Знаменитый английский фантаст Герберт Уэллс, художественно переосмысливая тенденции развития современного ему общества, нарисовал в повести «Машина времени» впечатляющую картину возможной деградации разделенного на классы человеческого рода. В антиутопии Уэллса буржуазия мутировала в постчеловеческую расу «элоев» - субтильных, изнеженных существ, все свое время проводящих в детских играх, а пролетариат в гуманоидов - «морлоков», брутальных пожирателей элоев, по инерции обслуживающих расположенные в Подземном мире машины и механизмы.
Фантазия Уэллса не могла предположить, что на смену конвейеру придет автоматизированное промышленное производство, а значительную часть пролетариев — представителей класса наемного труда, составят работники непроизводственной сферы. Тем не менее, антиутопию Уэллса, если брать ее главный посыл, и сегодня не стоило бы списывать со счетов.
Как и всякое классовое общество, индустриальное буржуазное общество начала XIX - середины XXвеков основывалось на разделении. Эксплуатация и социальное неравенство прикрывались не только атомарным фактом договорного отношения формально свободного и равноправного работника с «работодателем», но и всеми институтами классической буржуазной демократии - «всеобщими выборами», «свободной и независимой прессой», «равенством перед законом» и т. п.
С середины XX века, сначала в наиболее развитых капиталистических странах, затем во всемирном масштабе, начался переход к постиндустриальной экономике и соответствующей социальной структуре. Сущностные характеристики и закономерности капитализма при этом остались и продолжают действовать во всей своей силе. Но одна лишь констатация того, что основы капитализма неизменны — абстракция. Важно разглядеть конкретный ландшафт современности, заметить на нем наиболее значимые для возможной социальной трансформации и революционного воздействия детали.
Индустриальная эпоха — эпоха географически локализованных промышленных районов, централизованного производства, преобладания физической компоненты наемного труда. Социальная стратификация в этот период достаточно упрощена и при этом достаточно рельефна. Многочисленный промышленный пролетариат, крестьянство, городские мелкие хозяйчики, буржуазия — владельцы заводов, фабрик и банков, представители «свободных профессий» - интеллигенция. Социальная мобильность, возможность изменения своей принадлежности к тому или иному социальному слою определяется экономической динамикой и в целом достаточно подвижна. Конечно, пролетариат был наименее мобилен, возможностей для изменения своего положения в пределах этой системы у пролетария не было (его как правило, подстерегала только нисходящая мобильность — перейти в ряды люмпен-пролетариата). Что касается крестьянства, то в процессе индустриализации в подавляющей своей массе оно перетекало в ряды пролетариата, и лишь незначительная часть его переходила в непролетарские слои. Мелкая городская буржуазия (особенно в период экономических кризисов) частично пролетаризировалась, но, в тоже время, у этого слоя наличествовала также и возможность вертикальной мобильности (переход в ряды средней и крупной буржуазии).
Переход к постиндустриальному обществу еще окончательно не завершен во всемирном масштабе, однако, дизайн постиндустриальной экономики и контуры новой социальной структуры отчетливо просматриваются уже сейчас. Локализация промышленного производства уступает место более или менее равномерному рассредоточению. Наблюдается опережающий рост армии наемных работников, занятых в сфере услуг, торговле, производстве интеллектуального продукта. Даже в классических индустриальных отраслях — металлургии, машиностроении и проч., интеллектуальная компонента труда рабочего начинает перевешивать физическую. Научно-технический прогресс приводит к тому, что капиталистическим монополиям требуется меньшее количество живого труда для того, чтобы произвести большее количество товаров.
Конкретно-исторические изменения в экономике, обусловленные научно-техническим прогрессом, не могли не вызвать изменения в социальной структуре капиталистического общества. Если мы ограничимся критерием господствующего в обществе способа производства и соответствующего ему способа присвоения прибавочного продукта, то несомненно, что основными классами этого общества остаются два антагонистических класса — буржуазия и пролетариат. Однако, это утвержение превращается в голую абстракцию, коль скоро мы не даем себе труда исследовать реальное положение классов, социальных слоев и групп в их взаимоотношении друг с другом в рамках определенного общества, на базе определенного уровня развития производительных сил. Феодалы и крестьянство в период феодальной раздробленности и в период абсолютной монархии с определенной, абстрактно-теоретической точки зрения — те же самые классы (ибо не изменились способы производства и присвоения прибавочного продукта). Однако, с точки зрения конкретно-исторического исследования, во взаимотношении этих классов и их положении в социальной структуре произошли фундаментальные изменения.
Итак, как можно охарактеризовать социальную структуру современного буржуазного общества? Буржуазная социология, когда речь идет о развитых странах, представляет социум в виде ромба. Вверху - немногочисленные «элиты», основная масса — т. н. «средний класс», залог стабильности (подразумевается, что этот самый средний класс стабильно верен идеалам «демократии» и «свободного общества»), внизу — меньшинство социальных аутсайдеров. Эта, более или менее статичная, поверхностная картина на самом деле затушевывает истинные линии разделения, вокруг которых кристализуется напряжение и вызревает социальный протест. Чтобы распознать эти линии, необходимо прежде всего избрать научно обоснованный, четкий критерий социальной стратификации. Критерия уровня дохода и образования, которым оперирует апологетическая социология, для этой цели совершенно не достаточно. Из истории известно, что застрельщиками и агентами радикальных социальных движений, направленных на изменение общества, зачастую (если не в большинстве случаев) становились не просто голодные, обездоленные и бесправные, а прежде всего те, кто быстрее и сильнее смог прочувствовать господствующие порядки как безысходную несправедливость и отважился бросить ей вызов (1). Для человека важно не только удовлетворить свои потребности, но так же чтобы его труд, посредством которого он добывает себе возможность их удовлетворения, был осмысленным, чтобы он чувствовал в какой-то мере свое разумное со-участие в разумном процессе производства материальных и духовных благ (2). Точно также, не менее важен для человека и его статус в обществе, чувство что он и люди его социального круга имеют возможность реально повлиять на процесс принятия решений, реально, в какой-бы то ни было форме, со-участвовать в управлении. Это, собственно говоря, и есть реальное, не-метафизическое содержание проблемы отчуждения, впервые поставленной еще Гоббсом и Руссо.
Иначе говоря, «не хлебом единым жив человек» но и своей включенностью в экономический и социально-политический процесс в роли субъекта, а не бессловесного орудия, объекта. Хотя, между «хлебом» и субъектностью, как правило, существует связь — по сравнению со включенными, исключенные сидят на голодном пайке.
С этой точки зрения, социальная стратификация современного постиндустриального буржуазного общества предстает как иерархия исключений (или, точнее, система взаимосвязанных иерархий). Возьмем сферу экономики. Налицо явное и углубляющееся противоречие между интеллектуальным по преимуществу характером труда работников, занятых в современном производстве (квалифицированных рабочих, инженеров и техников) и их полной исключенностью из процесса принятия хозяйственных решений. Работнику (даже с высшим образованием) на предприятии уготована роль исполнителя. Все решения принимаются крайне узким слоем топ-менеджмента. Топ-менеджмент, в свою очередь, находится в подчинении у еще более немногочисленных собственников контрольного и блокирующего пакетов акций. Деятельность топ-менеджмента и собственников вне всякого контроля работника. Но он может на себе испытать ее результаты, когда в результате слияний, поглощений, банкротств, т. н. «оптимизаций персонала» и прочих манипуляций его выкидывают на улицу. Системы премирования и другие формы поощрения часто не могут компенсировать возрастания психологических нагрузок в удушливой атмосфере контроля и ожидания санкций за невыполнение отчужденных от работника заданий и планов. Такое положение дел, контраст между уровнем компетенции и фактическим бесправием в принятии решений, естественно не может не вызывать у квалифицированного образованного работника чувство неудовлетворенности, которое, при определенных обстоятельствах, перерастает в осознанный протест.
Еще более рельефно исключенность проявляется в сфере услуг и торговли. В этих непроизводственных сферах множество профессий не требуют высокого уровня квалификации. Соответственно, здесь наиболее распространен прекаризированный (нестабильный, негарантированный) труд. Работники многих отраслей непроизводственной сферы — это настоящие «чернорабочие» постиндустриальной экономики.
Однако, работники выскотехнологичного производства и непроизводственной сферы живут на островке относительной, шаткой стабильности и относительного благополучия по сравнению с низшими этажами общества. Здесь обитают абсолютно исключенные, исключенные вплоть до выпадения из единого общественного смыслового поля. Это жители бывших промышленных районов, ныне деиндустриализированных и ставших очагами хронической безработицы, жители современных этнических гетто - потомки завезенных в капиталистические центры гастарбайтеров, живущие на социальные пособия, новые партии гастарбайтеров, занятые на самых грязных и низкооплачиваемых работах, безработная молодежь и др.
Принципиально важный момент состоит в том, что эта социальная структура является застывшей. О настоящей социальной мобильности в рамках современного капитализма говорить уже не приходится. Этот факт придает понятию исключенности важное значение, необходимое как для объяснения новых реалий, проявившихся в последнее время на арене общественной жизни, так и для уяснения перспектив общественного развития.
Аналогичные явления наблюдаются в сфере политики. Институты буржуазной демократии — парламент, «свободная и независимая» пресса и т. д. превратились по существу в технические органы, оформляющие решения финансово-промышленной элиты и, путем манипуляций общественным сознанием, фабрикующих т. н. «общественное мнение». Профессиональные политики любой идеологической ориентации — это аналог топ-менеджмента капиталистических предприятий. Политика, как в мировом, так и в национальном масштабе определяется не в стенах парламентов и кабинетах премьеров и президентов, а на сходках избранных воротил большого бизнеса. Естественным образом это привело к небывалому кризису доверия к самой системе буржуазной демократии.
Кризис доверия к иститутам псевдо-демократии проявляется многообразно. Огромная часть избирателей сознательно и перманентно не участвует в выборах. Недоверие к мэйнстримной прессе ведет к поискам альтернативных источников информации и зачастую сопровождается гиперинфляцией всевозможных мифов и конспирологических теорий. Из несистемной сферы появляются и быстро завоевывают популярность политики и партии, критикующие отдельные моменты существующего политического и (или) экономического порядка (например, международное движение Пиратских партий). Но, пожалуй, самым примечательным явлением последних лет стали, с одной стороны, серии т. н. «бархатных революций» прокатившиеся по многим странам «второго» и «третьего» мира, и, с другой стороны, появление и взрывной рост в странах «первого мира» низовых народных движений, таких как испанское (перекинувшееся затем и в другие страны Европы) Democracia Real YA и американское (ставшее затем всемирным) Occupy movement.
Могут сказать, что «бархатные», «цветные» революции — это как раз выступления ЗА классическую буржуазную демократию. По внешней видимости это действительно так. Но, не все так просто как кажется на первый взгляд. Реальной движущей силой таких революций являются народные массы, исключенные (3). Точно также, исключенные являются движущей силой низовых движений за реальную демократию в странах первого мира. Проблема и там и здесь по сути одна — исключение, отчуждение широких народных масс от активного участия в экономической и политической жизни. Только в менее развитых странах (которые, как правило, менее продвинулись по пути перехода от индустриальной к постиндустриальной экономике) всевластие и бесконтрольность элит представлены грубо, зримо. Институты буржуазной демократии в этих странах либо вообще отсутствуют, либо настолько извращены , что их использование как фигового листка авторитарной диктатуры очевидно для всех и каждого. Спонтанное возмущение народных масс, благодаря активным усилиям про-буржуазной организованной политической оппозиции, обращается в этих условиях к наиболее простому и, по-видимости, эффективному решению — требованию восстановления классической буржуазной демократии. В развитых странах, где система псевдо-демократии обнаруживает свое истинное лицо и все более и более компрометируется в глазах широких масс, вопрос ставится по другому — от существующей системы к реальной демократии. Таким образом, проблема одна, различно лишь ее осознание и формулировка перспективы.
Вышеописанный взгляд на социальную структуру современного общества не подменяет собой классовый анализ, а дополняет и конкретизирует его. Левые силы должны исходить из конкретной реальности, а не абстракций. И действовать в этой реальности. Если мы говорим о пролетариате, то должны понимать его реальное положение и его реальное сознание. Если говорим о буржуазии, то должны понимать реальные механизмы ее гегемонии в обществе и те силы, которые объективно бросают вызов этой гегемонии. Левые сейчас переживают период идейной дезориентации и организационной слабости. Этим объясняется тот факт, что многие левые движения, группы и партии не могут выработать адекватную стратегию и тактику и идут либо в хвосте тех или иных буржуазных сил, либо существуют в паралельной реальности оторванной от жизни догматики.
Возмем действительное движение масс, исключенных, и поставим вопрос следующим образом — возможно ли на самом деле добиться реальной демократии вне социализма? Очевидно, что нет. Но массам исключенных предстоит пройти долгий и трудный путь неизбежных разочарований и поражений, для того, чтобы избавится от многих иллюзий. Тем временем, объективная проблема не-участия, исключения будет все более и более обостряться. И тут многое, если не все, зависит от организованности левых сил. Речь не идет о том, чтобы сходу, волюнтаристски навязать массам левый проект и марксизм. Массы не примут такой подход. Необходимо, участвуя в реальном движении, терпеливо и настойчиво объяснять массам истинные причины и следствия существующих проблем, предлагать реальные и обоснованные альтернативы, показывать ошибочность тех или иных решений и подходов. Необходимо в конкретных делах завоевывать доверие масс. Чем целеустремленнее будут левые проводить такую работу, тем меньше ошибок совершит массовое движение, тем больше сократится путь к реальной демократии.
Очевидно, что левые должны соответствующим образом среагировать на изменения в социальной структуре. В какие организационные формы может вылится эта реакция? Какая оргформа наиболее адекватна современной ситуации? Становление и развитие левых марксистских организаций прошло ряд этапов. В период II Интернационала, когда политическая система буржуазной демократии еще окончательно не выродилась, когда существовала реальная возможность использовать парламентаризм как орудие улучшения жизни трудящихся и трубуну для пропаганды и агитации, мировое социалистическое движение ориентировалось на создание массовых национальных партий и завоевание мест в парламентах. Практика, однако, показала, что парламентаризм это обоюдоострая штука. Наряду с очевидной пользой он может принести и большой вред в виде политической коррупции и оппортунизма. Целесообразно ли сейчас идти по пути создания массовых партий с ориентацией главным образом на электоральный успех? Ведь существуюшая система демократии в значительной степени скомпрометирована и будет еще более компрометировать себя в глазах трудящихся по мере развертывания реальных противоречий о которых говорилось выше. Ориентируясь на традиционные подходы, играя в электоральные игры с глубоким убеждением что они занимаются «реальной политикой», левые компрометируют себя в глазах широких народных масс еще быстрее чем буржуазные политиканы, ибо ввязываются в дело, которое идет в разрез с их собственной парадигмой и запросом, предъявляемым к ним их социальной базой.
Другой значительной исторической формой организации левых явилась централизованная «партия профессиональных революционеров», концепция которой впервые была разработана В.И. Лениным. Эта форма родилась в условиях жесточайшего политического гнета и диктатуры самодержавия и на практике доказала свою пригодность, привела рабочий класс к победе. Не вина Ленина и других настоящих большевиков, что, в силу трагического стечения ряда исторических обстоятельств, на известном этапе партия профессиональных революционеров превратилась в партию профессиональных бюрократов. Тем не менее, представляется, что в современных условиях такая модель организации нуждается в корректировке. Диктатура господствующего класса осуществляется сегодны более гибкими методами, чем примитивное насилие и голый произвол. Соответственно, нужны более гибкие формы отвечающие запросам времени.
Представляется, что современной революционной стратегии оптимально соответствует компактная организация, стоящая на твердой идейной почве живого, творческого марксизма и строящаяся на принципах демократического централизма, но с переносом центра тяжести на демократию, а не централизм. Такая организация действует внутри массовых движений за реальную демократию. Эта организация опирается прежде всего на наиболее радикальную часть массового движения. Она помогает пробуждению сознательности борьбы и стремится поднять движение на более высокую ступень по мере удовлетворения частичных требований масс. Ее стратегия состоит в том, чтобы объединить разрозненые выступления различных слоев и групп исключенных, создать Единый фронт борьбы за реальную демократию и социальную справедливость, завоевать в этом фронте лидирующую позицию и, опираясь на наиболее радикальные и сознательные отряды трудящихся, сломав господство олигархии вывести общество из тупика, направив его по пути социализма.
Примечания:
К примеру, восстание рабов под руководством Спартака началось с бунта гладиаторов, которые по сравнению с остальной массой рабов жили в довольно сносных условиях. Ударной силой крестянских войн в России были отряды казаков, недовольных ущемлением своих исконных вольностей. Великая Французская Революция началась с того, что зажиточные делегаты Генеральных штатов от третьего сословия выказали неповиновение королю, объявив себя Национальным собранием. В авангарде революционных событий в Петрограде в 1917 г. шел наиболее квалфицированный и высокооплачиваемый отряд рабочего класса — рабочие машиностроительных заводов.
Достоевский, наблюдая осужденных к каторжным работам, писал в «Записках из Мертвого дома»: «...если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием, так что самый страшный убийца содрогнулся бы от этого наказания и пугался его заранее, то стоило бы только придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности и бессмыслицы». Отчужденный труд содержит для работника элемент бессмыслености в большей или меньшей степени. Наиболее отчужденный труд — рабство, есть в тоже время и самый неэффективный труд.
Особняком стоит ливийский случай. Здесь мы имеем дело с внутренним конфликтом в обществе с иной, трайбалистской структурой.
|
|
