Артём Лоскутов признан виновным - расеянская Фемида "поставила его на бабло"

Я не буду касаться юридической стороны обвинения, потому что адвокат в своей речи уже доказал полную несостоятельность обвинения, и я согласен с ним по всем пунктам защиты.

Скажу другое: расправа надо мной готовилась уже давно, и я об этом знал. 1 мая 2008 года сотрудники УБОПа, тогда ещё не переименованного в Центр Э, попытались похитить нескольких участников мирного, праздничного, согласованного с городской администрацией шествия Монстрация, на котором уже несколько лет сознательные молодые и немолодые люди создают свою собственную историю, предъявляя адекватные требования к нашей абсурдной реальности.

В тот день участников Монстрации, незаконно доставленных на Октябрьскую, 86, сотрудники УБОПа перефотографировали, переписали паспортные данные, и пообещали в случае повторного участия в Монстрации, «обнаружить у каждого из них наркотики», цитирую со слов Александры Поповой, допросить которую, несмотря на неоднократные ходатайства защиты, суд постеснялся.

В апреле 2009 интерес сотрудников УБОПа, теперь уже называющихся борцами с «экстремизмом», под которым подразумевается любая критика действий власти, разоблачение коррупции чиновников, борьба с произволом милиции, и даже использование цитаты Максима Горького «Права не дают — права берут», так вот, интерес сотрудников Центра Э к участникам Монстрации возобновился. Под вымышленными, возмутительными и не имеющими никакого отношения к реальности предлогами, Олег Трофимов, допрошенный в суде, названивал в мой университет, моей матери, и требовал повлиять на меня, чтобы я явился «на беседу», ссылаясь на некие имеющиеся у него заявления о том, что, якобы, я «состою в сатанистской секте, жгу кошек и собак». Я осознавал незаконность этих вызовов, но чаша моего терпения переполнилась, и дабы остановить это безумие, 1 мая я пришёл на так называемую беседу в Центр Э, к Сергею Миллеру, допрошенному в суде. В беседе Миллер обозначил своё личное негативное отношение к Монстрации, и недвусмысленно сказал, что в уголовном кодексе много статей, которые, при желании, могут быть применены к участникам Монстрации и, особенно, к её организаторам, к числу которых он относит, в первую очередь, меня. На этом мы расстались.

В этот момент уже было вынесено постановление областного суда о прослушивании моего телефона. Мотивировкой было указано то, что я «являюсь лидером преступной группы, которая намеревается организовать массовые беспорядки, сопровождающиеся насилием, погромами магазинов и офисов, поджогами и порчей имущества, а также оказанием возможного сопротивления представителям власти, вынашиваю намерения перекрыть движение наземных видов транспорта в период проведения майских праздников». В моих действиях якобы усматривались признаки состава преступления, предусмотренного ч.1 ст. 212, ч.1 ст. 268 УК РФ.

Утром 15 мая, когда все майские праздники уже закончились, а никаких беспорядков так и не произошло, Миллер неожиданно позвонил мне и вновь попытался вызвать «на беседу». Прислать необходимую в таких случаях повестку он отказался, отказался и обозначить цель данной встречи. Я совмещал работу в университете с учёбой, в тот день у меня была назначена предзащита дипломной работы, и пропускать её без уважительных причин я не собирался, о чём и сообщил Миллеру, на что получил выглядящую абсолютно реальной угрозу быть задержанным в течение дня подчинёнными Миллера: «ты дерзкий, я за тобой машину пришлю с собаками» — пообещал он. Своё слово Миллер сдержал, и вечером того же дня я был похищен сотрудниками Центра по противодействию экстремизму. К слову, вечер пятницы это очень удобное для похищения время: на работе меня никто не потеряет ещё как минимум пару дней, а собрать необходимые характеристики для слушания по мере пресечения за выходные практически невозможно. Всё должно было пройти максимально бесшумно и незаметно.

В суде Миллер утверждал, что к похищению и заведению уголовного дела не имеет никакого отношения, однако очевидно, что его прямой подчинённый Трофимов уже после заведения дела собирал на меня характеризующие данные, приобщённые к делу на слушаниях о выборе меры пресечения, в том числе распечатки неких текстов и фотографий неизвестного происхождения, под которыми стоит его подпись и фамилия, опрашивал моих соседей, вызывал на «беседы» родителей свидетелей защиты, приходил на такую «беседу» и ко мне в СИЗО. При этом в рапорте, который являлся основанием для заведения дела, указано, что, по оперативной информации, я якобы распространял наркотические вещества в несуществующем вузе. Информация, очевидно, придумывалась в то утро настолько оперативно, что даже перечитать её времени не хватило. Белые нитки, которыми шито это дело, впрочем, предстают взору внимательного зрителя на всём протяжении шитья.

Напомню суду об откровенных фальсификациях. Например, протоколы допроса Беляцкой дознавателем Голиковой. В материалах на арест, л.д. 21-22 — в протоколе нет подписи дознавателя. В материалах уголовного дела, л.д. 42-43 — в протоколе появляется чья-то подпись, но это определённо не подпись Голиковой, цвет ручки и толщина линии очевидно отличаются от всех остальных записей этого протокола.

Дальше, выдуманная оперативниками Центра Э девушка, которая якобы передала мне пакет с марихуаной у метро «Красный проспект». Она появилась в фантазиях оперативников с единственной целью — придать законность моему задержанию на улице Гоголя. Оперативник Крутиков, допрошенный в суде, утверждает, что преследовал её после «передачи пакета» и потерял из виду в метро. Фактически же Крутиков присутствовал при моём задержании на Гоголя и при досмотре на проспекте Дзержинского, что подтверждается, помимо моих показаний, например, показаниями Беляцкой, Шаталина, Египко и даже показаниями понятых.

Дальше, служебная машина ВАЗ 2114, на которой меня увезли с места задержания, и о которой вдруг забыли упомянуть оперативники, утверждая, что ушли оттуда мы все пешком, т.к. ВАЗ якобы сломался. Лгут они вот по какой причине: я сидел в наручниках на заднем сиденьи, зажатый между двумя оперативниками. В такой обстановке проще простого воспользоваться моментом неразберихи и подбросить в мою сумку что угодно, в отличие от рассказанной ими истории. Наличие ВАЗа подтверждается как минимум теми же свидетелями, что и наличие Крутикова. При этом прокурор имеет смелость утверждать, что показания оперативников последовательные и взаимодополняющие.

Дальше, оперативники врут о моей сумке, говоря будто бы это был рюкзак, затягивающийся верёвкой и имеющий сложные застёжки. Сумка моя — от противогаза, соответственно расстёгиваться она должна моментально, это необходимое для такой сумки условие. Более того, она и в застёгнутом состоянии имеет свободный доступ внутрь, то есть можно просунуть, например, кулак, не расстёгивая сумку, а это гораздо удобнее для подброса, в отличие от выдуманной затягивающейся верёвки и невероятно сложных застёжек, которые определённо несовместимы с необходимостью иметь быстрый доступ к противогазу.

Следующая фальсификация: Лазарев, утверждающий, что следил за мной от метро «Красный проспект» до самого момента задержания, отрицает тот факт, что Беляцкая осматривала мою сумку и вообще что-либо из неё доставала. Удивительно, но при таком раскладе в моей сумке должны быть мешки для вещей, наличие которых подтверждают моя мать, свидетели Ноздрюхина, Барсукова, Беляцкая — эти мешки я вёз для перевоза вещей, остававшихся в квартире на Гоголя. Если я не передавал их Беляцкой, то куда они делись? Как в сумке оказались наушники и кофта, надетые на мне при выходе из метро — их наличие подтверждает оперативник Крутиков. Сумка имеет достаточно небольшой размер и все эти вещи в неё не вошли бы одновременно, именно поэтому я попросил Беляцкую подержать мою сумку, пока я снимаю кофту и наушники, и заодно переложить себе мешки, чтобы освободилось место. Учитывая, что Беляцкая, помимо перекладывания мешков, доставала со дна сумки ещё и значки, не заметить пакет с наркотиками, размером с кулак, она бы не смогла.

Дальше, момент вытряхивания вещей из сумки при досмотре. 30 секунд это не «несколько секунд». Лазарев вытряхивал вещи 30 секунд, эти мои показания подтверждают понятые, при этом он закрывал сумку спиной и был одет в куртку с длинными рукавами, хотя на улице стояла жара. Вещи из легко открывающейся сумки выпадают за две секунды. Совершение полуминутных манипуляций с сумкой сложно объяснить чем-то кроме необходимости подбросить в выпавшие вещи пакет с марихуаной.

Оперативников при досмотре было не двое, как утверждают Лазарев и Борников, их было четверо: ещё Крутиков и Рыбалкин, это подтверждают и понятые. Я фактически был один против четверых оперативников и двух специально привезённых понятых (которых оперативники постоянно называли «зверями»). Уследить за действиями четверых оперативников куда сложнее, чем за действиями двух, поэтому они врут о том, что я мог спокойно контролировать ситуацию.

И наиболее очевидная фальсификация — это время появления понятых. Задержан я был в 19:00, это подтверждается звонком Беляцкой в милицию, совершённым как раз в это время. По показаниям оперативников, от места задержания до места досмотра они вели меня пять минут, потом минут 15-20 искали понятых. Однако, судя по протоколу, досматривать меня начали в 19:05. Получается, как минимум 15-20 минут я досматривался без понятых?

Дознаватель Лебедева выполняла прямые указания прокурора о направлении дела в суд, т.е. она даже и не думала искать доказательств моей невиновности, хотя её должность обязывает к этому. Лебедева заняла обвинительную позицию. Лебедева снимала почти все вопросы защиты в очных ставках. Кроме того, вспоминая о фальсифицированных подписях Голиковой в протоколе допроса Беляцкой, становится очевидным автор фальсификаций.

Защите не удалось, из-за специфической односторонней позиции суда в исследовании доказательств, доказать вчистую мою невиновность. Ходатайства о графологической экспертизе подписей Тольского и Елагина были неоднократно отклонены. Ходатайства о запросе детализации телефонных соединений Тольского и Зацепина с указанием базовых станций, чтобы определить точное время их появления, были неоднократно отклонены. Опровержение оплаты телефона в «Практике» и вообще захода Тольского, Зацепина и Соловьёвой в «Практик», что указывало бы на ложь понятых о том, каким образом они появились в месте досмотра, также стало невозможным из-за отклонения всех ходатайств защиты, связанных с этим. Речь идёт о неприобщении видеозаписи с камеры наблюдения, детализации счетов, списка телефонных номеров, оплаченных через единственный терминал в «Практике» в тот день и так далее. Адвокат указал, что из-за позиции судьи Никитиной он не может профессионально осуществлять мою защиту, т.е. доказать мою невиновность.

Теперь по поводу того, что наркотики, в хранении которых я обвиняюсь, были не мои. Прокурор утверждает, что если их подбросили, то я должен был написать об этом в протоколе. А что, если бы написал — был бы невиновен? Тем более, Тольский, Зацепин и даже Лазарев прямо указали, что я говорил о том, что этот пакет не мой. С момента задержания и я, и защитник просили о проведении дактилоскопической экспертизы пакета. Почему так долго принимали решение об экспертизе, почему отпечатков не нашли — всем понятно. Но почему отсутствие моих отпечатков не является для прокурора доказательством невиновности, хотя все сомнения должны трактоваться в мою пользу? Или презумпция невиновности уже отменена, вместе с Конституцией? Я не брал этого пакета в руки. Наркологическая экспертиза показала, что я не употребляю никаких наркотиков вообще. Кроме того, напомню, я совмещал учёбу с работой, в день выхода из СИЗО я защитил диплом с оценкой «хорошо», совместимо ли это с наркоманией?

В январе на канале НТВ вышел фильм Катерины Гордеевой «Мы не овощи». Фильм о людях, которые не могут мириться с несправедливостью. Этот фильм рассказывал и о моём судебном процессе. Прокурор озвучил такую позицию, что свидетели защиты выгораживают меня, помогают мне уйти от ответственности. Но он, видимо, забывает, что среди этих свидетелей есть абсолютно не знакомые со мной Антонина Прошкина, Данил Шаталин, Илья Египко — люди, которые заинтересованы лишь в справедливости. Они не поленились и не побоялись прийти в суд и дать честные показания, потому что их возмутила откровенная несправедливость, свидетелями которой они стали. Эта несправедливость возмутила и сотни людей, выходивших на акции поддержки не только в Новосибирске, но и в Барнауле, Туле, Москве, Мурманске, Нижнем Новгороде, Санкт-Петербурге, Берлине, Лейпциге, других городах. Эти люди не только подписывали обращения, проводили пикеты, представления, писали песни, снимали фильмы, но даже объявляли голодовки, а это, задумайтесь на минуточку, риск собственной жизнью. Я был в тюрьме, но я был счастлив, зная, сколько достойных людей поддержали меня, от школьников и студентов до Нобелевских лауреатов.

Всей России, да и ведь не только России, известно, что попытки приписать мне какие бы то ни было преступления с самого начала обернулись откровенным фарсом, и даже свидетели обвинения фактически дали показания в мою пользу.

Для чего же потребовались все эти провокации и грубые процессуальные нарушения, эта клевета и ложные бездоказательные обвинения? Для чего понадобился этот суд? Только для того, чтобы наказать меня? Нет, тут «принцип», своего рода «философия». За предъявленным обвинением стоит другое, непредъявленное. Осуждая меня, власти преследуют здесь цель скрыть собственные преступления.

Я не сомневаюсь, что единственно правильным и единственно законным был бы оправдательный приговор. Я знаю закон. Но я знаю также и судебную практику, и сегодня, в своём последнем слове, я ничего не прошу у суда.

Все знают, что я невиновен в том преступлении, в котором меня обвиняют. И потому я не намерен просить снисхождения. Позор для меня и моей страны, если по сути законным считается прямой, неприкрытый обман суда прокурором. Беда, если вся страна убеждена, что суд действует под влиянием чиновников и властей.

Вы можете дать мне условный срок или отправить в колонию, но я уверен, что никто из честных людей меня не осудит.

Приговор, да и сам суд — это и невольное признание значимости того, что я делал и говорил. А в будущем моя реабилитация так же неизбежна, как и сегодняшнее осуждение.

Сколько пророков убьют торгаши и тираны — столько раз на земле будет гибнуть Сократ. В новом рождаясь гении и пророке, что разглядит и достоинства, и пороки в мире своём — и поведает людям о них речью живой — будь то проповедь, будь то стих.

Материалы по теме: