Мы – отказники
Я не ела и не пила, объявив сухую голодовку. Мне совали кружку: «Если не выпьете, мы не сможем дать вам таблетки!» Ну и слава богу. И так один укол вкатили (бормоча про себя: «А она спокойная!»). Вслух же прибавили: «Тебя здесь ночью задушат. До утра-то доживешь?»
Я, как будто не было больно, усмехнулась: «Тут такие же люди как везде». И это была поразившая меня правда.
В палате писать и рисовать нельзя, хотя речь у больных грамотная, местами неровная – но интеллигентная речь! Подошла к книжной полке в коридоре – нельзя! Схватила любимую «Одеты камнем» и скорей назад.
Из нас делают овощей. Но и гигиены не полагается – ни прокладок при себе иметь, ни расчесок, голову помыть под краном запрещается.
А психи – те жирные мужики-санитары, кто бил и пинал меня еще до помещения в «скорую», в ОВД Китай-города, а затем и вещи некоторые украли. Руки связали резиновой веревкой, обхватив ими все туловище, – задыхаться начинаешь через пять минут. Это называется «на вязках». Руки отнимаются, но как только развязывают, привязывают другими веревками – каждую руку и ногу по отдельности навытяжку, только лежа и на всю ночь.
Эти дни и ночи сжались как пересушенное горло и сдавленные ребра. Чего только мы не делали, и чего не делали с нами!
Сегодняшний вечер я впервые воспринимаю как передышку на этом фронте. Татьяна Стецура держала сухую голодовку 6 суток в камере Симферопольского спецприемника, и только теперь ее госпитализировали: можно больше не бояться. Перед этим ее привозили в больницу лишь для того, чтобы опять-таки пообещать психушку, прописать 4-хразовое питание и вернуть в камеру.
На суде она отказалась от показаний и не встала с места перед его честью. На вопрос: «Права понятны?» холодно ответила судье: «Они мне были понятны и раньше».
Я же держала сухую голодовку всего двое суток в надзорной палате психбольницы имени Ганнушкина. Там, привязанная к кровати, я обрела успокоение – она не одна переносит это. А до того меня сжигала месть за 10 суток, назначенные ей уже после объявления голодовки – чтобы убить или сломить. Столько не дали никому из наших парней.
Отказники… У нас особая группа, человек десять, с принципами, которые мы распространяем. Принцип: сопротивление – отказ – голодовка. Первые два пункта обязательны, за голодовку каждый решает сам. И за это нас – за то, как мы их.
С Верой Лаврешиной психиатры общались трижды, один раз госпитализировали-таки. Вчера на Лубянку прямо во время митинга въехала «скорая» – психушка. А я-то думала: чего менты тянут время? Но психиатры оценили обстановку: плакат «Позор карательной психиатрии», интервью, которые брали у меня и Веры, на соответствующую тему… И «скорая» уехала, отдав нас омоновцам.
Накануне психушки – мощная акция, полная победного огня, у спецприемника. «Свободу Татьяне Стецуре, Руслану Исламову, Симону Вердияну! Смерть оккупантам! Долой власть чекистов!»
Десяток сцепленных демонстрантов падает на спину, поднимая плакаты над головой. И в момент кульминации - салют, причем сделанный не нами. Отлично спланированный грохот удался. Заключенные прижались к окнам, командующий мент зашатался: «Что это такое?»
После той победной акции меня душили в Нагорном ОВД за шею, крушили ребра о спинку стула, положив на пол, вставали мне на грудь обоими коленями, следя за пульсом. Всего лишь за то, что никто из наших не представлялся, а я и Лаврешина к тому же протестовали против нахождения в актовом зале. Мы требовали всего лишь отвести нас по камерам, а не глумиться в их Ленинском зале. Но они предпочли ломать ребра так, что я впервые в жизни крикнула: «Хватит!»
Наручники за спину. Лишь бы только не помещать в камеру, а делать свои делишки лицемерно в зале для своих совещаний. Вот их гуманизм. Они по закону не хотят, они не сажают в камеру.
На следующий день я тоже потребовала: «Соблюдайте собственный закон!» - однако и тут меня не поместили в камеру, а приковали наручниками к скамейке и вызвали психушку. Я слышала слова: «Все, там уже договорились». Кто с кем – понятно.
Дни упущений и побед
Почему-то никто не смеет сказать, после каких все-таки событий меня госпитализировали. Пишут о плакатах у меня и Лаврешиной в руках на Красной площади. Но это даже не полуправда. Не просто же так мы притащились в этот день с плакатами на Красную площадь?
В этот день после «белого кольца» толпа народа стихийно пошла на Кремль, и нам перегородили дорогу. Красная площадь закрыта! Все негодовали. Я и Вера всего-навсего агитировали пойти на прорыв оцепления. Я, допустим, говорила, стоя у рамок: «Вот у меня плакат «Лубянка должна быть разрушена». Но мой плакат устарел. Мы уже перешли лубянку – мы уже у Кремля! Нас тут много – выходим вперед кто покрепче!»
Немного не получилось… Не убедили.
Нас заметили, мы были впереди, следом пошли двое с рацией. А после этого, когда рассеянная толпа процедилась на площадь с другого входа, нас взяли. Народ столпился около давки, я кричала: «Помогите нам заблокироваться!» Не решились, только кричали и снимали, долго кричали и снимали. А могли бы уже и машину перевернуть за это время.
Последовала первая информация: с Красной площади забрали двоих сумасшедших. Фамилии, разумеется, прозвучали позже. А ведь задержанных было больше. Так ведь они не отказники! Они согласились пообщаться и с полицаями, и с общественной комиссией. А мне диагноз – суицидальный синдром, «кидалась под автомобиль».
Меня пытали веревками всю ночь – потому что я представляла опасность для собственной жизни! Ну и мелочь в протоколе: «Несколько раз укусила санитаров…»
После этих веревок меня несколько раз приводили в кабинет врачей, запирая дверь на ключ – это и была «комиссия». Мне говорили напрямую: «Либо вы пойдете на компромисс, и мы вас выпустим без суда. Либо суд и лечение на полгода. Вы понимаете, куда попали?»
Я отвечала: «Это ваша проблема, как вы будете выпутываться из ситуации. Не надо было выполнять чужие приказы».
Там я тоже себя не называла, они знали, но требовали, требовали до самого суда. До суда меня называли «неизвестная». После суда – расстроенные санитарочки продолжали так называть уже с особым смыслом. Они говорили тихо между собой: «Умная, начитанная, кто-то не потерпел такие слова слушать!»
Но врачи были подлецами. Ту же самую мысль («вы полностью адекватный человек») они говорили цинично, без сожаления и тут же обещали полгода. Подсадная соседка внушала мне: «Ты помнишь, что было? Тебе дали таблеток и вкатили такой укол! Ты ничего не помнишь?!».
Я спокойно помотала головой: «Да? Не помню никаких таблеток. Посмотрим, что будет дальше».
Она вскочила, рывком села на мою постель: «Хочешь узнать, что будет дальше? Ты не в тюрьме, твою голодовку никто не увидит, и ты умрешь тут».
Наконец мне объявили, что меня сдают на поруки маме. Я потребовала предъявить мне соответствующий документ. Последовала немыслимая схватка, без насилия, но важнейшая для всех: документ мне давать отказывались, ни копии, ни выписки. Я заявила, что я пока дееспособное лицо, юрист, и требую освободить меня самостоятельно, без опеки. В ответ – яростное: «Вы не можете ставить условия! Отправим в бурятскую психушку под конвоем!»
Тогда я бросила последний вызов: «Если так, я сейчас проявлю признаки буйного помешательства, и вам придется меня лечить дальше, что создаст вам проблемы с прессой».
Врач – высокий симпатичный наглец – как бы запнулся и принес бумагу, написанную рукой моей матери, живущей в Нижнем Новгороде, много лет отдельно от меня. Принес оригинал, синей пастой! Там были слова «прошу выписать под мою ответственность». Я спокойно разорвала эту расписку на части и вышла свободным человеком.
Некоторые девушки поздравляли меня, одна из них была скручена и направлена сюда собственными родителями. Они были изумлены моей победе. Меня выводили поспешно, не давая попрощаться.
Что нас ждет?
И вот сегодня снова: лежу на скамейке в камере ОВД Якиманки, и слышу злорадно-громкое: «А, мы узнали, кто она! Сумасшедшая! Сейчас приедет «Скорая», едет уже!»
Инсценировка, не приехала скорая. Оформили ст. 19.3 и отпустили без суда. Но могли и могут отныне в любой момент. Решение суда отдает мою судьбу полностью на откуп врачам психбольницы имени Ганнушкина – меня освободили «по решению врача» и забрать могут по тому же решению – в случае обострений. Каждый вторник на Лубянке. Каждое 31-е на Триумфальной. Каждый раз, когда в спецприемнике будут голодать мои товарищи, а мы в их честь дадим салют. Моя судьба решена на полгода.
Веру Лаврешину комиссия признала вменяемой, но после этого они к ней приезжали дважды. Татьяну Стецуру пообещали положить за голодовку. Когда возьмутся за парней, станет ли наконец всем все ясно? Мы отказники. Сопротивленцы. Ничего не просим и только требуем уважения этики политзека. Но в процессе встречаешь замученных не-полит-больных, серьезных, опытных, которым не позволяют писать и рисовать, но крепко кормят, чтобы легче было вливать уколы в жирные ягодицы и не так уж быстро сжигать таблетками пищевод.
Нас ждет то же, что их? Или мы сможем доконать систему? Ясно одно: мы уже не экстремисты, мы сумасшедшие, нам грозит не арест, а резиновой веревкой к кровати. Старый метод за новые грехи. И, кстати, сами менты уже признаются, что есть инструкция, предписывающая отправлять в психбольницу каждого задержанного, который идет в отказ. Не за дымовую шашку и не за омоновскую морду. Даже и не за слова. За молчание.
Материалы по теме:
Опыт карательной психиатрии. Надежда Низовкина упрятана в психбольницу после одиночного пикета
Низовкину отпустили из психбольницы "просто так"
|
|
