С первого июля Федеральное агентство лесного хозяйства реорганизуется. Министр МЧС РФ, С.К.Шойгу, крепко запомнив печальный опыт тушения верховых пожаров 2010 года, когда Москва, окутанная белой пеленой торфяного смога, задыхалась всем многомиллионным населением, во всеуслышание пообещал, что теперь лесничих станет в пять раз больше. Означает ли это, что гром над нашими лесами больше не грянет?
Там просто нечему гореть…
Я стою посреди огромной, изборонованной кургузыми земляными валами, равнины. Слева и справа высятся гигантским хворостом, хаотично сваленным в горы, словно для великанской топки, иссушенные и потрескавшиеся мертвые деревья. Серые голые ветки упираются в бурую землю зубьями изломанного исполинского гребня. Возле болотца с ряской, заваленного на берегах буреломом, пробиваются жиденькие пучки сиреневого кипрея и белых полевых ромашек. Не слышно ни бодрого квакания лягушек, ни плескания рыбешки. Над камышовыми зарослями не носятся стремительные стрекозы, не порхают пестрые бабочки.
Все мертво. Кажется, даже птицы стараются облетать стороной эту кладбищенскую пустошь, стрекот сойки да жужжание стрижей заменяет свист ветра, гонящего куда-то белыми медузами кучевые облака. Кое-где вдали одинокими серыми карандашами обреченно маячат обглоданные пожаром корабельные сосны.
Эта безрадостная картина простирается почти до темной полосы горизонта. Верховым пожаром 2010 года за считанные часы было уничтожено около тысячи гектар древнего леса. Это треть всей территории Зуевского лесничества! Впрочем, цифры – вещь абстрактная. Ощутить масштабы катастрофы, можно, лишь побывав здесь. А, оказавшись посреди этой неживой пустоши, невольно задаешься вопросом: почему это произошло? Можно ли было спасти лес?
- Спасти можно было разве что людей. Дачников да местных жителей… - грустно усмехаясь в кудрявую бороду, придающую сходство со старообрядцем, отвечает лесник, которого тут прозвали просто Михайлыч, - Да и то, спасали людей в основном, МЧСовцы. Нас-то тут всего три человека работает, на этом участке в четыре тысячи гектар.
- Добровольцы, волонтеры могли бы оказаться полезны?
- Во всех странах мира лесникам помогают добровольцы. Но не на верховых пожарах. Там, где начинается верховой пожар, на волонтеров глупо надеяться. Скорее наоборот, нельзя неподготовленных людей посылать в дым и пламя, когда головешки толщиной в бревно для сруба, перелетают через дорогу! Что они сделают, добровольцы, только себя покалечат? Тут и профессионалы не справляются. Дышать нечем. Летят искры. Гарь. Минерализованные полосы не помогают. Представьте себе, все горит, сплошной стеной идет пламя. Никакой техникой это не остановишь, ни пожарными машинами, ни даже вертолетами. Что может сделать маленький вертолет, под которым горящее море? Заливать с вертолета тысячу гектар полыхающего леса, все равно, что плеснуть из стакана с водой на костер.
- Почему это случилось?
- Жара была, а в такую погоду достаточно какой-нибудь мелочи, спичку бросить, окурок не затушить, да и просто самовоспламенение торфяника… Главная проблема ведь не в том, был ли окурок брошен или горелая спичка, от подобного человеческого раздолбайства, увы, лес не застраховать. Проблема даже не в том, как затушить верховой пожар, это практически невозможно… Главный вопрос надо ставить так: а можно ли было спасти этот лес? Можно! Но только предотвратив верховой пожар, не допустив его. Лес живет не там, где умело пожар тушат, а там где его тушить не приходится! Понимаете?
- Не совсем. Но в злопамятный 2010 год, когда вся Россия горела, я оказалась в Прибалтике, и пока ехала в поезде, через всю Россию в Таллинн, отметила странную вещь. До черты государственной границы вся Россия была окутана белесым дымом. Московская, Тверская, Ленинградская, в общем, все области без исключения. Как только границу пересекаешь, – глоток свежего воздуха. И странно: нигде ничего не горит, ни малейшего даже намека, ну хоть бы дымок от костра- шашлыков! Нет, все зелено и чисто! Чудеса? До сих пор думаю, почему в Европе так? Близость Балтики?
- И Ленинградская область находится на Балтике, и в тот год она прекрасно горела. И северная Псковская область - тоже. Дело не в климате, а в принципах лесопользования. За границей с пожаром не борются, его предотвращают. И когда какой-нибудь идиот роняет окурок или спичку, верховой пожар не вспыхивает, там просто нечему гореть…
- Поясните.
- Пожары бывают разного уровня возгорания, и низовые пожары, когда горит прошлогодняя листва или трава, далеко не всегда переходят в верховой пожар, и нередко сами по себе затухают, лес не сильно калеча. Да и бороться с низовым пожаром вполне можно. Верховой же пожар, когда горят кроны деревьев - совсем другое дело. Когда он возникает? Не от загоревшейся травы или листвы, а когда вспыхивает сухостой, валежник, мертвые деревья, которыми лес всегда завален, а особенно после зимы, - если этот мусор, конечно, не расчищать. Вот в чем причина тех страшных пожаров, что накрыли два года назад всю Россию!
Мертвый сухостой – что готовые дрова для печки. Если он вспыхивает, огонь мгновенно переходит на кроны, и тогда уже ничего не поможет, даже молитва… Единственный эффективный способ борьбы с верховым пожаром, это постоянная очистка леса от сушняка, бурелома и валежника. Уверен, что Прибалты именно так и делают, вот почему у них ничего не горит.
- Почему у нас все по-другому, раз корень зла известен?
- Да, лес мы от мертвячины не чистим. А вы смогли бы втроем очистить от всей этой дряни четыре с половиной тысячи гектар? На чем и куда вывозили бы валежник, если лимитированного на месяц бензина хватает всего на неделю? Спасибо, нам студенты помогают из Лесотехнического института, когда у них практика. Но практика у ребят заканчивается быстрее, чем мы успеваем выйти хоть на какой-то результат. Попробуйте сами бревна поворочать - поймете, что этот такое. Вот где нужны добровольцы! Но где их взять? Путь в лесничество – не близкий, жить приходится в полевых условиях, питаться на полевой кухне, и все это в наш коммерческий век - на энтузиазме… После злопамятного пожара, нам, правда, стали помогать дачники. Особенно, у кого дом пострадал или едва не сгорел. Теперь боятся! Гром грянул - всполошились! Сейчас помогают нам, как могут, да вот только не энтузиазме - на страхе. За свою собственность. Это не одно и то же.
Посадкам - быть!
Года через три- четыре, уверен мой собеседник, всю эту мертвую пустошь верхового пожара заполнят молодые зеленые саженцы ценных древесных пород, - сосны, ели, кедра, пихты… Но процесс лесовосстановления - не быстрый, и для тех, кто им ежедневно занимается, весьма изнурительный. И здесь нужны волонтеры, предпочитающие комфортабельным кинозалам с попкорном и ресторанам с фаст-фудом, работу на свежем воздухе. Но менталитет «новых москвичей» устроен весьма своеобразно, это эгоисты, которым наплевать на пожары и на лесовосстановление, их интересуют только деньги, которые можно быстро спустить на модные удовольствия, или турпоездки, их жизненное кредо: «мое время стоит денег! Забей на все - и развлекайся!» Они считают себя «элитой», но может ли элита позволить себе подобное мышление?
В конце этого материала я приведу цитату из Д.Лоуренса, датированную 1928 годом, не об этом ли нынешнем московском «элитарном обществе» говорит устами своего героя, лесничего, выдающийся английский романист?
Социальный инфантилизм молодого поколения московских снобов столь же чудовищен, сколь и экологическое мышление, пренебрежительное отношение к собственному дому (напомним, что «экология» переводится как «наука о доме»). Кто-то крайний, некий виртуальный джин из бутылки или послушный негр, должен «нового москвича» ублажать, для того, чтобы тот имел возможность смачно распивать пиво на природе, жарить жирный шашлык, и вдохновенно швыряться бутылками и окурками. «Новый москвич» не относит себя к экологически мыслящему человечеству, а ставит себя над ним, поделив все общество на себе подобных чванливых снобов и обслугу. И если бросить клич «пойдемте сажать лес!», многие ли откликнутся? И что это будут за люди?
- Любопытный был случай, - вспоминает редактор портала Форест.ру (www.forest.ru) Владимир Захаров, - Как-то позвонил нам парень из Петербурга. «Хочу сажать лес! - Сказал он, - Могу я присоединиться к вашим практикантам- студентам?». Мы подумали, прикинули… Почему же не взять энтузиаста в группу? Работы-то не меряно. Волонтер приехал, сам для себя определил объем работы, - три сосновых грядки. Это достаточно большая норма, не каждый студент потянет, она требует физической выносливости, воли. Парень привез с собой палатку, и жил в ней один. На заре брался за лопату и саженцы сосен и трудился так до заката. Чем питался, никто не знает, его прозвали йогом. Потом студенты уехали, практика у них закончилась, а он - остался. Работал все лето как вол, и ничего взамен не требовал. Все в лесничестве дивились, что за человек такой? Молчаливый, скрытный, людей избегал. Никому ничего о себе ничего не рассказывал. Сажал лес.
Впрочем, посадить новый лес – только полдела. Молодой лес еще надо сохранить. А это непросто, когда буйствует короед-типограф. Борьба с этим жучком, после которого древесина становится непригодной для мебельной промышленности, как и с верховыми пожарами, упирается в профилактику. Ловушки на типографа, установленные на соснах и елях, продемонстрировал нам директор Орехово-Зуевского филиала ФГУ «Мособллес» Андриянов Петр Федорович. Самое страшное, когда при засушливом лете успевает вылупиться и «встать на крыло» два поколения этих мелких жучков, оставляющих в древесине ходы, напоминающие типографский набор. Сосна, зараженная типографом, живет не более семи лет. Спасти и вылечить такое дерево невозможно, древесина, пораженная жуком, для мебельной промышленности, тоже не годится. Выход один - рубить, пока эпидемия типографа не перекинулась на соседние районы. В том числе и на места посадок молодых сосенок, елей…
Когда валят внешне здоровое дерево, некоторые местные жители возмущаются, мол, «под типографа» вон, какая прорва леса списывается! А как и чем промышленные лесозаготовки отличаются от санитарных рубок, простому народу, разумеется, невдомек. Ловушки для типографов приходится подписывать : «Господа! Не снимайте ловушку! Она необходима для отлова вредных насекомых!». Прозрачные колпаки на деревьях сердобольными жителями подчас срываются и уничтожаются. По неведению, конечно, кто его знает, что там на дереве болтается? Дефицит экологического просвещения чувствуется во всем.
Лесорубы или лесники?
Но даже защищенный от типографа молодой лес не застрахован от самого страшного – пожара, пришедшего с торфяных болот. Торф - не валежник, его не собрать и не вынуть ни добровольческими ни профессиональными силами. Огромные залежи торфа, достигающие подчас десяти метров, могут самовозгораться. Причем, среди специалистов до сих пор нет единого мнения, какое торфяное болото опаснее, сухое или влажное, поскольку изначально загорается болотная трава, и на влажных болотах пожароопасной осоки, рогоза и камышей произрастает подчас больше, чем на болотах сухих. Вот почему меня и заверили в Тимирязевской академии специалисты по лесному делу, что «торфяные болота любого типа, способны прекрасно гореть». Впрочем, среди ученых все же есть единое мнение, что обводнение торфяников работает как вполне себе эффективная противопожарная мера. Другое дело, что система устройства увлажняющего канала проста лишь на словах, а прокладывать канал приходится не на всяком красивом и удобном тебе болоте, а там, где это действительно необходимо, где потенциальный очаг возгорания виден невооруженным глазом. И тут, как назло оказывается, что в эти места технику доставить практически невозможно! Какие там экскаваторы да бульдозеры, если в этих пожароопасных районах не ступала нога человека!
Сравнение «Уазика» с танком не будет сильным преувеличением. Дорога через лес идет зигзагами, бурая и морщинистая колея прорезана огромными кочками и колдобинами, напоминающими греющихся на солнышке, измазанных по уши в грязище, бегемотов. Того и гляди, они проснутся, разбуженные приближением машины, и шарахнутся врассыпную, чавкая бурыми челюстями и волоча по земле жирные животы. Справа и слева, закутанные в зеленую травяную вуаль, мелькают невиданной величины подберезовики, с красно- оранжевыми шляпками, напоминающие половинки спелого яблока. Земляничные россыпи напоминают самоцветы, высыпавшиеся из ларца сказочной красавицы. Солнце перепрыгивало вдогонку за машиной по веткам елей, с острыми, колючими и узкими, словно щучья морда, верхушками, и слепит глаза, как блесна.
Водитель был спокойным и уверенным в себе здоровяком, с короткими и жесткими, чуть тронутыми сединой, волосами и загорелыми ручищами. Так и хотелось ему всучить в ладони конскую подкову вместо шоферской баранки, он выглядел силачом, сошедшим на землю с лубочной картинки.
Злополучные пожары двухлетней давности круто изменили и его биографию. Когда в лесничестве случился верховой пожар, стали первым делом искать «стрелочников», на кого бы списать вину за то, что пресловутые пожары возникли, и что тушили их не слушком быстро. Все прекрасно все понимали, что огонь, полыхающий в вершинах деревьев- неуправляем. Но, видимо, очень уж хотелось кому-то выглядеть чистеньким и безгрешным перед столичным начальством, унизив своих подчиненных, и свалив на них всю вину.
- Здесь-то Петр Федорович, нормальный мужик, - Отзывается водитель об директоре Орехово- Зуевского филиала Андриянове, - Толковый, с пониманием ко всему относится.
Рыжий суглинок липнет к колесам, от колеи фонтаном летят мутные брызги, и кажется, что машина, натужно лязгая всем своим металлическим нутром, месит тесто для какого-то колдовского пирога. В воздухе тонко звенят комары, приветствуя приближение вечера. «Уазик» идет через лес напролом, через бугры и колдобины, карабкается по скользким глиняным скатам и сползает в ложбины. В облаке дорожной пыли взлетают с клекотом потревоженные сойки и зяблики, и в лесную чащобу, подальше от дороги уползают всякие твари, потревоженные в своих логовах.
Дорога упирается в небольшую, засыпанную желтым речным песком и бурым гравием, площадку. Выбравшись из железного нутра «Уазика», мы делаем несколько шагов вперед, и видим безгранично длинную, шириной с однополосную автомобильную трассу, черную речку. Это рукотворный канал трехметровой глубины, в который, как в оправу черного дерева, вставлен почти Левитановский пейзаж: пестрая березовая рощица. Кое- где канал уже зарос желтенькими кувшинками с плоскими, похожими на палитру художника, листьями, но рыба не плещется, и приходит на ум легенда о мертвой воде из русских сказов, которая сращивала богатырские кости. Вода, темная, как деготь, переливается с уровня на уровень, как по ступенькам, сменяя одну дамбу другой. Канал питается соками грунтовых вод, и, пройдя через небольшую бетонированную плотину, вливается в безымянную местную речушку. Черная река огибает холодным удавом островок с пышно разросшимся кустарником дикой калины, увенчанной белыми соцветиями, и несет круглосуточную охрану левитановского пейзажа от шального пожара…
Находясь на берегу рукотворной реки, я вспомнила «Mещерские рассказы» М.Пришвина, и поняла, почему торфяное озеро Пришвин сравнил с черным зеркалом. Никогда ранее я не видела столь темной, и одновременно, прозрачной воды.
Защитный канал был создан на средства из федерального бюджета, однако, его обслуживание полностью возложено на местных чиновников. А в этом есть, как можно догадываться, есть и подводные камни. Не всякий чиновник, а особенно, «местного разлива» способен принять для себя дело, успех которого требует постоянной заботы. Есть проблемы, которые нельзя разрешить раз и навсегда, однажды лишь выделив на них ограниченную сумму денег. Искусственный канал, огибающий пожароопасные торфяники, требует постоянного ухода, его надо чистить, и приводить в порядок медленно зарастающее водяным мусором, дно и осыпающиеся берега. Если этого не делать, то черная речка исчезнет, и на месте темного и прозрачного источника появится зловонное болото с ужами, пиявками и прочей нечистью, и биологическое равновесие перевернется, так, что угроза лесного пожара возвратиться бумерангом.
Как догадаться нетрудно, вопрос обслуживания канала упирается в деньги. Без денег нет ни машин, ни людей, а к имеющимся машинам не добыть запчастей, не хватает бензина… Машины нуждаются в постоянной амортизации, они быстро портятся от невообразимых дорог дорожной пыли, уже после недели работы их можно отправлять в ремонт. Нет мало-мальски сносных помещений для лесничих, волонтерам жить негде, не хватает качественной питьевой воды…
В очередной реорганизации лесного ведомства, про все эти «мелочи» чиновники забывают… Но как бы ни реорганизовывали чиновники систему лесного хозяйства, и чем бы это ни грозило, лесничие взяли на свои плечи груз ответственности. И этот тихий и незаметный подвиг куда серьезнее транслируемого по центральному телевидению театрализованного шоу с облетом на вертолете полыхающих лесов.
И лесник в этой системе - ничто. Ему отведена роль маленькой шестеренки, которая должна подчиняться чванливому маховику. И сам этот факт мне хочется проиллюстрировать словами ведущего героя романа английского прозаика Дэвида Лоуренса «Любовник леди Чаттерли», лесника Оливер Меллорса (цитируется по Дэвид Лоуренс «Любовник леди Чаттерли, СПб, АСТ, 2010г, стр 394-295, перевод И.Багрова, М.Литвиновой).
«… Наша армия мертва, потому что ею командуют тупоголовые идиоты. Но я не выношу наглое, чванливое высокомерие сильных мира сего. Вот почему я не преуспеваю в жизни! Я ненавижу беззастенчивую власть денег, ненавижу бесстыдное и высокомерное презрение к людям со стороны правящих классов. Жизнь- это движение, продвижение вперед. А моя жизнь катится не по той колее. Я не верю в этот мир, в деньги, в преуспевание, не верю в будущее цивилизации. Если у человечества и есть будущее, то наше нынешнее общество должно быть коренным образом изменено».
Вы слышите, чиновники, сильные мира сего и сливки общества? Я к вам обращаюсь словами лесника Оливер Меллорса. Ожидают ли нашу российскую общественность цивилизованные перемены?
Роман Лоуренса датирован 1928 годом, а его слова актуальны для России сегодняшней! Я должна извиниться перед моим читателем, что процитировала не отечественного прозаика, а зарубежного, да еще, роман, запрещенный на тридцать лет английской знатью, надо полагать не за откровенные эротические сцены, а за цитаты, подобные этой.
К сожалению, в русской прозе, мне просто не встретился литературный характер, подобный английскому леснику, говорящему с властью на равных. У советских писателей было не принято рассуждать на подобные темы, а российские писатели еще не народились. Так или иначе, но лесников наши прозаики не держали за персонажей, заслуживающих внимания, даже в эпоху так называемого «производственного романа», охватившего почти все специальности, от «Водителей» (А.Рыбаков) и «Сталеваров» (В.Губарев), до «Комбайнеров» (Т.Журавлев) и ученых (Д.Гранин). В самом деле, «Повесть о лесах» К.Паустовского - о природе, не о лесничих. «Русский лес» Л.Леонова – о партизанах в годы Отечественной войны.
Образ лесничего казался нашему писателю обыденным и неинтересным, хотя именно эти люди совершают гражданский подвиг, а не те, кто тушат с вертолетов лесные пожары.
С времен соцреализма в нашей стране привыкли к театральщине, что на словах, что на деле. Не оттого ли было модно принято писать о лесорубах (А.Караваева «Лесозавод», В.Липатов «Своря ноша не тянет»)? Теперь мы удивляемся, что обществу не хватает экологического мышления. А откуда этому мышлению взяться, когда мы учились лишь по-стахановски лихо рубить лес, и ударно валить под корень вековые дубы, осины и сосны. Лес рубят - щепки летят, а на языке художественного образа гражданский подвиг выглядел так: (Цитирую по: Виль Липатов, «Своя ноша не тяент». Чита, 1959г, стр. 179- 180).
«- Ты понимаешь! В Архангельской области применили на лесосечных работах одиночную валку. Ты загляни-ка, сюда, Захар. Интересная, брат, штука! Они там изобрели какой-то там валочный клин, но вот беда, что не дают чертежей! (…) А как ты думаешь, можно это у нас применить, а, Захар?
- Попробовать можно.
- Даже без клина?
- Понятно же, как он клином ворочает. Проталкивает его в рез, и давит ногой к земле. (…)
«… Работники совнархоза должны внимательно отнестись к начинанию Захара Плетнева, сделать все возможное, чтобы опыт новатора стал достоянием всех…- писал корреспондент».
Когда мы уезжали из Орехово- Зуевского лесничества, уже смеркалось, и начал накрапывать летний дождь, неуверенный и зыбкий, прозрачный как свадебная фата, и прохладный, как стеклянные бусы. Мы ехали в белом микроавтобусе в Москву, и мокрая радуга висела разноцветным коромыслом над автотрассой, пахло влажным асфальтом и озоном. И каждый думал о своем, вспоминая лесничество, живущее размеренной, рутинной, жизнью, полной ежедневной обыденной и понятной борьбы, и столь непохожей на бешеную театрализованную погоню за успехом, статусом, деньгами, модой в столичном мегаполисе.
Анна Гранатова, историк литературы
Ассоциация журналистов- экологов.
|
|
