Прощай, бонапартизм!

О БАЗИСЕ 

«Новая политическая реальность»… О ней заговорили с середины прошлого лета, связывая ее наступление с резким снижением рейтингов власти и особенно президента. Но социологические рейтинги – это еще не реальность, а только ее отражение. Политика есть сфера классовых взаимоотношений по поводу государственной власти и концентрированное выражение экономики. Стало быть, если политическая надстройка новая, то, значит, в базисе, в экономических взаимоотношениях классов произошли какие-то серьезные изменения.

Базисные изменения, действительно, произошли. Надстроечным же их выражением является то, что политический строй России выходит из периода бонапартизма как особого режима функционирования самостоятельной бюрократической госмашины, лавирующей между классами, и переходит к открытому, не нуждающемуся более в маскировке господству крупного, государственно-олигархического, капитала.

В свое время пришлось затратить немало теоретических усилий на доказательство бонапартистского характера политической системы при Путине. Созревание российского бонапартизма датируется началом нулевых годов: рубежное событие – арест Ходорковского осенью 2003 года. А его исчерпание мы переживаем в настоящее время: рубежное событие – пенсионная «реформа». Итого 15 лет. Особенно после последнего переизбрания Путина все больше и больше явлений и событий перестало вписываться в «бонапартистскую» модель. Настало время ее пересмотра.

Поскольку в прошлое уходит целая «эпоха», необходимо подробно обрисовать социально-экономические и политические особенности прошедших полутора десятков лет с тем, чтобы осмыслить происходящие изменения и сделать соответствующие выводы на будущее.

1.1. Бонапартизм в классическом определении

Обратимся сперва к классикам. Первую характеристику бонапартизма дал по горячим следам Маркс в книге «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (1852). Она касается изменения места и роли госаппарата:

«При абсолютной монархии, во время первой революции, при Наполеоне, бюрократия была лишь средством подготовки классового господства буржуазии. Во время Реставрации, при Луи-Филиппе, при парламентарной республике, бюрократия при всем своем стремлении к самовластию была орудием господствующего класса. Только при втором Бонапарте государство как будто стало вполне самостоятельным. Государственная машина настолько укрепила свое положение по отношению к гражданскому обществу, что она может теперь иметь во главе шефа Общества 10 декабря, какого-то явившегося с чужбины авантюриста, поднятого на щит пьяной солдатней, которую он купил водкой и колбасой и которую ему все снова и снова приходится ублажать колбасой».

Откуда же происходит такая вольница? Условия, в виде исключения, обретения бюрократической госмашиной самостоятельности разъяснил Энгельс: бонапартистские режимы устанавливаются в такие исторические периоды, «когда борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам, как кажущаяся посредница между ними».

По словам Ленина, «основной исторический признак бонапартизма: лавирование опирающейся на военщину государственной власти между двумя враждебными классами и силами, более или менее уравновешивающими друг друга». Стараясь казаться непартийным, отмечал Ленин, бонапартистское правительство «на деле служит капиталистам, всего больше обманывает рабочих обещаниями и мелкими подачками».

Основная экономическая функция бонапартистских режимов – перераспределение общественного богатства таким хитроумным способом, что ограбленные чувствуют себя облагодетельствованными. «Успех такого рода извергов – одна из ужаснейших тайн истории» – писал о Луи Бонапарте Салтыков-Щедрин. Маркс же объяснял: «Бонапарту хотелось бы играть роль патриархального благодетеля всех классов. Но он не может дать ни одному классу, не отнимая у другого. Ему хотелось бы украсть всю Францию, чтобы подарить ее Франции или, вернее, чтобы снова купить потом Францию на французские деньги».

Лавируя между буржуазией и пролетариатом, бонапартизм пользуется вместе с тем пассивной поддержкой промежуточных мелкобуржуазных слоев. Как мелкобуржуазная масса стихийно колеблется между крупной буржуазией и пролетариатом, так и опирающаяся на нее бонапартистская госмашина сознательно лавирует между этими двумя полюсами капиталистического общества. При этом поддержка конкретного «бонапарта» диктуется не какими-то его замечательными личными качествами а способом производства, экономической атомизацией «подведомственного» мелкобуржуазного населения.

«Парцельные крестьяне, – ставит социально-психологический диагноз Маркс, – составляют громадную массу, члены которой живут в одинаковых условиях, не вступая, однако, в разнообразные отношения друг к другу. Их способ производства изолирует их друг от друга, вместо того чтобы вызывать взаимные сношения между ними… Поскольку между парцельными крестьянами существует лишь местная связь, поскольку тождество их интересов не создает между ними никакой общности, никакой национальной связи, никакой политической организации, — они не образуют класса. Они поэтому неспособны защищать свои классовые интересы от своего собственного имени, будь то через посредство парламента или через посредство конвента. Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом, стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет».

Словом, как говорится, «нет божества без убожества».

«Политтехнология» бонапартистского властвования ярко охарактеризована Лениным: «эквилибрировать, чтобы не упасть, - заигрывать, чтобы управлять, - подкупать, чтобы нравиться, - брататься с подонками общества, с прямыми ворами и жуликами, чтобы держаться не только на штыке».

1.2. Уходящий бонапартизм путинской «эпохи»

Итак, мы имеем следующие условия возникновения и признаки бонапартизма: равновесие основных классов, наличие обширных, пассивных и колеблющихся, промежуточных социальных слоев, самостоятельность госаппарата при доминировании в нем силовиков, экономическое и политическое лавирование власти. Теперь посмотрим под этим углом зрения на Россию путинской «эпохи».

Враждебные классы – буржуазия и пролетариат – в наличии. Природа их равновесия может быть разной – это либо их взаимное истощение в предшествующих классовых боях, либо неразвитость и тех и других. У нас, очевидно, второй случай. Уравновешение буржуазии и пролетариата в современной России есть равновесие не силы, а слабости, – следствие экономической зачаточности как буржуазии, так и пролетариата, неразвитости классовых противоречий между ними.

Классовое размывание («стирание граней»), происходившее в эпоху Советской власти и социализма, не могло не проявить себя в период капиталистической реставрации с самой негативной стороны. Преодоление классовых различий оказалось процессом обоюдоострым – по этому пути можно идти как вперед, так и назад. Если двигаться от размывания классовых различий назад, то приходим к сегодняшнему состоянию. Именно недоразвитостью основных классов буржуазного общества объясняется наличие у нас огромного социального пласта, пропитанного психологией мелкого буржуа, мещанина. Мелкая буржуазия и люмпен-пролетариат составляют большинство трудоспособного населения страны. На пике бонапартизма, в 2013 году, из 69 миллионов экономически активного населения были:

– 30 млн заняты в крупных и средних организациях (включая порядка 8 млн «бюджетников» – госслужащих, педагогов, медработников, коммунальщиков и т.д.);

– 13 млн заняты в неформальном, теневом секторе;

– 12 млн заняты в малом бизнесе;

– 9 млн пробавлялись случайными заработками;

– 5 млн искали работу.

То есть свыше половины трудящихся (39 млн) находились в крайне неустойчивом, «вибрирующем» экономическом положении. Это и есть мелкобуржуазная стихия, и к ней по-прежнему применим тезис Маркса: «Их способ производства изолирует их друг от друга». Российское общество значительно более атомизировано, чем в странах развитого капитализма. При этом атомизация нарастает. По данным Европейского социального исследования (ESS), соотношение групп российского населения с социальной и индивидуалистической ориентацией изменялось следующим образом:

2008 г.            51% – 46 %.

2010 г.            46% – 52%.

2012 г.            44% – 54%.

Отсюда и крайне низкий уровень межличностного доверия – лишь около 20% считают, что людям можно доверять. Поэтому доверие сосредотачивается на одной-единственной личности, «ниспосылающей свыше дождь и солнечный свет». Вот современная российская иллюстрация к старому марксову диагнозу:

«Когда он зашёл в зал, казалось, лампы засветились ярче… Воздух наэлектризовался до предела… Мозг в первые минуты встречи был поражен каким-то «вирусом счастья»… Сила. Колоссальная, мощная сила исходила от него… Казалось, что он излучает с мощностью термоядерного реактора такую добрую и мощную энергию в Мир, что все рядом присутствующие могут в секунду излечиться от самых неизлечимых болезней… Он может одним взглядом испепелить любого врага… Он ушёл… Свет потускнел...» (Михаил Демурия, крымский бизнесмен).

Налицо также опора режима на «военщину», или силовую бюрократию. Собственно говоря, власть – это и есть «силовики». По подсчетам социолога Ольги Крыштановской, доля силовиков и выходцев из силовых структур в исполнительной власти росла такими темпами (см. Таблицу 1).

Таблица 1

Взаимоотношения бюрократии и буржуазии в период бонапартизма называются «крышеванием» (термин русского новояза, вошедший даже в официальные документы Высокого суда Лондона во время процесса «Березовский против Абрамовича») или по-древнерусски «кормлением». Здесь средства производства находятся преимущественно в руках буржуазии, эксплуатирующей наемных работников, однако изрядной частью прибавочной стоимости ей приходится делиться с бюрократией, которая в свою очередь подбрасывает кое-какие крошки и объективному антагонисту буржуазии – пролетариату, а также мелкобуржуазным слоям.

Буржуазии такое, конечно, не нравится. Как отозвался либеральный историк и политик Франсуа Гизо о бонапартистском перевороте Луи Наполеона 2 декабря 1851 года, «Это – полное и окончательное торжество социализма!» За истекшие с той поры время представления буржуазии о социализме практически не изменились. Ее глухое недовольство «социалистическими» лавированиями путинского режима прорвалось, например, в словах вполне рядового служащего крупного капитала – директора по тарифообразованию Сибирской генерирующей компании Е. Косоговой – по вполне рядовому вопросу о тарифах на отопление для населения: «В тарифном законодательстве вообще нет никакой рациональности — оно не имеет никакой экономической обоснованности. Такое впечатление, что тарифная политика в нашей стране заменилась СОЦИАЛЬЩИНОЙ. И в этом видна только политическая дерганность из стороны в сторону. И больше ничего за этим не стоит».

Отлично сказано! Именно «социальщина», ошибочно принимаемая за социализм, и «политическая дерганность из стороны в сторону» государственной машины между противоположными классовыми интересами, и есть фундаментальные признаки бонапартизма.

В истории российского бонапартизма были моменты особо размашистых «дерганий». Специфическое стечение обстоятельств, рождающее равновесие классовых сил, не может быть устойчивым. И когда баланс нарушается, режим качается – наступает кризис власти. Крупнейшим таким кризисом стала Болотная революция.

К исходу «президентства» Медведева буржуазия уже настолько окрепла экономически, что попробовала избавиться от опекуна и поводыря в лице «обожаемого монарха» и его придворной камарильи. В такой ситуации объективная задача путинского бонапартизма в ситуации «восстания сытых» состояла в том, чтобы восстановить баланс: политически ослабить либеральную буржуазию, но не допустить при этом усиления настоящей демократии. Если до кризиса для этого хватало сугубо административных мер, то в конце 2011 года баланс оказался нарушенным столь серьезно, что власть была вынуждена предпринять рискованный классовый маневр – встать на сторону пролетариата, поднять его против либералов. Очень симптоматичен был агитационный ролик, звавший на митинг в Екатеринбурге в январе 2012 года: «Кто и зачем оскорбил трудовой Урал? Кто расшатывает ситуацию в стране и готовит бунты? Темные силы толкают Россию к цветной революции. А мы трудимся, нам некогда митинговать. Но сегодня без нас Россию не спасти».

Таким образом, произошел существенный, хотя и конъюнктурный, тактический поворот. Режим напрямую обратился не к обывательской массе как своей главной опоре, а к промышленному рабочему классу как объективному антагонисту буржуазии. Но «недолго музыка играла». Когда «болотные» протесты были подавлены, и надобность в заигрывании с пролетариатом отпала, тех же тружеников «Уралвагонзавода», обещавших приехать в Москву разобраться с «белоленточниками», постигла злая участь – пять самоубийств за два года.

Однако дело не ограничилось восстановлением баланса. Начиная с третьего президентского срока Путина (2012 г.), бюрократия поставила перед собой гораздо более амбициозную цель, нежели политическое подчинение буржуазии и ее экономическое крышевание. Задача была в том, чтобы самой занять место буржуазии. И по мере решения этой задачи бонапартизм все больше сворачивался. «Крымнаш» заменил собой все другие «плюшки» для народа – и уровень его благосостояния покатился под гору. Падение и обещаемое восстановление реальных располагаемых доходов населения показано на Диаграмме 1, заимствованной у Телеграм-канала «СерпомПо».

Политика лавирования уступила место политике открытого угнетения трудящихся. 

1.3. Сдвиг к государственно-монополистическому капитализму (ГМК)

Все более широкое огосударствление, или, точнее говоря, захват государственной бюрократией ключевых позиций в экономике – и есть тот сдвиг, который знаменует собой окончание бонапартистского периода в истории новорусского капитализма и формирование «новой политической реальности».

Существуют разные методики оценки веса государственного сектора в экономике. Он может рассчитываться, например, как совокупный вклад в ВВП бюджетов всех уровней. МВФ включает сюда также государственные учреждения, государственные предприятия, смешанные компании с участием государства в капитале и дочерние компании этих компаний. Поэтому в зависимости от глубины анализа и получаются разные оценки доли государства в экономике. Так, Росстат дает цифру 15-25%, поскольку учитывает только стопроцентную госсобственность и игнорирует пирамидальное владение и управление через «систему участия» госкомпаний в дочерних, внучатых и т.д. предприятиях. С учетом пирамидальных отношений доля госсектора возрастает до 50%. А если принять методику МВФ и учесть вклад в ВВП расходов консолидированного бюджета, то получаются уже 70%.

Далее следует учесть роль банковского капитала. По данным Аналитического кредитного рейтингового агентства (АКРА), к началу 2018 года доля государства в российском банковском секторе достигла 70%. А в 20 крупнейших банках доля государства еще выше — около 83%. Теперь вспомним слова Ленина: «По мере развития банкового дела и концентрации его в немногих учреждениях, банки перерастают из скромной роли посредников в всесильных монополистов, распоряжающихся почти всем денежным капиталом всей совокупности капиталистов и мелких хозяев, а также большею частью средств производства и источников сырья в данной стране и в целом ряде стран».

В результате Федеральной антимонопольной службе (ФАС) ничего не оставалось, кроме как заговорить языком марксистско-ленинской политэкономии: «Сращивание монополий с государством и прямое огосударствление производства являются неотъемлемыми свойствами государственно-монополистического капитализма. По мере усиления общественного характера производительных сил государство берет на себя все больший объем организационно-хозяйственных функций, вмешивается в процесс воспроизводства на макроэкономическом уровне, пытаясь в краткосрочной и долгосрочной перспективе регулировать всю хозяйственную систему страны в целом» (Доклад ФАС о состоянии конкуренции в Российской Федерации за 2016 год).

Несмотря на разницу в методиках, все экспертные оценки едины в том, что совокупный вклад госсектора в ВВП неуклонно возрастает. Приводим максимальные оценки:

1998 г. – 25%

2005 г. – 35%

2008 г. – 45%

2013 г. – 50%

2016 г. – 70%

О том, какими способами происходит подчинение частного капитала – государственному, свидетельствуют признания бывшего гендиректора корпорации «Алмаз-Антей», производящей знаменитое семейство зенитно-ракетных комплексов С-300 и С-400, Игоря Ашурбейли: «Мне больше неохота работать в агрессивной среде, когда вся задача правительства – в создании оборонно-промышленного, государственного капитализма. Хоть и много говорилось о частно-государственном партнерстве, на самом деле вся политика строится на госкорпорациях, на укрупнении и так далее. Просто частному бизнесу нечего делать в агрессивной среде, задачи которой либо тебя поглотить, либо лишить заказов, либо прижать какими-то иными способами». «Государство скорее видит в бизнесе кошелек, а не партнера», — сетует и гендиректор Сибирской угольно-энергетической компании Рашевский.

Во как Путин прижал олигархов! Так что же, сбываются отмечаемые всеми соцопросами народные чаяния о пересмотре итогов приватизации и национализации стратегических отраслей и банков? Как бы не так!

Ровно десять лет тому назад я написал колонку «Национализировать государство!» («Советская Россия», 24.03.2009). Речь шла о том, что сама по себе национализация – никакая не панацея от экономических бед и эксплуатации. В зависимости от того, какой класс ее осуществляет, она может служить как инструментом ликвидации капиталистической собственности, так и инструментом ее спасения и укрепления. Капиталистическая национализация является одним из традиционных способов раздела и передела собственности, не имеющего никакого отношения к интересам трудящегося большинства народа. Поэтому прежде чем говорить о национализации как действительном, а не иллюзорном средстве вывода страны из кризиса и вообще из капиталистического болота, необходимо национализировать само государство, то есть решить политическую задачу: вернуть власть трудовому народу, отстранив от нее правящий государственно-олигархический класс. А от простой замены частных олигархов на государственных антинародный характер режима изменится.

1.4. Узурпация времени

Существует вполне определенный экономический критерий антинародности государства: оно антинародно, если законодательно или иными средствами способствует увеличению продолжительности рабочего времени.

По словам Маркса, установление нормального рабочего дня явилось результатом многовековой борьбы между капиталистом и рабочим. В ходе этой борьбы «капиталист осуществляет свое право покупателя (рабочей силы – А.Ф.), когда стремится по возможности удлинить рабочий день и, если возможно, сделать два рабочих дня из одного. С другой стороны, специфическая природа продаваемого товара обусловливает предел потребления его покупателем, и рабочий осуществляет свое право продавца, когда стремится ограничить рабочий день определенной нормальной величиной. Следовательно, здесь получается антиномия, право противопоставляется праву, причем оба они в равной мере санкционируются законом товарообмена. ПРИ СТОЛКНОВЕНИИ ДВУХ РАВНЫХ ПРАВ РЕШАЕТ СИЛА. Таким образом, в истории капиталистического производства нормирование рабочего дня выступает как борьба за пределы рабочего дня, — борьба между совокупным капиталистом, т.е. классом капиталистов, и совокупным рабочим, т.е. рабочим классом» («Капитал», том I, глава VIII, § 1).

Класс капиталистов преследует двоякую цель. Во-первых, удлинить рабочее время. (Помните, олигарх Прохоров предлагал узаконить «добровольное» удлинение рабочего дня. Впрочем, это происходит и без всяких узаконений). Во-вторых, капитал стремится поддержать на постоянном уровне, а в кризисных ситуациях – и увеличить размер «резервной армии труда», то есть безработицу, без которой он не может «правильно» функционировать. Наличие безработицы как постоянного фактора производства позволяет капиталу относительно беспрепятственно удлинять рабочее время и снижать цену рабочей силы.

Именно эти две цели – удлинение рабочего времени и увеличения безработицы – и преследует пенсионная «реформа». А поскольку «реформа» проводится правящей государственной бюрократией, не может быть сомнений в ее антинародности. Сделавшись крупнейшим капиталистом, она кровно заинтересована в удлинении рабочего времени и росте безработицы.

Как в РФ обстоят дела с рабочим временем, (по результатам мониторинга Института социологии РАН) показано в Таблице 2. При этом рост трудовых нагрузок не сопровождался пропорциональным ростом заработков. Сверхурочные оплачиваются лишь одной трети работающих более 40 часов в неделю.

Таблица 2

Удлинение рабочего времени свидетельствует о ставке российского капитала на экстенсивный экономический рост – то есть на производство прежде всего абсолютной прибавочной стоимости, что характерно для архаичного, технологически отсталого капитализма с низкой производительностью труда и сверхэксплуатацией рабочего. В этом легко удостовериться, сравнив продолжительность рабочего года (в часах) в России и в технологически развитых странах «Большой семерки» (сопоставимые данные Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) за 2016 г.):

Германия                   – 1 298

Франция                    – 1 423

Италия                       – 1 577

Великобритания       – 1 660

Канада                       – 1 715

Япония                      – 1 724

США                          – 1 787

Россия                        – 1 996

Среди стран-членов ОЭСР Россия по продолжительности рабочего года находится в одной компании с Мексикой (2 348), Коста-Рикой (2 244), Чили (2 049) и Южной Кореей (2 014). К корейскому казусу, на пример которого, судя по всему, ориентируется ныне план «путинского прорыва», мы обратимся ниже.

Если же не получается удлинить рабочий день, то капитал старается удлинить совокупное рабочее время трудящегося, а именно повысить возраст выхода на пенсию. Во многих случаях трудящиеся в силу тяжелого материального положения просто вынуждены прекращать трудовую деятельность позже официального пенсионного возраста. Российская ситуация (по данным ОЭСР) показана на Диаграмме 2.

Таким образом, женщины фактически выходили на пенсию в среднем на 5 лет позже достижения официального пенсионного возраста, а мужчины – на 3 года. В течение этих пяти и трех лет пенсия служила им заметной надбавкой к зарплате. Теперь же пенсионная «реформа» лишает их этой надбавки и существенно ухудшает их материальное положение.

С увеличением пенсионного возраста не только удлиняется рабочее время, но и увеличивается резервная армия труда, возрастет предложение на рынке рабочей силы. Так, по расчетам доктора экономических наук Алексея Кашепова, в результате повышения пенсионного возраста численность безработных россиян может увеличиться к концу президентского срока Путина с текущих 3,5–4 млн человек до 7,7–7,8 млн и составить 9,6–9,7% от численности рабочей силы. Возрастание предложения рабочей силы неизбежно повлечет за собой снижение ее цены. Даже и без пенсионной реформы здесь в течение последних 10 лет наблюдается стагнация. Если в период восстановительного роста с 1999 по 2008 год реальная зарплата выросла почти в три с половиной раза, то с 2008 по 2014 год она выросла только на 20%, а с 2014 по 2018 год – на совсем уж мизерные 0,8%.

Антинародный характер очередных «мероприятий» правящего режима можно резюмировать словами Маркса: «при своем безграничном слепом стремлении, при своей волчьей жадности к прибавочному труду капитал опрокидывает не только моральные, но и чисто физические максимальные пределы рабочего дня. Он узурпирует время, необходимое для роста, развития и здорового сохранения тела». И если этому стремлению не сопротивляться, капиталистическое производство ведет к преждевременному истощению и уничтожению самой рабочей силы.

Перед началом московского антипенсионного митинга КПРФ 28 июля прошлого года полиция сорвала задник сцены с лозунгом «Долой власть капитала, терроризирующую собственный народ!». Это все, что необходимо и достаточно знать о пенсионной «реформе» и о том, чьи интересы она выражает. Любые требования сокращения рабочего времени и повышения заработной платы капитал толкует как экстремизм, популизм и социальную безответственность.

Поэтому по своему объективному значению борьба против увеличения пенсионного возраста есть первый в постсоветской России случай реальной классовой борьбы в общенациональном масштабе – борьбы совокупного капиталиста против совокупного рабочего. Другое дело, что эта классовая объективность массами осознается очень слабо или вовсе не осознается. Если эксплуататоры четко осознают свой классовый интерес, то о трудящихся этого пока сказать нельзя. Однако общенациональная арена для развития классового сознания пролетариата возникла. Как разворачиваются события на этой арене – об этом поговорим во второй статье.

1.5. Способ присвоения прибавочной стоимости

Итак, государство стало крупнейшим капиталистом, и потому бюрократия превратилась из сословия в класс. Деньги у этого класса есть, и деньги огромные! По данным Счетной палаты, суммарные остатки средств федерального бюджета на счетах Федерального казначейства в 2018 году достигли 10,188 трлн рублей. Это рекордная сумма за всю современную историю России, а в первом квартале она увеличилась еще на 762 млрд рублей.

И как же бюрократия намерена распорядиться с этими гигантскими ресурсами? Так же, как распоряжалась и до сих пор – присвоить. Один из коренных признаков класса – способ получения и размер той доли общественного богатства, которой он располагает (Ленин). Если частный капиталист присваивает прибавочную стоимость непосредственно – по «праву» собственника средств производства и покупателя рабочей силы, то бюрократ как капиталист государственный, не являясь юридическим собственником, действует более опосредованно. Частное присвоения прибавочной стоимости в системе российского государственно-монополистического капитализма отличается рядом особенностей.

Во-первых, это так называемый инсайдерский контроль с целью изъятия ренты, детально исследованный, например, недавно вышедшим на свободу политическим узником Александром Соколовым в кандидатской диссертации «Влияние рентоориентированного поведения на инвестиции российских государственных корпораций» (2013).

«Инсайдеры» это лица, которые доминируют в корпоративном управлении. Наиболее известные инсайдеры – высшие госчиновники, перешедшие на руководящие посты в госкорпорации: Чубайс – РАО ЕЭС и Роснано, Сечин – Роснефть, Греф – Сбербанк, Шувалов – ВЭБ, Дворкович – Сколково. А «рентоориентированное поведение» – иносказательное обозначение воровства, а конкретнее – хищения путем присвоения или растраты чужого (в данном случае государственного) имущества, вверенного виновному (ст. 160 Уголовного кодекса РФ).

«Бюрократия госкорпораций, – отмечает Соколов, – никак не отвечающая за результаты своей деятельности перед обществом, в ответ на общественный запрос планомерного развития и активного участия государства в организации развития экономики лишь имитирует его, прикрывая реализацию своих личных интересов. На примере системы неформального контроля и безответственности в госкорпорациях видно, как тезис К. Маркса приобретает свое особое значение: государство используется инсайдерами как своя частная собственность». То есть фактически произошла очередная ползучая приватизации госсобственности.

На конкретном материале Соколов строго доказал, что сие «рентоориентированное поведение» является не отдельным эксцессом, а носит системный характер. В результате анализа деятельности четырех госкорпораций («Роснано», «Олимпстрой», «Росатом» и «Ростех») он определил потери от инсайдерского контроля и изъятия ренты, то есть частного присвоения государственных ресурсов, в размере от 25-35% в «Роснано» до 31,5-57,4% в «Олимпстрое» от общего объема инвестиций. Ну как было не посадить такого «неблагонамеренного» ученого!

Последние проанализированные Соколовым датированы 2012 годом. С тех пор формы «рентоориентированного поведения» значительно усовершенствовались. По словам аудитора Счетной палаты Татьяны Блиновой, под задачу вывода части средств при госзакупках специально создаются не только коммерческие и некоммерческие организации, но и бюджетные учреждения. Схем все больше, они становится все изощреннее, причем большинство их полностью укладывается в законодательство: все нормы формально соблюдены, а в результате — большой ущерб и объем средств, выведенных из экономики, констатировала Блинова.

Во-вторых, это пользование инсайдерами инфраструктурой госпредприятий, как своими собственными. К их услугам дворцы, охотничьи и рыболовные заимки, пляжи и лыжные курорты под видом «баз отдыха» и прочих «учреждений культуры».

В-третьих, это «зарплаты» высшего руководящего звена размером в десятки и сотни миллионов рублей, явно выходящие за рамки личного трудового вклада и просто приличий. Это, разумеется, никакие не зарплаты, а часть прибавочной стоимости.

В-четвертых, это непотизм, или семейственность и кумовство. Давно уже стали притчей во языцех «суперуспешные бизнесмены и бизнесвумены» – министерские, губернаторские, депутатские и прочие супруги, дети, братья и сестры, тещи и тести, сваты, кумы и т.д. и т.п. Как только глава семейства занимает подходящую должность, так сразу у его родственников и приятелей моментально обнаруживаются недюжинные предпринимательские таланты. Считать бизнес, ведущийся госчиновниками через родственников и иных подставных лиц, частным никак нельзя. Формально он частный, а на деле это государственно-аппаратный бизнес, успешно эксплуатирующий общественные ресурсы, пока глава семейства на коне, но палающий при утрате его владельцами административного ресурса. При этом бизнес, как правило, не возвращается обществу, а переходит в «ведение» других чиновников и их семейств.

1.6. «Диктатура развития»

Характер экономической политики любого государства определяется классовым характером власти. В России у власти находится гибрид государственного и частного олигархического капитала. Гибридный характер господствующего класса определяет и гибридный характер его экономической политики. У экспертов Фонда «Либеральная Миссия» даже сложилось впечатление, что при составлении майского указа помощники Путина подобно гоголевской Агафье Тихоновне просто «взяли макроэкономическую часть из программы Кудрина и добавили к ней дирижистско-инвестиционную концепцию из программы Столыпинского клуба». А это, по их мнению, будто бы непримиримое и неразрешимое противоречие.

Мнение либеральных экспертов в общем соответствует распространенному в кругах левопатриотической оппозиции представлению о том, что у власти есть два крыла – «государственническое», выражающее интересы «производительного» капитала, и «либерально-космополитическое», выражающее интересы капитала «спекулятивного». Поэтому надо, мол, поддерживать «государственников» и требовать прогнать «космополитов».

Мне неоднократно приходилось критиковать эту концепцию. Противопоставление «производительного» и «спекулятивного» капиталов – идея вздорная. На деле они неотделимы друг от друга и образуют взаимно питательную среду. Разумеется, между ними идет конкуренция. Но «конкуренция производит монополию» (Маркс), а конкретно – в современных условиях – ГМК. И в рамках одной из разновидностей ГМК, известной как юго-восточная азиатская «диктатура развития», «космополитическое» и «государственническое» крылья власти, либеральный монетаризм и государственный дирижизм уживаются особенно дружно.

«Космополитическое» крыло власти в лице прежде всего первого вице-премьера, министра финансов Силуанова и председателя Центробанка Набиуллиной проводит жесткую неолиберальную финансовую политику, ориентированную на восстановление связей с Западом, снятие санкций и приток зарубежных инвестиций. И следует признать, что на этом поприще они уже добились известных успехов.

Все национальные экономики мира находятся под неусыпным присмотром большой тройки международных рейтинговых агентств – Moody's, Fitch и S&P. Их рейтинги есть интегральный показатель доверия мирового финансового капитала к платежеспособности того или иного государства. А, говоря шире, это показатель одобрения мировым финансовым капиталом экономической политики данного государства. Рейтинги имеют много градаций качественного характера – от абсолютного доверия до абсолютного недоверия (при дефолте). На Диаграмме 3 представлена четвертьвековая история рейтинга России агентства Moody's. Аналогичную эволюцию проделали и рейтинги Fitch и S&P. 

Как видим, труды «космополитического» крыла не пропали даром. В 2016-18 г.г. рейтинги (а значит, и доверие мирового финансового капитала) начали медленно, но верно повышаться и в феврале текущего года переползли через нулевую отметку. Примечательно, что, начиная с 2014 года, кредитный рейтинг находится в противофазе с рейтингом доверия Путину. Если рейтинг Путина опустился до докрымского уровня, то кредитный рейтинг, наоборот, поднимается к докрымским значениям. А причина тому одна – пенсионная «реформа».

Впрочем, рост рейтинга не привел пока к росту прямых иностранных инвестиций. Но это, полагают руководители экономического блока правительства, дело наживное. Ведь западные санкции носят политический характер, а политика материя зыбкая и может смениться за одну ночь.

Пока же санкции не отменены, «государственническое» крыло власти будет проводить курс «опоры на собственные силы». Видный представитель этого крыла, помощник президента по экономике Белоусов, написал Путину известное письмо, в котором предложил с целью выравнивания рентабельности изъять и направить на госпроекты 513,7 млрд рублей сверхприбылей у десяти металлургических и четырех химических компаний, то есть именно из тех отраслей, в которых формальная доля госсектора, по оценке кудринского Центра стратегических разработок, наименьшая – 4,4% и 9,3%. (Это к вопросу о том, насколько сегодня «частнокапиталистические» компании действительно являются частными).

В общих чертах план путинского «прорыва» выглядит примерно следующим образом: ускорения роста инвестиций и промышленности планируется достичь за счет гарантированных закупок оборудования у отечественных производителей в рамках нацпроектов (в них планируется вложить 25,7 трлн рублей, в том числе 13,1 трлн из федерального бюджета), а технологический рывок – совершить на базе разработок прорывных видов вооружений.

Крупный частный капитал отнесся к плану весьма скептически. Так, центр макроэкономического анализа «Альфа-Банка» в выпущенном на английском языке аналитическом обзоре «Национальные проекты» предрекает, что они способны ускорить рост экономики с текущих 0,7-1,3% всего лишь до 1,6% в 2024 году. Однако я лично не стал бы с порога предрекать этой стратегии неудачу. Прорыв, о котором постоянно говорит Путин, в принципе возможен, если подражать «диктатуре развития» южнокорейского образца. Ключевые условия экономического рывка следующие:

– высокая доля госсобственности;

– «карманные» олигархи;

– дешевая рабочая сила;

– продолжительное рабочее время;

– низкая соцзащита;

– подавление политических прав и свобод;

– искоренение коррупции.

1.7. Эволюция коррупции

С первыми условиями в России все в порядке. Ну, а как быть с последним пунктом? Корейцы, например, борясь с коррупцией, одного действующего президента подвергли импичменту, двоих экс-президентов посадили, и еще один экс-президент ушел от наказания, бросившись со скалы. Искоренение коррупции – замковый камень, без которого вся «диктатура развития» разваливается моментально и необратимо.

Понимают ли это «верхи»? Абстрактно говоря, понимают. Путин на Совете законодателей так прямо и сказал: «Эффективным ответом на все внешние ограничения может быть только один - разбюрокрачивание системы и создание привлекательных условий для бизнеса. Если мы сможем это сделать – плевать мы хотели на все ограничения!». Тем самым Путин фактически призвал к слому современной российской государственности, ибо коррупция, повторим, не эксцесс, а органический способ существования российской бюрократии, получения своей доли прибавочной стоимости.

Почему же тогда по стране катится волна арестов и посадок фигурантов все более и более высокого уровня – полпредов, губернаторов, министров, сенаторов? Никто, впрочем, не верит, что государство взялось за коррупцию действительно всерьез. Комментаторы видят в антикоррупционной кампании борьбу за раздел и передел «пирога», политическую разборку в верхах в связи с предстоящим «трансфертом власти», а то и просто показуху.

Да, все это есть, однако дело этим все же не исчерпывается. Здесь присутствует и объективное экономическое содержание – а именно смена модели присвоения прибавочной стоимости бюрократией. При бонапартизме главным способом присвоения бюрократией своей доли прибавочной стоимости, создаваемой в соседнем, негосударственном, секторе, было крышевание, то есть сбор взяток и откатов. Период становления бонапартизма (1999-2003 годы) прошел под знаком перехвата силовой бюрократией «института» крышевания бизнеса у организованной преступности. Силовая бюрократия была движима мощнейшим экономическим стимулом: мы должны подавить организованную преступность с тем, чтобы самим занять ее место! Отныне не ОПГ, а мы сами будем крышевать проклятых олигархов! Народ нас в этом поддержит! И народ с энтузиазмом поддержал…

Теперь же идет борьба со старыми формами коррупции, расчищающая пространство для ее новых форм. Прокурорская статистика свидетельствует о том, что  при вступлении в «эпоху» ГМК роль взятки отходит на второй план. Вот количество преступлений по ст. 290 УК РФ (получение взятки), уголовные дела о которых направлены в суд, по годам:

2013 г.            – 6172

2014 г.            – 5515

2015 г.            – 5242

2016 г.            – 4889

2017 г.            – 2404

2018 г.            – 2700

Прекрасно! За два года число взяточных дел чудесным образом сократилось сразу вдвое. Но, конечно, бюрократия себя не обидит. Просто преобладание получили иные формы «участия в прибылях», описанные в параграфе 5. Так, в 2018 году Счетной палатой выявлено более 9,2 тыс. нарушений, совершенных российскими госорганами при использовании бюджетных средств на общую сумму 772,7 млрд руб. Здесь также наблюдается очень показательная динамика (см. Таблицу 3). Количество нарушений растет, а их общий объем падает. Всего за год средний размер одного нарушения снизился сразу в три с половиной раза! Тенденция ясна: идет наведение порядка и дисциплины среди мелюзги.

Таблица 3

Ведь одно дело, когда твоя социальная группа (шайка) крышует внешний по отношению к тебе бизнес другой социальной группы (купечества), то есть берет с него взятки и откаты. И совсем другое – когда твоя шайка стала владельцем этого бизнеса. Теперь здесь необходимы строгая субординация и дисциплина. Тот, кто «берет не по чину», должен быть поставлен на место: всяк сверчок знай свой шесток! Старая, бесконтрольная и неупорядоченная, коррупция превращается из одного из устоев государственности в деяние, подрывающее государственные устои. Поэтому министр Улюкаев, легкомысленно покусившийся крышевать «Роснефть», принужден был присесть на восемь лет. Однако от изменения форм коррупции ее суть не меняется, и поэтому нынешняя борьба с ней может стать не замковым камнем, а камнем преткновения на пути экономического роста.  А «диктатура развития» превратится тогда в диктатуру стагнации.

***

На этом мы завершаем анализ базисных экономических сдвигов, происшедших в последнюю пару лет, а в следующей статье перейдем к исследованию возникшей на базе этих сдвигов «новой политической реальности. Забегая вперед, можно вкратце отметить следующее.

Политическая надстройка бонапартистского режима Путина являла собой систему неписанных социальных контрактов, заключенных исполнительной властью, – с населением в целом, с экономическими «элитами», с оппозицией и т.д. Первый и главный контракт назывался «Социальное государство». Второй контракт – «Равноудаленность олигархов». Третий контракт – «Системная оппозиция». Эти контракты вовсе не были ни равноправными, ни справедливыми. Так, контракт власти с системной оппозицией сильно смахивал на «похабный Брестский мир». Но все же они существовали и так или иначе соблюдались властью.

Теперь же все эти контракты один за другим разрываются по инициативе власти и летят коту под хвост. Так возникает «новая политическая реальность». Своим ви́дением ее перспектив делится известный фрондирующий либеральный профессор МГИМО Валерий Соловей: «На последней неделе у меня было около полудюжины разговоров с экспертами, ни один из которых не отличается оппозиционностью. Их оценки настоящего и перспектив по существу совпали: то, что мы считаем сегодня задницей, завтра покажется конфеткой».

 О НАДСТРОЙКЕ

В предыдущей статье мы рассмотрели происшедшие в последние годы изменения в экономическом базисе, в общественном бытии – вступление российского капитализма в стадию государственно-монополистического капитализма, обусловившее переход государственной машины из режима бонапартистского лавирования в режим прямой «диктатуры развития». Обратимся теперь к изменениям в общественном сознании и политической надстройке.

2.1. Утечка сакральности

Пика могущества российский бонапартизм достиг после присоединения Крыма, когда власть обрела в общественном сознании статус сакральности.

Не следует путать сакральность с легитимностью. Легитимность есть общественное признание власти законной, и ничего сверх того. Власть может не нравиться большинству, но от этого она еще не становится нелегитимной. Чтобы быть легитимной, ей вовсе не обязательно быть сакральной. Для легитимной власти снижение одобрения и доверия свидетельствует только о наличии у нее бо́льших или меньших проблем, но отнюдь не является морально-политической катастрофой.

Не то с сакральностью, опирающейся на веру в богоданность власти. Живописуя вчерашний пик бонапартизма, ошибочно принимаемый за сегодняшний, помощник президента Сурков так и пишет: «Современная модель русского государства начинается с доверия и на доверии держится. В этом ее коренное отличие от модели западной, культивирующей недоверие и критику. И в этом ее сила». В общем, верно. Но именно это и делает власть особенно уязвимой, поскольку того, чего вполне достаточно для легитимной власти, совершенно не достаточно для сакральной – утрата сакральности чревата для нее заодно и утратой легитимности.

По каким же признакам можно судить о сакральности власти в глазах народа? Мне думается, что из всех публикуемых социологических данных наиболее достоверными в этом отношении являются ответы на вопрос о «спонтанном доверии», когда респондентов просят перечислить политиков, которым они доверяют или не доверяют, и респонденты сами, без подсказки, вспоминают имена. Такими еженедельными опросами давно занимается ВЦИОМ. На диаграмме показаны результаты Путина, начиная с 2006 года. Жирные линии – скользящие средние значения за квартал (13 недель).

Цифрами обозначены важные моменты жизни страны и соответственно политической карьеры Путина:

1. Начало «тандемократии».

2. Последствия финансово-экономического кризиса.

3. «Болотная революция».

4. Предвыборная накачка.

5. Пик ксенофобских настроений в стране.

6 – «Крым наш».

7. Военное вмешательство в Сирии.

8. «Трамп наш».

9. Предвыборная накачка.

10 – Пенсионная «реформа».

Максимальный уровень спонтанного доверия продержался два года – 2014-2015. Первые признаки утечки сакральности обозначились сразу после ввода войск в Сирию. Начавшийся тогда спад прерывался дважды – избранием Трампа и предвыборной накачкой самого Путина. Оба непродолжительных подъема были достигнуты исключительно пропагандистскими усилиями. Самое забавное в первом из них то, что избрание Трампа и надежды на снятие им санкций, были расценены как успех Путина. Это показывает, насколько не только политика, но российское общественное мнение на деле зависимы от презираемого на словах Запада. Наконец, после обнародования планов повышения пенсионного возраста произошел самый глубокий за все время наблюдений долговременный спад – на 10 процентных пунктов ниже «болотного» уровня.

И дело не только в пенсионной «реформе» – нисходящая линия, проходящая через точки № 7 и № 10, четко показывает, что спад инициирован не пенсионным грабежом, который лишь поддержал тенденцию. Истоки следует искать во внешней политике, переставшей рождать в умах и сердцах патриотический отклик. Хотя уровень ее одобрения остается по-прежнему самым высоким, именно за годы «Крымнаша» и сирийской кампании в ценностных установках граждан произошел существенный сдвиг от «державности» к более «приземленным» предпочтениям. Как свидетельствует мониторинг Института социологии РАН, идеи державности и духовной «скрепности» заметно потеряли в цене, уступив первенство идеям социальной справедливости и демократии (см. Таблицу 1).

Таблица 1

Одновременно растет спрос на ответственность и самостоятельность, о чем свидетельствуют опросы «Левада-Центра» (см. Таблицу 2). Относительный рост внушителен: в полтора-два-три раза, но в абсолютных величинах это еще не слишком значительное шевеление, до критической массы ему еще далеко.

Таблица 2

Снижение доверия к Путину – часть общего процесса, затронувшего весь госаппарат и телевидение как его официальный рупор. По данным «Левада-Центра», с тезисом, что чиновники всегда или по большей части говорят правду, согласны: 2017 г. – 20%, 2018 г. – 12%. С тезисом, что чиновники всегда или по большей части скрывают правду, лгут, согласны: 2017 г. – 37%, 2018 г. – 52%. А вот вопрос ФОМа: «Есть ли источники информации, которым вы доверяете больше, чем остальным?». По январскому опросу этого года, преимущественное доверие к телевизионной информации снизилось за последние четыре года с 63% до 36%. а преимущественное доверие к информации, распространяемой через Интернет, выросло за тот же период с 19% до 31%.

О том, насколько правящие верхи обеспокоены этими процессами, свидетельствует очередной президентский указ с перечнем показателей для оценки эффективности деятельности глав и органов исполнительной власти субъектов РФ. Под первым номером значится «уровень доверия к власти (Президенту РФ, высшим должностным лицам (руководителям высших исполнительных органов государственной власти) субъектов РФ)». Заметим вскользь, что парламенты и суды за «власть» президентской администрацией не считаются. В предыдущей же версии данного указа (2017 г.) на первом месте стояла ожидаемая продолжительность жизни. То есть доверие граждан к Путину отныне ценится выше продолжительности жизни самих граждан.

2.2. Без классового стержня

Мы посмотрели, что́ люди чувствуют и думают. Теперь о том, что́ они делают, как реализуют свое недовольство вне разговоров на кухне. Наиболее подробную сравнительную статистику акций протеста дает «Центр экономических и политических реформ» (ЦЭПР). К сожалению, итоги прошлого года подведены пока только за три первых квартала, в течение которых число протестных акций выросло почти вдвое: с 1107 в 2017 году до 2154 в 2018 году. Тематическая и количественная структура протестов 2018 года показана в Таблице 3. (Если исключить повторный счет, численность протестующих следует уменьшить раза в полтора-два).

Таблица 3

Таким образом, общий рост произошел в основном за счет пенсионных протестов, которые по своему объективному содержанию стали первым в постсоветской России случаем реальной классовой борьбы наемных работников против капиталистов в общенациональном масштабе. И случай этот показал, что, к сожалению, классовая борьба едва теплится. Наиболее мощные пенсионные акции прошли в прошлом году в Москве. По данным независимой общественной группы «Белый счетчик» их численность составила: 28 июля (организатор КПРФ) – 12,2 тыс. человек; 29 июля (Либертарианская партия) – 6,2 тыс.; 2 сентября (КПРФ) – 8,9 тыс. Всего же в прошлогодних июльских пенсионных протестах приняли участие ноль целых три десятых процента населения тех местностей, где они прошли. То есть реальная численность оказалась на два порядка ниже декларируемой при социологических опросах «готовности». Рост намерения протестовать оказался на поверку мыльным пузырем. В общем, «мы бы им дали, если бы они нас догнали»…

Если бы в дни принятия закона около Госдумы собиралось не сто, а сто тысяч протестующих, все могло сложиться иначе. Но мы же не хотим «как в Париже». Во Франции «желтые жилеты» уже смогли добиться отказа от повышения акцизов на моторное топливо, повышения минимального размера пенсий и отказа властей от повышения пенсионного возраста. И они по-прежнему недовольны, по-прежнему выходят на улицы каждую субботу. А чего добились русские? Заранее включенной в сценарий «уступки» Путина по пенсионному возрасту для женщин. А референдум сорван! А иск в Конституционный суд отклонен! Ну и кого эти пинки возмутили, оскорбили? Кого вывели на улицы вновь? Грубо говоря, народ «утёрся». Прав оказался Владимир Высоцкий: Ах, милый Ваня, мы с тобой в Париже нужны, как в бане… пассатижи!

Ключевым показателем развитости классовых противоречий, которые одни только и могут привести к существенным, а не косметическим социальным переменам, является количество конфликтов Труда и Капитала. Но здесь мы видим пока отрицательную динамику. Доля трудовых протестов (чаще всего связанных с невыплатой зарплат) составила лишь 5% от общего числа акций. При этом, по данным профсоюзного научно-мониторингового центра «Трудовые конфликты» и Центра социально-трудовых прав (мониторинг прекращен в середине прошлого года), третий год подряд продолжается снижение их числа – параллельно с падением реальных располагаемых доходов населения при одновременном росте капиталистических прибылей и углублении социального неравенства (см. Таблицу 4).

Таблица 4

Это поучительные данные, еще раз подтверждающие, что абсолютное обнищание трудящихся отнюдь не способствует их борьбе с эксплуататорами, а, наоборот, только снижает способность к протесту. Сначала снижение уровня жизни (2013-2015 годы) приводит к усилению классовой экономической борьбы. Однако затем, когда этот пониженный уровень жизни выходит на плато (2015-2018), он подавляет способность труда к сопротивлению.

Снижение интенсивности классовых боев отразилось и в общественном сознании, о чем свидетельствую данные мониторинга Института социологии РАН и опроса исследовательской группы ЦИКРОН по вопросу «между какими группами населения России в настоящее время существуют наиболее острые противоречия» (см. Таблицу 5). Жирным шрифтом выделены позиции, по которым за три года произошли существенные сдвиги. Число указавших на остроту противоречия между капиталистами и наемными работниками снилось раза в полтора. Оно и раньше-то было не слишком высоким, а теперь и вовсе мизерно. Зато в те же полтора раза увеличилось число оценивающих как острые противоречия власти и народа. Однако насколько люди связывают противоречия народа и власти с противоречиями именно труда и капитала, остается неясным. Люди также видят быстрое нарастание политических противоречий в обществе, но не замечают их классовой природы.

Таблица 5

* от числа работающих

** от всех опрошенных

Итак, классовые протесты крайне слабы. Зато набирают силу протесты общегражданские. Очевидно, если пенсионная проблема воспринимается абстрактно, как грядущая где-то еще далеко впереди, то мусорная, например, проблема – вот она, под самым носом в прямом смысле слова и прямо угрожает здоровью. Отсюда и существенная разница в численности участников пенсионных и «мусорных» протестов в одних и тех же местностях. Так, волоколамские «мусорные» протесты (еще до объявления о пенсионной «реформе») выводили на площадь до 5 тысяч человек, то есть порядка четверти населения города. Пенсионный же волоколамский митинг собрал, по оценке его организаторов, 300 человек. Численность пенсионных протестов в Архангельске и Северодвинске была оценена их организаторами соответственно в 800 и 150 человек, а численность продолжающихся по сей день и большей частью несогласованных с властями «мусорных» протестов в этих городах оценивается независимыми наблюдателями в несколько тысяч.

Сегодня главная болевая точка русского Севера – полигон для московского мусора, строящийся на границе Архангельской области и Республики Коми. В регионе-соседе свалки – та же протестная динамика, что и в Архангельске. Вот что рассказывает первый секретарь Коми рескома КПРФ Олег Михайлов: «Год назад на акции протеста выходили 300 человек. Полгода назад на акцию протеста против пенсионной реформы пришло 700 человек. В феврале на акцию против стройки на Шиесе пришла тысяча человек. 7 апреля было уже не менее двух тысяч человек. Вы видите эту тенденцию? В Архангельске это привело к несанкционированному шествию тысяч людей и к бессрочной акции. На сегодняшний момент исчерпаны все методы борьбы. Люди получили ворох отписок, а полигон продолжает строиться. Реальна там только деятельность активистов и местных жителей, которые блокируют подъездные пути — это оказалось более эффективно, чем переписка с чиновниками».

Мусорная свалка или сквер, уничтожаемый ради строительства очередного храма, – вот те новые точки сборки общегражданского протеста, в ходе которых пикеты, шествия и митинги перерастают в акции гражданского неповиновения, в прямое противостояние с властями. Это крупный шаг вперед. Однако слабость такого рода общегражданских протестов заключается в их локальности – как по географии, так и по проблематике. Власть это поняла и, судя по последним событиям, решила купировать наиболее серьезные локальные протесты локальными же уступками. Так, временно приостановлено строительство мусорки в Шиесе и отменено строительство храма в сквере у Драмтеатра в Екатеринбурге. Цель понятна – локальными уступками предотвратить слияние локальных протестов в общенациональное движение. В условиях отсутствия у протестных акций прочного общенационального классового стержня это задача вполне реалистичная. 

2.3. «Евразийская» развилка 

Вышеизложенное требует отнестись с большой осторожностью к разговорам об «обвальном» падении рейтингов власти и «победном» шествии протестов. Здесь все дело в критериях.

Если исходить из европейских стандартов, то нынешние рейтинги упали вовсе не «ниже плинтуса», а скорректировались до вполне комфортных значений, не угрожающих легитимности власти. Ведь при «вопросах в лоб» деятельность Путина одобряют две трети опрошенных (ВЦИОМ, Левада-Центр и ФОМ), а доверяют в той или иной мере – 60% (ФОМ). Данные показатели снизились за истекшее после президентских выборов время на 15-20 процентных пунктов, но это не критично. Уровень протестной активности, несмотря на локальные всплески, также остается в целом невысоким. Так что текущий кризис доверия – это, с «европейской» точки зрения, еще далеко не полная его утрата, не крах.

Совсем другое дело «азиатские» стандарты сакральности. Нельзя быть «немножко сакральным» – здесь действует принцип: «все или ничего». Утратив сакральность можно заодно утратить и легитимность. История свидетельствует, что даже легкое народное сомнение в богоданности царя рано или поздно приводит к его падению. Поэтому власть, привыкшая жить по «азиатским» стандартам, воспринимает утечку сакральности как катастрофу. Однако что она может тут предпринять?

Выбор, перед которым очутилась власть, заключается в следующем: либо удовлетвориться текущим рейтингом и аккуратно трансформировать «азиатскую» сакральность в «европейскую» легитимность, либо попытаться любой ценой восстановить пошатнувшуюся сакральность верховного правителя – причем в условиях, явно противоречащих решению этой задачи. Не знаю, насколько отчетливо осознается эта дилемма в кремлевских кабинетах, но объективная ее суть именно такова. У правящего режима есть, как выражался батька Ангел, «два путя»: «европейский» (вестернизация) и «азиатский» (архаизация).

Выбор трудный. Ведь вестернизация чревата немалыми опасностями и потерей Россией очень удобной для власти «вековой» национальной идентичности. Вспомним Максима Горького: «В Россию можно только верить, что русский народ чрезвычайно самобытен и что греховная западная наука, развратные формы жизни Запада совершенно не годятся для него. Влияние Запада может только испортить, разрушить кроткую, мягкую душу и прочие редкие качества народа-богоносца, воспитанные в нем порками на конюшнях, сплошной неграмотностью и другими идеальными условиями русской самобытности». Вот и сам Путин признал: «У нас очень патерналистское государство всегда было. Отчасти это хорошо, потому что это сохраняет традиции».

Власть всей душой за архаизацию, но грабить народ удобнее все же «по-европейски». В итоге мы видим гибридное решение: в экономике и социальной сфере ставка сделана на «европейский» тренд, а в политике – на «азиатский». Натуральное «евразийство»!

а) «Европейский» тренд: Мы вам ничего не должны!

Первым признаком перехода от бонапартистского «отеческого попечительства» к «европейскому» (неолиберальному) людоедству стал водопад заявлений чиновников и депутатов о том, что «государство вам ничего не должно». Да, это самый что ни на есть европейский тренд, но… с одной важной оговоркой: это «европейство» ДО его корректировки вековой борьбой пролетариата, вынудившей капитал пойти на значительные социальные уступки и приведшие к возникновению «социального государства».

Бесшабашные высказывания «бояр» объективно подрывают сакральность царя, ибо несут доподлинную правду, обнажая суть государства не как богоданного учреждения, а как машины для поддержания господства угнетателей над угнетенными. Сделанный низовыми чиновниками почин в смягченной форме одобрил сам Путин: «Мы думаем "Добрый дядя должен нам что-то принести", но лучше вспомнить большевистские песни "Никто нам не поможет, ни бог, ни царь и не герой!" Нужно своей собственной рукой это делать». Чиновникам же президент только посоветовал быть поосторожнее и «никогда не допускать высокомерного отношения, неуважения к гражданам ни в словах, ни в действиях».

А как проявить уважение к гражданам? Элементарная логика подсказывает, что если государство не должно им ничего материального, то тогда оно должно хотя бы предоставить им свободу и право выбора, дабы они могли крутиться самостоятельно. Но не тут-то было! Продолжает функционировать система, в которой любая самодеятельность есть правонарушение. Венцом повального запретительства стал закон о запрете не уважать начальство. Власть уподобилась щедринскому губернатору Феденьке Кротикову, который бродил по улицам и придирался ко всякому встречному, испытывая, обладает ли тот надлежащею теплотою чувств.

Кроме того, «европейская» экономика требует «европейского» же политического устройства – многопартийной организации господствующего класса, разделения ветвей власти, федерализма и вообще распределения ответственности по вертикали и горизонтали с целью многократного дублирования и страхования систем классового господства. Отказала одна система – пожалуйста, вот вам другая! И никакого ущерба для легитимности. Но выбрана «азиатская» политическая модель, нацеленная на восстановление пошатнувшейся сакральности: властная вертикаль, и идеологическое сплочение вокруг вождя. Главный изъян такой модели – отсутствие страховки, дублирующих механизмов классового господства. При бонапартизме их отсутствие компенсировалось лавированием госмашины между классами. Но при «диктатуре развития», когда госмашина бесповоротно утвердилась на собственном враждебном трудящимся массам экономическом полюсе, такой возможности уже нет.

Между тем, этот «азиатский» тренд совершенно неожиданно для верхов наткнулся на сопротивление самой госмашины. В последнее время политкомментаторы увлеченно пишут о том, что Путин неуклонно утрачивает роль верховного арбитра в аппаратных междоусобицах, что доселе безропотные кланы и учреждения стали слишком своевольничать, что в верхах разворачивается война всех против всех. Вот одна из оценок: «Если в первые два срока Путина каждый институт и участник политической системы встраивался в единый механизм и терял собственную субъектность, то теперь происходит обратное рассредотачивающее движение, которое придает институтам и игрокам собственную политическую повестку и приоритеты… Российский режим все меньше похож на слаженный оркестр с уверенным дирижером, а все больше на какофонию, где каждый участник стремится выступить громче и заметней остальных».

 Многие хотели бы считать это признаком скорого краха режима. Но если вдуматься, то напрашивается иной вывод: никакая это не какофония, а стихийный процесс становления многопартийной организации господствующего класса, разделения ветвей власти и федерализма. И это, несомненно, «европейский» тренд, противоречащий «азиатскому».

б) «Азиатский» тренд: Культ смерти

Тем не менее, власть не оставила надежд на восстановление сакральности и «надлежащей теплоты чувств». Невзирая на наступившее после начала сирийской кампании явное охлаждение населения к идее великодержавности как военного могущества (см. еще раз Таблицу 1), продолжается нагнетание милитаристской эйфории.

Начиная с брежневских времен, бесспорным считался тезис о том, что в войне между ядерными державами не может быть и не будет победителей. «Холодный мир» держался на концепции гарантированного взаимного уничтожения. Теперь же идет ползучая ревизия этой концепции. Навязчиво рекламируются все новые и новые образцы чудо-оружия – не имеющего аналогов в мире и от которого будто бы нет защиты. Чего ни возьми, все у нас чудесное: чудо-ракеты, чудо-танки, чудо-торпеды… «Это замечательный, отличный подарок стране к Новому году!» – так оценил Путин испытание маневрирующей боеголовки «Авангард». Слово «гиперзвук», смысла которого не понимает 99% населения, превратилось в магическое заклинание, отпирающее врата то ли в Рай, то ли в Ад.

Всевозможные мультики с боеголовками, в считанные минуты поражающими цели во Флориде и на обоих побережьях США, исподволь внушают зрителю ощущение возможности «нашей» победы в ядерной войне. В подкрепление тому на сайте Российского совета по международным делам (глава – экс-министр иностранных дел Игорь Иванов) вышла статья «Миф ядерного сдерживания», выдержанная в стиле китайской риторики 60-х годов: «Атомная бомба – бумажный тигр». Утверждается, что ядерное оружие ничуть не смертоноснее конвенционального, и что бояться ядерной войны не следует, а концепция гарантированного взаимоуничтожения – миф.

Однако «развеять миф» гарантированного взаимоуничтожения – это значит сломать основу современной глобальной безопасности, то есть многократно усилить риск реального ядерного конфликта. Результат этих психологических манипуляций таков, что если в 2017 году постоянный страх перед мировой войной испытывали 40% опрошенных «Левада-Центром», то в 2018 году их доля поднялась до 57%. Ну и прочие, неизбежно сопутствующие нагнетанию милитаристского психоза, страхи: боялись ужесточения политического режима в 2017 году 17%, а годом позже – уже 36%; в 2017 году боялись возврата к массовым репрессиям 21%, а годом позже – 40%. Все три показателя – рекордные за все время наблюдений.

Власть утешает маловеров заклинаниями, что даже если «мы» не победим в термоядерной войне физически, то на худой конец победим «духовно» – «мы» попадем прямо в рай, а «они» – просто сдохнут. И никому из рукоплещущих этим инфернальным предсказаниям Путина не приходит в голову, что аплодируют они прямому плагиату у исламистских террористов-шахидов, с которыми Путин якобы борется «на дальних подступах». И это отнюдь не первое его высказывание – «умремте ж под Москвой», «на миру и смерть красна», «зачем такой мир, если в нем не будет России?»…

То есть под личиной «возрождения исторической памяти» казенная пропаганда активно насаждает в России культ смерти, в котором власть видит надежный фундамент собственной сакральности. «Смерть – простейшая технология сакрализации как первоправителей, так и рядовых членов сообщества», констатирует современный российский исследователь данного феномена (Романов А.В. О сакральности стремления к смерти. Дискурс-Пи, № 1-2, 2013).

Культ смерти, или некрофилия, не имеет ничего общего с идеей самопожертвования ради светлого будущего – самопожертвования ради жизни, а не загробного рая. Мрачное место некрофилии в политике подробно исследовано немецко-американским философом и психологом Эрихом Фроммом, отметившем, что «некрофил воспринимает реально только прошлое, но не настоящее и не будущее». Изучение соотношения между некрофильским характером человека и его политическими взглядами показало, что «антижизненные (деструктивные) тенденции весьма примечательно коррелируют с политическими воззрениями тех лиц, которые выступают за усиление военной мощи страны. Лица с деструктивной доминантой считали приоритетными следующие ценности: более жесткий контроль над недовольными, строгое соблюдение законов против наркотиков, победное завершение войны во Вьетнаме, контроль над подрывными группами и их действиями, усиление полиции и борьба с мировым коммунизмом».

Чем не современная российская пропаганда? В этой характеристике и менять почти ничего не надо – замените только Вьетнам на Сирию и получите казенный идеал «благонамеренного» российского подданного.

2.4. Сам себе душеприказчик

Итак, по объективным социально-экономическим показаниям бонапартизм должен уйти в прошлое. Вопрос лишь в форме ухода. Исторических прецедентов тому немало, и все они сводились до сих пор к следующему сценарию. В течение бонапартистского периода силы буржуазии и пролетариата возрастали, борьба между ними обострялась, а госмашина ослабевала – особенно вследствие военных неудач. В итоге после поражения в какой-нибудь очередной военной авантюре режим ниспровергался совместными усилиями пролетариата и буржуазии. Затем государственная власть переходила сначала в руки буржуазии, и вслед сразу же разгоралась острейшая схватка за власть между буржуазией и пролетариатом. Вот главные тому исторические примеры.

Франция. Франко-прусская война – Сентябрьская революция 1870 г. – Парижская коммуна. Пролетариат проиграл.

Россия. Первая мировая война – Февральская революция – Октябрьская революция. Пролетариат одержал победу.

Германия. Первая мировая война – Ноябрьская революция 1918 г. – пролетарские восстания и советские республики зимы-весны 1919 г. Пролетариат проиграл.

Признаюсь, я лично рассчитывал именно на такой «стандартный» конец российского бонапартизма, при котором к моменту его свержения и буржуазия, и пролетариат выступили бы во всеоружии классовой борьбы. Однако жизнь пошла иначе – говорить сегодня о «всеоружии» буржуазии и пролетариата никак не приходится. Классовая борьба между ними едва теплится. Причина в том, что если все прежние бонапартистские режимы стимулировали экономический рост, и, стало быть, способствовали усилению как буржуазии, так и пролетариата, вызывая в конце концов огонь на себя с обеих сторон, то путинский бонапартизм после восстановительного роста нулевых годов не простимулировал ничего, кроме десятилетней экономической стагнации, славно «поработавшей» на ослабление самостоятельности буржуазии и пролетариата. Именно благодаря этой стагнации «наш» бонапартизм был не свергнут, а тихо «скончался в своей постели», сделался собственным душеприказчиком и приступил к расплате по счетам – в свою пользу, конечно.

Бонапартистский режим был системой неписанных контрактов, заключенных исполнительной властью – с населением в целом, с экономическими «элитами», с оппозицией и т.д. Первый и главный контракт назывался «Социальное государство». Второй – «Равноудаленность олигархов». Третий – «Системная оппозиция».

Эти контракты вовсе не обязательно были равноправными и справедливыми. Так, контракт власти с системной оппозицией гораздо больше похож на «похабный Брестский мир». Но они все же существовали и так или иначе соблюдались. А ныне все эти контракты разрываются один за другим и летят коту под хвост. Как пишет один влиятельный блогер, «после того как власть разорвала договор с обществом после принятия пенсионной реформы, теперь разрывает его с политическими партиями». «В бытовом поведении бюрократии и элит усиливается сознательное и бессознательное игнорирование любых общественных конвенций», – констатирует другой известный профессор-политолог.

2.5. Конец «равноудаленности»

Но самым первым был разорван контракт с олигархами, согласно которому они не вмешиваются в политику, а власть не вмешивается в их бизнес. Вот, что говорил Путин об этом контракте в интервью вьетнамской газете «Нян зан» (февраль 2001): «Последний год был небезуспешен с точки зрения упорядочения отношений бизнеса и властных структур. Мы создаем единые условия для развития всех видов бизнеса. Одновременно мы решили вопрос о равноудаленности от власти представителей крупного капитала. Считаю влияние олигархов на процесс принятия политических решений недопустимым. Сейчас идет работа над правовыми актами, которые ограничат возможности чиновников вмешиваться в жизнь бизнес-сообщества, инициировать всевозможные проверки или мешать бизнесу развиваться какими-то иными способами».

Что касается «единых условий для развития всех видов бизнеса» и обязательства не вмешиваться в жизнь бизнес-сообщества, оно не соблюдалось практически с самого начала. Более того, именно государственное вмешательство стало инструментом слома политического могущества олигархов ельцинского призыва («семибанкирщина»). Те, кто артачился, – Гусинский Березовский и Невзлин, бежали за границу, а Ходорковского посадили.

Однако путинская «борьба с олигархами» вовсе не означала, что крупный капитал лишился политического влияния. Наоборот, он его многократно усилил. Только это уже другой капитал – государственный. Как и во времена «семибанкирщины», принятие политических решений по-прежнему абсолютно непрозрачно и происходит в очень узком ближнем кругу Путина, или, как его еще называют, «Политбюро 2.0». Оно насчитывает около десятка лиц, среди которых неизменно называются И. Сечин («Роснефть»), С. Чемезов («Ростех»), А. Ротенберг («Стройгазмонтаж», «Мостотрест»), Ю. Ковальчук (банк «Россия», Национальная Медиа Группа), и Г. Тимченко («Гунвор», затем «Волга групп»). Первые двое – официальные государственные олигархи, трое других – олигархи как бы частновладельческие, а на деле «смотрящие» за фактически государственными активами. Все они связаны с Путиным давними знакомствами. В числе «кандидатов в члены» Политбюро 2.0 также фигурируют близкие Путину лица: А. Миллер («Газпром»), Г. Греф («Сбербанк»), А. Костин (ВТБ), Н. Токарев («Транснефть»). В общем, как говорил Фамусов, «при мне служа́щие чужие очень редки».

Политические решения заключаются прежде всего в подборе и расстановке руководящих кадров. Расплодившиеся в последнее время телеграм-каналы наперегонки с упоением рассказывают: имярек – человек братьев Ротенберг, этот – братьев Ковальчук, этот от Сечина, а вот этот – от Чемезова и т.д. Верить каждому «сливу», разумеется, нельзя, но важен сам принцип, не вызывающий ни у кого сомнений: верхушка госаппарата формируется из представителей тех или иных конкурирующих государственно-олигархических групп.

Поэтому то, что́ в итоге получилось, следует называть не равно-удаленностью, а разно-приближенностью олигархов к власти. И нет никаких гарантий, что приближенный государственный капитал не захочет обратно превратиться в частный. Полагаю, что он уже давно этого хочет. Недаром же Герман Греф, этот госбанкир с душой неолиберала, заявил: «Проблема – когда олигархи приходят к власти, и проблема – когда государство начинает заниматься предпринимательством». Тридцать лет спустя после первых шагов «номенклатурной приватизации» затевается второе ее издание.

2.6. Конец «социального государства»

На последнем издыхании находится и путинское «социальное государства». Чтобы оценить значение его умирания, важно четко уяснить его конкретное политическое происхождение. По общему правилу, при «обычном» ГМК «социальное государство» есть вынужденная уступка, вырванная, как говорится, «с мясом» у буржуазии в ходе более чем вековой экономической и политической борьбы мирового пролетариата, целой серии революций, главной из которых была, конечно, Великая Октябрьская социалистическая революция, оказавшая решающее влияние на «гуманизацию» капитализма. Ведь капитал цивилизуется не сам по себе, а ровно в той степени, в какой он получает от пролетариата по башке.

В современной же России «социальное государство» стало не плодом текущей пролетарской борьбы против капиталистической реставрации, а остатком советских социальных гарантий, «гирькой», которую государство милостиво положило на пролетарскую чашу социальных весов, дабы поддержать баланс между буржуазией и пролетариатом. Когда же бюрократия полностью подмяла под себя буржуазию, поразив ее в правах до уровня младшего бизнес-партнера, и захватила командные высоты в экономике, она стала все больше облегчать эту «гирьку», сначала исподволь, а затем все более открыто избавляясь от своих социальных обязательств. То есть «социальное государство» демонтируется за НЕНАДОБНОСТЬЮ. Основные этапы демонтажа: монетизация льгот – «оптимизация» здравоохранения и образования – пенсионная «реформа».

Если при бонапартизме бюрократия являлась посредником, демпфером между эксплуататорами и наемными работниками, то теперь государство само есть главный эксплуататор. Родилось присловье: «люди – новая нефть». На них обрушился целый вал новых налогов, сборов и прочих обязательных платежей. При этом происходит интенсивная прекаризация трудящихся, то есть оттеснение наемных работников в сферу трудовых отношений, характерных для зари капитализма (для России это 60-70-е годы XIX века – от отмены крепостного права до учреждения фабрично-заводских инспекций). К признакам прекариата социологи относят следующее:

- отсутствие гарантий занятости;

- нестабильность содержания труда;

- нестабильность заработка;

- отсутствие «подушки безопасности» на случай потери работы;

- отсутствие социальных гарантий со стороны государства;

- низкая позиция во властной иерархии общества и компании/организации;

- нахождение в этом слое более 5 лет.

По оценке отечественных исследователей, численность прекариата выросла с 27% работающего населения России в 2013 году (О.И. Шкаратан, В.В. Карачаровский, Е.Н. Гасюкова. «Прекариат: теория и эмпирический анализ») до 40-50% в 2018 году (Ж.Т. Тощенко. «Прекариат: от протокласса к новому классу»). Для сравнения, в Германии к прекариату относят 15-18% работников, в Японии около 20%. Исследования также показали, что «основными дифференцирующими факторами, отличающими прекариат от прочих социальных групп, являются социальное происхождение и властный ресурс» (Шкаратан и др.). То есть социальные лифты не работают – родившийся в бедной семье без полезных связей так и обречен оставаться прекарием.

Лживая и лицемерная социальная политика бонапартизма уходит в прошлое. Разорвав этот отнюдь не руссоистский «общественный договор», власть обнажила свое истинное классовое лицо. В конечном счете, это полезно, потому что развеивает иллюзии, показывает ложность и бессмысленность упований на нынешнее государство, ожиданий от него отеческого попечения. Однако какова же ему альтернатива?

15 лет «развитого бонапартизма» не прошли даром – представление о государстве как «патриархальном благодетеле всех классов» глубоко укоренилось в сознании не только широких масс, но, к сожалению, и в политических представлениях системной левой оппозиции. Соответственно и альтернатива выдвигается тоже патерналистская, но с обратным знаком. Мол, путинский патернализм оказался плохим и лицемерный, служащим на деле олигархам – а вот «у нас» патернализм будет хороший и послужит трудовому народу. О том же, что на самом-то деле нужно не «совершенствовать», «перенацеливать» и т.д. патерналистскую модель государства, а сломать ее, мало кто задумывается. И вот, дождались, что инициативу слома патерналистской модели государства проявила сама власть, в очередной раз выступив в роли «революционера сверху».

Разоблачая лживость 7-ой, «социальной», статьи ельцинской конституции, лицемерие путинского «социального государства», коммунисты вместе с тем не должны обещать народу восстановления некоего «истинного патернализма». Как писал Ленин еще в Программе РСДРП, партия решительно отвергает «все те реформаторские проекты, в которых каждое расширение полицейской опеки над трудящимися массами изображают, как шаг к решению социального вопроса». Грозным предостережением от подобных проектов должен послужить крах в ряде латиноамериканских стран левого патернализма, неправомерно выдаваемого за социализм. Это чревато глубоким откатом вправо – вплоть до неофашизма, как в Бразилии.

2.7. Конец «системной оппозиции»

Российская «новая политическая реальность» нова́ только по отношению к уходящей в прошлое бонапартистской системе, каковые системы (вспомним слова Энгельса) существуют только в виде исключения. Именно в такой «исключительной» обстановке привыкла действовать левая оппозиция.

Именно бонапартизм породил феномен «системной оппозиции», то есть такой, которая участвует в дозированном диалоге с властью и в заключении с нею компромиссных договоренностей, – оппозиции, признающей авторитет «доброго царя», по-отечески разрешающего споры между своими непутевыми подданными. Схема была такова: сердцевина бонапартистской системы – «силовики», а по обеим сторонам от них – «системные либералы» («сислибы»), представляющие интересы крупного капитала, и «системные левые», представляющие интересы наемного труда.

Кому в этой системе были оппозиционны «системные левые» последние полтора десятилетия? Ни в коем случае не «силовикам», а «сислибам». Главным и практически единственным объектом их критики являлись и являются подконтрольные «сислибам» экономический блок правительства Медведева и Центробанк в лице Набиуллиной. Что же касается отношений с «силовиками» с президентом во главе, то здесь превалирует комплиментарный тон в адрес их внешней политики с упреком, что она якобы несовместима с внутренней социально-экономической политикой. Отсюда и тактика: надо, мол, побудить силовиков к разрыву с системными либералами, к смене курса и тогда все будет хорошо.

Можно разоблачать, обличать и проклинать подобную оппортунистическую тактику «системных левых». Я лично эту тактику никогда не хвалил. Однако нельзя не признать, что в условиях отсутствия хоть сколько-нибудь серьезного массового пролетарского сопротивления наступлению капитала именно этим «презренным системным левым» общество обязано существованием жалких остатков социальных гарантий.

Перелом наступил летом прошлого года – после выступления Путина в поддержку пенсионной «реформы». Придерживаться и дальше стиля «конструктивного взаимодействия», компромиссных договоренностей с властями стало для «системных левых» не просто тяжело, но вообще невозможно. Характерным тому примером стала попытка КПРФ передать думский мандат Павлу Грудинину. Рисуя ситуацию, член Президиума и секретарь ЦК КПРФ С. Обухов писал в своем блоге: «Сопоставляя споры времен президентской кампании и нынешний, возникает очень любопытный вопрос: Грудинин с незакрытыми иностранными счетами имел право баллотироваться на пост президента, а Грудинин с закрытыми иностранными счетами не имеет права получить мандат депутата Госдумы?». Также и Г. Зюганов посетовал на отчете правительства в Госдуме: «Нужен диалог президента с лидерами парламентских фракций. Он порвался, и в течение года его фактически уже нет. Я не знаю, кто за этим стоит».

Да, именно так! Год назад еще существовала возможность вести диалог и кое о чем договариваться с властью, а сегодня это уже невозможно. Почему же, кто за этим стоит? Да никто персонально за этим не стоит! Просто за прошедший год окончательно поменялась социально-экономическая позиция государственной бюрократии – она слилась с крупным капиталом, как говорится, «до степени смешения» и из «патриархального благодетеля всех классов» превратилась в выразителя своих, и только своих собственных классовых интересов. В повестке дня новое соотношение классов – прямое, без посредников и арбитров, противостояние наемных работников и государственно-олигархической буржуазии. Промежуточные мелкобуржуазные слои будут как обычно колебаться и разрываться между этими полюсами. Нет больше бонапартистской системы, а значит, нет и места для «системной оппозиции».

***

Такова новая «макрополитическая» картина современной России. Соответственно вынуждена будет измениться и линия поведения бывших «системных левых». Придется отказаться от челобитных «доброму царю» с бесполезными жалобами на «сислибов», перестать рассчитывать на «конструктивный диалог» и «договоренности» с властью. Да и сама власть не горит желанием продолжать эти игры. В телеграм-каналах сообщают, что один шустрый политтехнолог якобы уже продал Управлению внутренней политики Администрации президента идею: «КПРФ как главный враг». А во исполнение этой идеи полпред президента Меняйло уже посулил главе Хакасии Валентину Коновалову «плаху с топорами».

Ну что же, вызов следует принять. На войне как на войне.