Военный выпад Штатов против Сирии напомнил мне одну охотничью историю из моей давней юности. Когда еще пацаном я проводил летние каникулы в глухой владимирской деревне, мне в руки попало охотничье ружье с патронами – отчего мои отношения с любимой сызмала природой сразу осложнились.
Стоило мне первый раз зайти с ружьем в знакомый и не страшный прежде лес, мной овладело чувство страха. Я вспомнил, что встречал здесь лося, кабанов – и почти въяве увидал за каждой елкой их пристально нацеленные на меня глаза. Именно факт моей вооруженности и дал такой эффект: им-то откуда знать, что в моих патронах всего дробь четверка, исключительно на куропаток, а не боевые жеканы? Вдруг еще примут за врага и нападут ради своей самозащиты первыми? Я-то охотник – никакой, и поминай как звали!
И поначалу я даже ходил с ружьем наперевес, спотыкаясь о кочки и вздрагивая на каждый хруст сучка. Потом, правда, пообвыкся: идя за грибами, вешал на плечо ружье, надеясь подстрелить какую-нибудь птичку из тех, что раньше вспархивали то и дело чуть не из-под ног. Но их и след простыл – словно крикливые сороки на своем птичьем языке загодя оповещали остальных пернатых о моем намерении.
Зато в итоге в перелеске под деревней, где мне наконец попался выводок куропаток, я лоб в лоб столкнулся с кабанихой – вот когда по-настоящему струхнул! Куропатки с треском крыльев вырывались из кустов – но улетали всегда таким путем, что между мной и ими оказывалось дерево, шиш выстрелишь. Я заходил и так, и сяк, все без толку – и вдруг слышу, как кто-то пробирается в кустах попутно мне. Если другой охотник, надо его предупредить, чтобы ненароком не пальнуть друг в дружку, и я крикнул: «Кто там?» – но ответа не было. Наверное, не хочет спугнуть дичь, решил я – и полез в кусты.
А из них навстречу мне – мохнатое кабанье рыло с тушей эдак в центнер. Глазки маленькие, злые – а сзади полосатые кабанята, еще, видно, не научившиеся убегать от человека, нарушившего их покой. И их, судя по всему, мамаша на меня глядит так люто, что душа уходит мигом в пятки. Мол какого черта, мы здесь сроду жили, вас не трогали, и пшел вон со своим ружьем, пока не разорвали! Угрозу этой недоступной для моей дроби чушки я воспринял более чем реально – и, наставив на нее стволы с тем, чтобы в крайнем случае хоть вышибить ей глаз, медленно-медленно попятился назад. Лишь вышел из кустов, ноги сами развернули меня на 180 градусов и понесли к деревне.
Сбил с меня страх только попавшийся навстречу местный житель, которому я в ужасе поведал: «Там кабаниха с кабанятами!» – «И чего?» – «Ну, страшная такая…» Он так заржал в ответ, что я готов был сдохнуть уже не от страха, а со стыда за свой выставленный на смех страх.
Но ружье-то все висит на стенке – и взывает к новым подвигам. К лесной охотой после встречи с той морально побившей меня кабанихой я совсем остыл – но под деревней была еще широкая низина с канавами от мелиорации, где я ударился в утиную охоту. Но и тут мне не повезло. За неделю лазанья по тем канавам я вспугнул пару-тройку уток, но, не умея бить навскидку, ни в одну не угодил. Тогда я сменил тактику: стал караулить их к вечеру у заболоченного озерка, куда они должны были слетаться на ночь.
Но не летят они туда и не летят! День не летят, другой; а я, устроив себе схрон на бережку, из него так и вижу: вот с последним лучом солнца планирует на воду утка, беру ее на мушку – и бью уже не мимо!
И как-то в сумерках кто-то неясной тенью впрямь слетает с неба – но не на воду, а на сук сухого дерева вблизи. Еще в мозгу мелькнуло: утки на деревья не садятся! Но я же столько ждал, у меня в руках вспотевшее от ожидания ружье, еще не нанесшее ни одной смерти никому, а нанести ее охота нестерпимо!.. И я, решив, что вдруг это какой-то аномальный экземпляр, бью по нему, и он падает на землю.
Бегу к нему – увы и ах: это не утка вовсе, а сова; и смех и грех!
Совесть меня потом, конечно, мучила – но не со страшной силой: ну, что поделаешь, пацан, дурак, ошибся по неопытности, с кем не бывает! И вообще, как стало мне чуть дальше ясно, в смерти этой невинной совы, просто оказавшейся не в то время не в том месте, был виноват не столько я, сколько само подбившее меня на грех ружье. Оно должно было, по всем законам жанра, выстрелить так или сяк – и благо еще, что все обошлось одной совой. Хотя и утки, которых вроде убивать не совестно, нисколько не виновней сов.
После такого неудачного начала я, нечто все же уяснив сам для себя, с этой охотой покончил навсегда. А наши антиподы из Америки, наоборот, втянулись в нее по уши – что мне, хлебнувшему этой охотничьей неволи, психологически очень понятно. Когда в твоих руках сидит это ружье, в тебе все аж зудит спустить курок! Тем паче если к выстрелу готовились не один день, пристреливались долго на учебных полигонах – а новой не учебной жертвы нет и нет! Тогда за нее сойдет и всякая сова – чем Сирия и оказалась для вооруженных до зубов и до мозга костей США. Политики и аналитики находят тут какие-то экономические и политические резоны, но суть все же не в них.
Точно так же, как я по своей глупой юности хотел принять сову за утку – и принял одну за другую, Штаты захотели принять их утку о химических атаках Асада за повод развязать свои стволы. И дело все – в этих стволах: раз они есть, зудят, свербят, а их могучие производители только и грезят о пальбе из них, всегда будет и повод для нее. Причем США именно так и поняли международную разрядку: свободно, без прежнего отпора от СССР, разряжать свои стволы направо и налево.
Пугнуть бы их разок, хоть бы морально, как меня когда-то та защитившая свое лесное право кабаниха – да некому. Мы, жалкие наследники СССР, все больше прячем в кусты свою лишь говорящую, и то не больно, голову – и рано или поздно сами станем такой уткой, в которую грех не пальнуть. Или совой, в которую палить, конечно, грех – но не Бог весь какой для только и ищущего крови охотника.
|
|
