ и Минобрнауки, которого, кстати, в США и ряде других стран просто не существует. В развитых странах, в первую очередь, в США, есть специальный помощник Президента по науке с многочисленным и компетентным аппаратом — в Российской Федерации функцию этого помощника и его аппарата могла бы выполнять Российская академия наук» (А.М. Кулькин, д.ф.н., руководитель Центра научно-информационных исследований по науке, образованию и технологиям, ИНИОН РАН). Такой «помощник» мог бы отвечать за стратегическое планирование, финансирование и контроль в области науки и технологий.

В-седьмых, ошибки государственных решений само же государство должно иметь мужество исправлять. Напомним случай из истории, думается, подобных случаев было немало. Кто-то надоумил Л.И. Брежнева, что надо рассыпать военную отрасль «противоракетная и противокосмическая оборона» и по военным округам присоединить ее к силам противовоздушной обороны. Перед этим СССР здорово обгонял «вероятного противника»: сбитие в космосе осуществили на 22 года раньше США, создали комплекс захвата в космосе на 15 лет раньше. Как ни убеждали главнокомандующего, т.е. Л.И. Брежнева, что нельзя эту военную отрасль ликвидировать как целостность военно-технической политики — не помогло, отрасль рассыпали. Пошло отставание. Умер Л.И. Брежнев. И маршал П.Ф. Батицкий, уже давно пенсионер, записался на прием к новому Генеральному секретарю ЦК Ю.В. Андропову и убедил во вредности реформы, ее отменили. Неверный шаг не должен создавать ложного «неудобства» его пересмотра. Нужно возвратить базисные академические принципы самоуправления, прославившие Россию множеством крупнейших научных открытий и обеспечившие передовой в мире уровень научных исследований.

х х х

Намеренно или по недоумию, но Россию отвлекли от верной постановки научно-инновационной государственной политики и подкинули проблему «кооперации и размежевания функций» Академии с ФАНО — а драгоценное историческое время уходит. Даже, если исходить из идеального образа менеджера, время будет уходить на долгое разъяснение ему сути дела, долгий процесс доводки управления через цепь проб и ошибок — любое новое ведомство иначе и не начинает работать. Приведем очень говорящий фрагмент из Экспертной сессии ФАНО. Сессия, на первый взгляд, поставила перед собой разумную цель — разработать программы развития институтов, вроде, тут не придерешься. Но посмотрите, о дублировании какого масштаба предупредил на сессии академик С.М.Алдошин: «три года назад Президиум Академии наук принял решение институтам разработать программы стратегического развития. Только в институте, который я возглавляю, мы потратили полтора года на разработку такой программы, это тяжелый труд. Да и все научные организации проделали огромную работу — подготовлены толстые тома материалов, подготовлены и программы институтов, и программы научных центров. Я говорю здесь об этом, чтобы не получилось, что вся эта большая работа окажется невостребованной». Вот что значит — становление нового ведомства: драгоценное историческое время уходит.

А, может — на то и расчет, что время уйдет, необходимость возвратного поворота, наконец, все осознают и этот поворот произойдет, но — будет поздно! Успех от слова успеть, а неуспех – от слова не успеть.

В июле на ТВ мельком показали Хилари Клинтон, где она в два слова обосновала действенность американских санкций по отношению к нашей стране — «у России недиверсифицированная экономика». Переведем на русский: она сказала, что у России есть добыча нефти и газа, но нет новой индустриализации на наукоемких технологиях, что американцы хорошо это осознают как слабое место Российской Федерации, и что именно в это место надо бить. «Только враг говорит правду», — гласит пословица.

Российский же ответ, судя по всему, должен быть таким: у нас много научных школ фундаментальной науки, способных вести исследования на передовом мировом уровне, они являются вдохновителем и идейным лидером прикладной науки, создающей технологии, а прикладная наука сейчас быстрыми темпами проведет новую индустриализацию России. Мы — способны так сказать? Или будем год за годом следить, как РАН и ФАНО будут вести «процесс взаимной кооперации и размежевания функций»?

Итак, прошел год реформы, а мы так и не нашли ответа на вопрос: что именно в науке улучшит освобождение ученых от управления имуществом?

И еще итог года реформы: ученые с ужасом ждут — что произойдет со скорым прекращением действия моратория Президента страны?

В 1735 году на государственной печати Академии была исполнена надпись «Здесь наука под надежной защитой навечно». Будем в это верить.