Рассуждения лондонского политолога Владимира Пастухова о послепутинской революционной диктатуре лишний раз доказали мне, что в России – стране, в которой отсутствует публичная политика, не может быть политологии как научной дисциплины. Скорее, это забытая ныне «советология», обращённая к нынешним, квазирыночным и псевдолиберальным конструктам.
Например, за последние 18 лет мы, при Конституции, изменившейся лишь минимально (депутатская легислатура увеличилась на ¼, а президентская в полтора раза), несколько раз переходили от президентской к президентско-парламентской системе и наоборот. Адекватно это можно описать только с помощью социальной культурологии, формальные же политологические схемы с их теориями «демократического транзита» здесь беспомощны.
Я очень виноват перед своими постоянными читателями, что поздно откликнулся на эту тщательно рассчитанную интеллектуальную провокацию, но мне нужно было, чтобы «паззл» окончательно сложился. Политолог и правовед Пастухов постарался инициировать дискуссию в оппозиционной среде о сущности послепутинского режима. Извольте. Весьма огорчающий меня антиинтеллектуализм эпохи Пятой Русской революции, составляющий такой контраст с напряжёнными дискуссиями времён подготовки к Четвёртой, 21 год победы которой мы отмечаем в эти дни, не позволил начать большой разговор о проблемах переходного периода.
Прежде всего, политолог Пастухов совершенно неправильно определяет «эксплуататорский класс» современного российского общества как «люмпенский», и смешивает вместе такие борющиеся за доминирование социальные группы как криминалитет, путинскую опричнину, номенклатуру партии власти и олигархат. На самом деле, эти группы глубоко враждебны друг другу. Криминалитет – это «авторитетская» элита уголовного мира, создавшая симбиоз с «опричниной» и номенклатурой. «Опричнина» - это слой правоохранителей (иначе силовиков), ставший бенефициаром заказных репрессий против предпринимателей и представителей местных и региональных властей. Номенклатура – это монополизировавший политическую власть слой бюрократии, заменивший разделение социальный функций распределением социальных ролей. Они являются прямыми бенефициарами узурпации власти.
Олигархат – это небольшая группа чиновников-магнатов и просто финансовых магнатов, осуществляющих основные властные функции в стране. Разумеется, первейшей задачей любой революции – демократической, популистской или русско-националистической, будет политическая ликвидация всех этих четырёх групп. Но объединять их в одну кучу является такой же ошибкой, какой было бы объединение советской партийно-хозяйственной номенклатуры и идеологического аппарата КПСС. Четвёртая Русская революция и победила только за счёт раскола коммунистической бюрократии – «хозяйственникам» дали возможность стать рыночниками-реформаторами и националистами, а идеологам всех уровней – оставили возможность играть в бирюльки политической оппозиции.
Настолько советские исполкомы были внутренне готовы стать мэриями, так и наиболее вменяемые части нынешней номенклатуры готовы стать консервативной парламентской оппозицией революционной коалиции.
Поскольку послепутинская революционная власть, по моему убеждению, должна действовать строго противоположно тому, как действовали послеавгустовские демократы, то вместо создания симбиоза буржуазно-демократической революционной элиты и старой номенклатуры, и тут политолог Пастухов прав, должна последовать жесткая чистка бывшей правящей группировки. Прежде всего, с помощью последовательной люстрации. Но называть это «национально-освободительной» борьбой, как делает Владимир Пастухов, это – либо сознательный эпатаж, либо скрытное подыгрывание русским националистам, объясняющую свою оппозиционность путинизму мифом о подчинённости Кремля кавказцам, евреям, франкмасонам или марсианам.
В мировой исторической науке национально-освободительной борьбой называют либо антиколониальное, антиимперское движение, либо стремление объединить этнический ареал, разделённый между несколькими государствами. Но реально последней национально-освободительной (если понимать «национально» в американском, а не в немецком духе) борьбой с точки зрения русского народа была борьба за суверенитет от идеологической империи Советский Союз, развернувшаяся в 1990-91 году и завершившаяся победой в Августе.
Рассуждая о будущей революции, Владимир Пастухов делает два исключительно правильных предположения, но одновременно и две по-детски наивные ошибки. Он прав, когда предвидит, что свержение путинизма станет результатом объединения не только усилий либерального стремления к верховенству закона среди новорожденного среднего класс и архаического народного стремления к справедливости и «честному государству», но и их социальных и политических программ. Он прав и в том, что послереволюционный режим будет вынужден идти на очень жёсткие меры против бывшего правящего слоя. Это полностью противоположно стратегии лидером демократического движения 90-х, с их господством неолиберализма при полной готовности к альянсу со старой коммунистической элитой (при условии символической идеологической мимикрии с её стороны), а значит, с учётом уже упомянутой «зеркальности» исторических периодов, является залогом успеха.
В чём принципиально ошибается политолог Пастухов, так это в его противопоставлении революционного режима и демократии. Антитезой демократии является не диктатура, а авторитаризм – максимальная концентрация персональной власти на всех уровнях. Следовательно, революционная антитеза нынешней, безусловно, авторитарной и персоналистской системы, просто обязаны быть построено на принципах самой широкой и спонтанной демократии. Другое дело, что послереволюционный режим явно не будет либеральным, если понимать под либерализмом сугубую защиту прав меньшинства и буквально ритуальную ценность процедур. Неизбежная диктатура, о которой предупреждает Пастухов, с одной стороны закономерна, но с другой стороны, вовсе не обязательно отрицанием демократии. Это - не парадокс.
Демократия – это легальное открытое соревнование публичных социально-политических проектов. В условиях деспотии (абсолютной монархии, тоталитаризма или авторитарной системы) это соревнование проходит скрытно, в виде борьбы «придворных партий» и олигархических кланов. Диктатура – это совершенно не обязательно режим кровавых репрессий и полицейского произвола. В точном понимании этого термина, диктатура это экстраординарная власть. Например, неправосудный суд – признак деспотизма, но признаком диктатуры является особый суд, какой-нибудь трибунал или стихийный народный суд. Экстраординарное правосудие, конечно, уступает либеральному суду присяжных, с его множеством апелляционных инстанций, но процент справедливых решений в нём куда выше, чем в «заказном» судилище при деспотии.
Нарушение парламентских процедур революционной диктатурой может, и на первых фазах революции, почти обязательно является следствием стремления к немедленной и прямой реализации воли большинства (разумеется, мобилизованного революцией большинства). Революционная диктатура – это не обязательно концлагеря для оппонентов, это может быть тенденциозная идеологическая политика в СМИ, «несправедливая» поддержка прореволюционных политических сил, вмешательство чрезвычайных внепарламентских структур в виде каких-нибудь «Революционных советов» в политику и администрирование. С этой точки зрения, КАЖДАЯ революция (если она не пародия на саму себя), в том или ином виде проходит стадию революционной диктатуры, даже в таком мягчайшем виде, как это было у нас после Августа.
Ещё раз повторюсь – революционная диктатура – антитеза ординарной либеральной демократии, но по сравнению со свергнутой ею полицейской деспотией она может быть просто воплощением народовластия. Ту последовательную и систематическую чистку от старого правящего слоя – от криминалитета, опричнины, номенклатуры и олигархата, которую предлагает Пастухов, пусть даже в виде самой вегетарианской люстрации, разумеется, может провести только революционная диктатура. Но, эта диктатура вовсе не будет означать отрицание демократии. Будет идти яркая и смелая дискуссия о реформах, будут избираться и переизбираться должностные лица всех уровней. Просто временно отойдёт на задний план либеральная игра партий.
Категорически неправ политолог Пастухов, когда он противополагает революцию и кровавую смуту. Во-первых, очень часто именно революция, разрушая государственность больше критического порога, открывала дорогу к хаосу. Во-вторых, описываемый им как желательный режим революционной диктатуры, яростно выкорчевывающий все ныне правящие группы, ближе всего подходит под определение тирании. Это ведь и будет максимальной стадией отхода от либерализма. Неужели Пастухову из Лондона действительно привиделись страшные картины толп москвичей, вооружившихся различными колющими-режущими и охотящиеся на директоров управляющих кампаний, зампрефектов и участковых инспекторов.
Пастухов, не называя этого термина, фактически говорит о желательности «превентивной революции», которая должна упредить массовые стихийные выступления. Лет за двадцать до меня теорию «превентивной революции» пытался разработать мой сложно сочинённый родственник Борис Ихлов. Он полагал, что при Горбачёве, коммунистическая номенклатура, испугавшись установления рабочего контроля над производством, изобразила буржуазно-демократическую революцию с неизбежной приватизацией. С моей же точки зрения, превентивная революция – это попытка захвата власти наиболее продвинутой частью элит, с тем, чтобы предотвратить полное разрушение государства. Но тотальная чистка бывшего правящего слоя по Пастухову – это самое страшное, что может их ждать. Альтернативной этого может быть только «антипутч» - попытка верхушечного переворота, искусно декорированная под либеральную революцию.
В России так было в марте 1917 и в августе 1991. Я не вижу в путинском режиме потенциала для такой превентивной революции, хотя не исключаю различных импровизаций в случае разрастания нынешнего кризиса. Надо просто понять, что «народно-освободительная диктатура» по Пастухову – это самая радикальная форма революции из возможных. Поэтому самой главной проблемой и власти, и либеральной оппозиции в скором времени станет изобретение сценария, когда для таких суровых мер не дойдёт. И начнутся попытки совершения «антипастуховской» революции – лёгкой и бескровной, сохраняющей основы нынешней послеельцинской системы. Вот именно в этих условиях и станет возможным формирование достаточно жестокой диктатуры – для защиты постпутинского режима от «углубления» революции. Возможно, изыскания Владимира Пастухова, призывающего отказаться от демократии во имя очищения от «люмпенов» (перечень глупых козликов отпущения называется «Список Магнитского»), являются первыми, ещё черновыми набросками доктрины, обосновывающей легитимность «превентивно-революционного» режима.
|
|
