Меня остановили на трассе двое патрулей в роскошном полицейском Мерседесе. Младший по званию подошел, попросил через окно документы, вскользь на них глянул – и сказал: акция «пьяный водитель», пройдите в нашу машину.
Я прошел, сел в убаюкивающее кожаное сиденье, дышащее чинным амбре. Тот младший удалился наблюдать, что называется, за окружающей обстановкой, а старший, приняв мои корочки и изучив их, стал баюкать меня такой речью:
– Васильевич, хорошо ли себя чувствуешь? Много ли вчера принял на грудь? Вид у тебя не ахти, глаза красные, одежда неопрятная…
Я отвечал:
– С дачи еду, наломался там, яблок набрал целый багажник. Хочешь, угощу?
– Ой, да у меня их теща натащила, девать некуда!.. На грудь-то сколько вчера принял?
– Да ни грамма!
– Проверим?
И достает прибор с какой-то мутной шкалой и трубочкой для дыхания, напоминающий китайскую игрушку:
– Сюда вот подыши…
Понятно, что какую-то подкожную тревогу я на этом месте ощутил – хоть и испил вчера умеренно, и никаких лишних промиллей во мне нет. Но кто знает, что на уме у того китайского прибора – и этого общительного полицейского, дружелюбно величающего меня Васильевичем? Какую каверзу они таят против меня – пока напарник бдительно стоит на стреме, как мне видно в зеркале заднего обзора?
То есть обидеть молодцов из представительского Мерседеса непочтительным протестом – поди себе дороже станет. И я, типичный сын своей страны, привыкший относиться к ее стражам осторожно, зашел исподволь:
– Слушай, я как-то видел по телевизору сюжет, что надо спрашивать лицензию на эту штуку, вдруг не так откалибрована…
– Васильевич, ты что, не знаешь, как там врут!..
И тут настал, что называется, момент истины – сложившийся из двух моментов сразу. Из тихо шелестевшей прежде рации раздалось: «Алло, Серега, долго тебя ждать? Через полчаса ехать!» – «Да сейчас уже!» – «Ну, кончай там шакалить!»
После чего все давешнее дружелюбие с лица Сереги смылось – и он мне выдал такой заученный сквозь зубы текст:
– Я этот тестер купил на свои деньги, он неофициальный, и с ним еще можно договориться. А в багажнике лежит законный – но если я его достану, назад уже дороги нет. Хотите, чтобы я его достал?
– Хочу. И понятых. И протокол.
В ответ Серегу словно прорвало:
– Ну почему вы сразу заподозрили во мне негодяя? Считаете, все полицейские негодяи? Вот вы кто по профессии?
– Журналист.
– А, ну так вы еще хуже! Знаете, что люди говорят про вас? Что журналисты все продажные! Вы что ли – не продажный?
– Я – нет. По крайней мере ничего у тебя не вымогаю.
Серега протянул мне мои корочки:
– Ладно, Васильевич, извиняй. Ну, мы друг друга поняли…
Я уже думал уходить – но он вместо того, чтобы спешить туда, где его ждали, вдруг запустил новую речь с нажимом на душевные педали:
– Васильевич, ну а как жить, скажи? Семья, детишки – и что делать? Ты же журналист, лучше моего все понимаешь! С нас требуют эти галочки, палочки!.. Ну, мы тебя остановили за твой вид, хотели, да, но, ну…
Черт знает, было это от души или таким прихватом, чтобы я не заложил двух оборотней – явно из обслуги какой-то шишки, уведших на час-другой этот Мерседес подзаработать на людской слабине… Но меня как-то растрогало чистосердечное признание Сереги – и я сказал:
– Да, у меня впрямь неважный вид – и курю, и лишка пью, и плохо сплю. Ты прав: надо своим здоровьем заниматься! Выношу тебе благодарность за проявленную бдительность – и будь здоров!
И мы расстались с самым дружеским рукопожатием…
Ну, а что впрямь делать этим малым, видящим во весь ТВ-экран тех же оборотней – только больших, вальяжных, сочащихся их жиром, нажитом на общепринятом вранье и воровстве? Сам этот дорогущий Мерседес под чей-то чинный зад – разве не узаконенное воровство? А эти парни в форме служат на нем, в нем сидят – ну как тут устоять?
И у меня рука не поднялась набрать 02 на этих форменных бомбил – которых на другой день я засек опять на нашей трассе: они остановили уже два сразу пафосных авто, не чета моему. И вид автовладельцев, явно шедших на уже знакомую мне смычку, говорил, что здесь Серега точно срубит свой заветный, стоящий ему немалых рисков куш.
Мне живо вспомнилось его лицо, его чистосердечное признание… Да никакой он, если уж на то пошло, не оборотень, а прямой служака. Только служит тому, что есть – а не тому, что быть должно, но чего нет.
|
|
