Исполнилось 90 лет со дня смерти В. И. Ульянова-Ленина. Не однажды в течение ХХ века - сначала в 20-е годы, в пору борьбы с "левой оппозицией", потом в период развенчания "культа личности", наконец, в эпоху "перестройки" - в центре политической борьбы оказывалось т. н. "политическое завещание Ленина" - его последние статьи, главным образом - "Письмо к съезду".
И каждый раз оно истолковывалось заново. Троцкий, Сталин, Хрущёв... каждый трактовал его по-своему: то как осуждение Сталина за "грубость и нелояльность", то как поддержку его политической линии, невзирая на "грубость", то как равное осуждение и Сталина, и Троцкого... Так что же всё-таки главное хотел сказать Владимир Ильич своим "Письмом к съезду"? Ответ, в общем, лежит на поверхности: автор нисколько и не собирался его скрывать. Более того, прямо указывал на это, открытым текстом. Но, по странной привычке не замечать очевидного, а искать во всём скрытый подтекст и тайную подоплёку, читая не строки, а между строк, именно на это меньше всего обращали внимание.
Но начнём немного издалека. Для российских революционеров столетней давности очень важным уроком послужила предыдущая великая революция - Французская. Некоторые большевики буквально носили с собой издания карманного формата истории ВФР и постоянно их перечитывали. И, конечно, одним из главных печальных уроков, который они из неё вынесли - была опасность внутренней борьбы среди радикальных революционеров. Та кровавая баня, которую устроили сами себе французские якобинцы, и которая привела к их падению, термидору, ясно указывала революционерам 1917 года: повторять такое нельзя, недопустимо, и смертельно опасно для судеб революции.
Возможно, именно поэтому казни "пролетарских якобинцев", т.е. даже оппонентов в собственных рядах (типа "левых коммунистов" 1918 года, например, или "рабочей оппозиции" 1921-го), были для большевиков абсолютным табу, запретом. Не только "якобинцы", но и часть "жирондистов" пользовались этой "личной неприкосновенностью" - ведь историки нередко отмечали, что за всё время гражданской войны красными не был расстрелян ни один меньшевик. Так ли это было точно - сказать сложно, но к этому, безусловно, стремились. Эсеров, правда, в отличие от меньшевиков, не особенно щадили, но ведь и сами эсеры не больно-то церемонились с большевиками, - и правые эсеры (выстрелы в Ульянова, Урицкого...), и левые эсеры (взрыв в Леонтьевском переулке 1919 года).
Во Французской революции якобинцы принялись отправлять друг друга на гильотину уже через считанные месяцы после своей победы. А в СССР табу на применение смертной казни к большевикам-оппозиционерам сохранялось, как минимум, до 1929 года (если считать первым казнённым большевиком Якова Блюмкина, бывшего левого эсера, а на тот момент - троцкиста), или даже до августа 1936-го (расстрела Каменева и Зиновьева).
Но Владимир Ильич очень скоро понял, что для сохранения власти в руках революционеров опасна любая серьёзная борьба среди них, приводящая к расколу, даже самая бескровная, цивилизованная и "парламентская".
Одна из главных мыслей, настойчиво звучащих в сочинениях Ленина последнего года работы, - мысль о малости горстки революционеров в безбрежном народном море. "В народной массе мы всё же капля в море, - говорил он, - и мы можем управлять только тогда, когда правильно выражаем то, что народ сознаёт. Без этого... вся машина развалится". "Такие вещи, о которых говорит Устрялов (белогвардеец-колчаковец, а позднее сталинист - идеолог буржуазного перерождения советской власти. - Прим. автора) возможны, надо сказать прямо. История знает превращения всяких сортов; полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества — это вещь в политике совсем не серьёзная. Превосходные душевные качества бывают у небольшого числа людей, решают же исторический исход гигантские массы, которые, если небольшое число людей не подходит к ним, иногда с этим небольшим числом людей обращаются не слишком вежливо". "Есть маленькая, ничтожная кучка людей, называющая себя партией, - повторял Ленин в ноябре 1922 года. - Это ничтожное зёрнышко поставило себе задачей, а именно переделать всё, и оно переделало".
"Помню, - писал Горький о Ленине, - как весело и долго хохотал он, прочитав где-то слова Мартова: "В России только два коммуниста: Ленин и Коллонтай".
А посмеявшись, сказал, со вздохом:
- Какая умница! Эх...".
В сущности, это была та же ленинская мысль, только в более заострённом выражении. "Соблазн вступления в правительственную партию, - с тревогой писал Ленин в 1922 году, - в настоящее время гигантский. Достаточно вспомнить все литературные произведения сменовеховцев, чтобы убедиться, какая... публика увлечена теперь политическими успехами большевиков". "Если не закрывать себе глаза на действительность, то надо признать, что в настоящее время... политика партии определяется не её составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него".
Именно о том, как предотвратить такое развитие событий, Ульянов и размышлял напряжённо в "Письме к съезду". "Под устойчивостью Центрального Комитета, о которой я говорил выше, я разумею меры против раскола, поскольку такие меры вообще могут быть приняты. Ибо, конечно, белогвардеец в "Русской Мысли" (кажется, это был С. С. Ольденбург) был прав, когда, во-первых, ставил ставку по отношению к их игре против Советской России на раскол нашей партии и когда, во-вторых, ставил ставку для этого раскола на серьезнейшие разногласия в партии... Я имею в виду устойчивость, как гарантию от раскола на ближайшее время..."
Вот это и есть главная мысль, которую Ленин пытался донести до соратников своим "Завещанием", а вовсе не нелепые выяснения того, кто же самый лучший ленинец и подходящий "преемник" - "грубый" Сталин, "небольшевик" Троцкий или же "схоласт" Бухарин.
Есть любопытное свидетельство, что Владимир Ильич в конце 1923 года, уже почти лишенный речи, очень разозлился на прочитанную им статью Троцкого (вероятно, это была одна из серии статей "Новый курс", которая открыла борьбу среди старых революционеров). Георгий Лозгачёв-Елизаров: "Мне пришлось наблюдать небольшой эпизод, из которого стало ясно, что Владимир Ильич глубоко переживает свой вынужденный отрыв от государственной и партийной жизни... Просматривая однажды газеты, Владимир Ильич остановил своё внимание на одной из статей, помещённых на странице "Дискуссионного листка". Не дочитав её до конца, он досадливо сморщился и, слегка смяв газету, отбросил её от себя. Газета упала со столика на пол. Немного удивлённый, я поднял газету и с любопытством взглянул на статью, вызвавшую досаду Ильича. Это была статья Троцкого". Статью Бухарина, в которой тот спорил с Троцким, Ленин попросил прочитать ему три раза...
Вполне можно понять эмоции Владимира Ильича, учитывая его вышеприведённые цитаты, - он-то изо всех сил старался предотвратить раскол в среде старых революционеров, а Троцкий зачем-то его подтолкнул, противопоставив старикам "молодёжь - вернейший барометр партии", который "резче всего реагирует на партийный бюрократизм". Как известно, эта фраза Льва Давидовича настолько хорошо подлила воду на мельницу его оппонентов, что даже вошла в сталинский "Краткий курс истории ВКП(б)". "Чтобы завоевать учащуюся молодёжь, - говорилось там, - Троцкий льстил ей, называя её "вернейшим барометром партии", и в то же время заявлял о перерождении старой ленинской гвардии".
Как ни удивительно, но смерть Ленина тоже была связана с борьбой вокруг этого вопроса - сохранения единства "старой гвардии", который он считал важнейшим. Что же произошло в январе 1924 года? Произошло именно то, чего боялся Владимир Ильич - оформился раскол. "Старая гвардия" раскололась на оппозицию и большинство. Позднее, в 30-е годы, Троцкий именно этим временем датировал советский "термидор".
Правда, в отличие от французского термидора, ничьи головы пока не полетели, и печать писала о происходящем в самых шутливых тонах. Кажется, этими нарочито бодряческими шутками пытались смягчить потрясение и шок от произошедшего. Скажем, журнал "Смехач" высмеивал сообщения английской печати о случившемся расколе, доводя происшедшее до абсурда: "Россия охвачена пламенем восстаний. Первыми взбунтовались ударные отряды негров, вследствие уменьшения пайка (вместо мяса младенцев им предложили по фунту соли и по десять золотников нюхательного табака). К неграм вскоре присоединились китайские, самоедские, испанские и санитарные полки. Верными правительству остаются только отряды по борьбе с неграмотностью и дивизион сибирских медведей. Троцкий возглавляет повстанцев. Троцкий находится в трёх верстах от Москвы, в местечке Ножницы (тема экономических "ножниц цен" - одна из основных в спорах большинства и оппозиции. - Прим. автора), откуда руководит операциями. Для большей популярности, он переименовался в великого князя Николая Николаевича. Живая церковь поднесла ему звание красного патриарха и Царь-колокол, украшающий отныне стол его походной канцелярии"...
Карикатура Бориса Ефимова, опубликованная в январе 1924 года, продолжала эти весёлые шутки, изображая новоявленных противников как дуэлянтов на пистолетах. Художник сопровождал свой рисунок стихами Пушкина:
Враги! Давно ли друг от друга
Их жажда крови отвела?
Давно ль они часы досуга,
Трапезу, мысли и дела
Делили дружно? Ныне злобно
Врагам наследственным подобно...
Кто бы поверил в те дни, что изображённые на картинке старые революционеры и впрямь получат в этой борьбе по свинцовой пуле? Между тем, от реальных пуль спустя десятилетие пали все - и изображённые Ефимовым дуэлянты (Бухарин и Преображенский), и даже секунданты (Зиновьев и Пятаков)...
19-20 января 1924 года Крупская читала Ленину решения XIII партконференции, в которых Троцкий резко осуждался. Правда, пока он ещё оставался признанным вождём Красной армии - гигантом, на которого ополчились какие-то лилипуты. Многие противники Троцкого видели в нём того самого грядущего "Бонапарта", от которого они желали спасти революцию. В рядах большинства явного "Бонапарта" как будто не прослеживалось...
Оставалось неясным, кто победит в этой схватке. Но это означало тот самый раскол, которого Ленин больше всего опасался. "Очень я боялась партдискуссии, - признавалась Крупская. - Когда в субботу Владимир Ильич стал, видимо, волноваться, я сказала ему, что резолюции приняты единогласно". Но это была неправда: на самом деле их приняли большинством голосов... В воскресенье, 20 января, Надежда Константиновна продолжала чтение. "Чувствовалось, что содержание материалов очень его огорчило. Наблюдавшие его в эти последние часы отметили, что он перестал смеяться, шутить, погрузился в какие-то думы".
Нетрудно понять, что это были за думы. То, чего он больше всего опасался, что всеми силами стремился предотвратить - раскол в "старой партийной гвардии" - стало совершившимся фактом. Теперь решающий голос переходил к партийному "болоту" - новичкам, пришедшим не в борющуюся оппозиционную РСДРП(б), а в победившую правительственную РКП(б), поддавшись "соблазну вступления в правительственную партию". Людям с совсем иной психологией и жизненными устремлениями. Насколько далеко это заведёт - можно было только догадываться, вспоминая историю Французской революции. Термидор... брюмер... империя... реставрация... Рискнём предположить, что Владимир Ильич как раз догадывался. Его завещание - во что бы то ни стало избегать "внутренней борьбы в слое старой партийной гвардии" - оказалось неисполненным. Да, собственно говоря, о "Письме к съезду" в тот момент мало кто и знал, потому что, хотя Ленин, очевидно, обращался в нём к XII съезду партии (апрель 1923 года), зачитано оно было лишь на XIII съезде (май 1924 года), да и то лишь по секциям. Если принять оценку Троцкого, что рубеж 1923-1924 годов был советским "термидором", то выходит, что сам Ленин оказался первой физической жертвой этого термидора.
Вечером того же дня, 20 января, его состояние здоровья стало ухудшаться. На следующий день, 21 января, ухудшение приняло катастрофический характер. "Хворал он недолго последний раз, - писала позже Крупская. - Доктора совсем не ожидали смерти, и ещё не верили, когда началась уже агония... Теперь я твёрдо знаю, что доктора ничего не понимают". Без четверти семь часов вечера больному измерили температуру - ртутный столбик подскочил до 42,3 градуса! Дальше в термометре не было места. Врачи сказали, что тут какая-то ошибка. Однако это не было ошибкой... В 18 часов 50 минут Владимир Ильич Ульянов-Ленин скончался.
|
|
