- Михаил Геннадьевич, недавно вы сказали о "конце проекта" объединенной Европы, о том, что Европа уперлась в свои границы. Что это, раздражение от того, что Россию не берут в Европу или попытка, глядя в европейское зеркало, разобраться в себе?
- Бесконечный поток поучений, обычно корыстно оторванных от жизни, а порой и не подкрепленных реальными достижениями, вот уже почти четверть века льющийся на Россию с Запада, вызывает не только усталость и отторжение, но и стремление разобраться в реальном состоянии современных развитых стран, в первую очередь Европы - цивилизационно наиболее нам близкой. Все-таки для России потребность в Европе - это прежде всего потребность в культуре и гуманизме.
Перспективы Европы важны для России не только по прагматическим соображениям, и этим мы, кстати, отличаемся от некоторых бывших стран СССР. Да, Евросоюз - крупнейший торговый партнер, а нам важно, чтобы с ним было чем торговать (а сейчас грузоперевозки переориентируются на занятую работой, а не нравоучениями Юго-Восточную Азию). Нам важно понимать, будет ли вражда к России оставаться в Восточной Европе ключевым критерием демократизма, и будет ли Польша считать себя, когда ей придется выбирать, 27-м членом Евросоюза или 52-м штатом США. Однако более важно, что в России жива идея Европы как средоточия, квинтэссенции цивилизованности и демократичности, как высшего выражения «свободы, равенства и братства».
- И это после всего, что происходило и происходит в долгой российско-европейской истории?
- Отсутствие в Европе ожидаемых по масштабам проявлений этих черт вызывает в нашем обществе сомнения в их существовании, и слово «демократия» начинает обозначать циничное лицемерие. После агрессии против Югославии (когда она, похоже, была растерзана вместо России, как некий символ России, который можно было бомбить безнаказанно) европейская практика отдаляется от прокламируемых европейских ценностей, и возникает ощущение, что едва ли не единственными их носителями, едва ли не единственными европейцами в Европе становятся вымирающие интеллигенты - осколки советской цивилизации.
- То есть последние европейцы живут у нас?
- Россия вот уже 20 лет живет в условиях катастрофы, именуемой «либеральными реформами». В условиях быстрой варваризации мы отчаянно нуждаемся в том, чтобы нашему стремлению к цивилизованности и культуре (во многом продиктованному воспоминаниями о Советском Союзе) было на что опереться в Европе, - но вместо казавшихся незыблемыми европейских ценностей все чаще опираемся на воздух. Европа со времен Древнего Рима и Карла Великого пережила много интеграционных проектов, и значение Евросоюза - не только в его актуальности, но и в гуманности...
- Да, если учесть, что прошлый общеевропейский проект был реализован Гитлером...
- Европа нужна России именно как прививка гуманности, - и неспособность выполнять эту функцию требует углубленного изучения как еще одна угроза нашей цивилизации. С другой стороны, символическому падению Берлинской стены вот-вот исполнится 20 лет. Половина того времени, которое Моисей водил евреев по пустыне, - достойный срок для подведения хотя бы предварительных итогов.
- Не очень радостных, кажется?
- Значительная часть надежд на «возвращение Восточной Европы в Европу» не оправдалась, - и пора понимать, почему. С другой стороны, все надежды, которые могли реализоваться, уже воплощены в жизнь, - и нам как соседям не только в географическом и хозяйственном, но и в культурном смысле важно понимать, что будет дальше. А поводов для оптимизма, к сожалению, немного: итоги последнего расширения Евросоюза и экономический кризис ставят вопрос о перспективах самого европейского проекта.
- То есть речь о собственных проблемах Евросоюза?
- Ключевая проблема Евросоюза - глубочайшая внутренняя дифференциация. Носители разных культур, даже таких близких, как французская и немецкая, по-разному реагируют на одни и те же управленческие воздействия, что затрудняет унификацию управления. Ситуация усугубилась в 2004 году, когда единая Европа расширилась, по сути дела, за пределы своих культурных границ. Многообразие оборачивается различием интересов членов Евросоюза, которое превращает все значимые решения в плоды сложнейших многоуровневых компромиссов. Изменить их после выработки крайне сложно, что делает позицию Евросоюза поразительно негибкой. Поскольку она вырабатывается без участия третьих стран (например, России), она, как правило, оказывается негибкой за наш счет. Заранее принятые и не подлежащие корректировке решения затрудняют плодотворную дискуссию с представителями ЕС. Евробюрократ напоминает магнитофонную кассету с записью директивы и пространными рассуждениями о компромиссах, толерантности, взаимопонимании и других европейских ценностях, выхолощенных до пустой болтовни. Демократия и компромиссы понимаются как безоговорочное подчинение требованиям евробюрократа, то есть как прямой и безапелляционный диктат. При этом европейцы не видят внутренней противоречивости нетерпимой проповеди толерантности и авторитарного навязывания демократии.
- Но это скорее проблема не самого Евросоюза, а России в общении с ЕС.
- Обостряющаяся проблема Евросоюза - противоречие между политическим равноправием его членов и различным уровнем их развития, как хозяйственного, так и культурного. Надежды на быстрое «подтягивание» новых членов к лидерам оказались столь же беспочвенными, что и аналогичные надежды советской цивилизации, - и это заставит европейцев существенно изменить свои ценности. Важно, что сохранение разрыва в уровне развития и хроническая потребность новых членов Евросоюза в помощи предопределены самой экономической моделью евроинтеграции. Президент Чехии Клаус признал, что вступление Чехии в Евросоюз превратило ее в объект выкачивания денег. Это касается всех стран Восточной Европы, кроме Словакии: их сальдо текущих операций платежного баланса еще до начало кризиса было намного хуже, чем в 1990 году. Во всей Восточной Европе мы видим массовую скупку активов, в ходе которой западные корпорации становятся хозяевами не только банковских систем, но и всей экономики, а через нее - и всей политики стран Восточной Европы. Если это суверенитет, то что такое зависимость? И где тот суверенитет, который от нас так истерично требуют признавать?
Развитые страны, в том числе в рамках Восточного партнерства, действуют по принципу «Возьмите наши стандарты, а мы возьмем ваши ресурсы и уничтожим то, чем вы можете конкурировать с нами». В целом это напоминает не справедливую, а неоколониальную модель сотрудничества.
Болезненной является и слабость европейской самоидентификации, даже на уровне элит, - если, конечно, ориентироваться на стратегические решения, а не тосты и другие официальные заверения. Неприятие континентальной Европой агрессии против Ирака в 2003 году создало для ее лидеров уникальную возможность освободиться от американской интеллектуальной опеки и начать самостоятельно определять свое развитие. Поразительно, что связанная с этой свободой ответственность смертельно напугала тогдашние европейские элиты, отвыкшие от нее, - и их паническое возвращение под комфортный контроль «старшего брата», которого можно всласть порицать и винить его во всех смертных грехах, включая собственные ошибки, что стало сутью «трансатлантического ренессанса».
- Все это выглядит, скажем так, не очень морально.
- Да, существенна для Евросоюза и проблема морали. Переписывание истории, насаждение демократии в Афганистане и Ираке при толерантности к ее «дефициту» (по официальной формулировке) в Латвии и Эстонии, попустительство практике апартеида и государственной реанимации фашизма в некоторых членах Евросоюза, торговля людьми (продажа Милошевича за обещание 300 млн.долл. правительству Джинджича, который без этой продажи был бы жив), одобрение государственных переворотов под видом народного волеизъявления - все это глубоко аморально и в корне противоречит европейским ценностям в том виде, в котором мы привыкли их признавать.
Проявлением морального кризиса Евросоюза является и априорная неравноправность сотрудничества с другими странами. Когда после 11 сентября 2001 года президент Путин в бундестаге на хорошем немецком языке предложил Евросоюзу пакт «энергия в обмен на технологии», официального ответа ему так и не последовало. Неофициально же России дали понять, что она от Евросоюза никуда не денется, ее энергия все равно будет работать на Европу, а свои технологии Евросоюз оставит себе как гарантию конкурентного преимущества над Россией.
- Вы заступаетесь за Путина?
- Я заступаюсь за Россию. Понимание диалога с нашей страной как диалога всадника с лошадью не способствует сотрудничеству и еще раз подтверждает, что всякая аморальность неминуемо подрывает жизнеспособность, - как отдельных людей, так и сообществ наций.
- Вы говорите о мировом кризисе?
- Да, мировой экономический кризис усугубляет проблемы Евросоюза. Неожиданно обнажилась недостаточная жизнеспособность даже относительно старых его членов: чего стоит одно только появление у фондовых аналитиков аббревиатуры «PIGS» - Португалия, Италия (иногда называют Ирландию), Греция и Испания! Даже в этих странах, получивших колоссальную поддержку, проблемы удается лишь несколько смягчать, - что же говорить о Восточной Европе? Принципиален отказ развитых стран Евросоюза от существенной кризисной помощи новым членам. Он зафиксировал разделение «единой Европы» на страны четырех сортов: крупных доноров; небольших развитых стран, обеспечивающих свои нужды; крупных получателей помощи и, наконец, неразвитых стран, не имеющих политического влияния для получения значимой помощи. Это - крах основополагающей идеи Евросоюза об однородной, равно развитой и, соответственно, равно демократичной Европе.
- А как с перспективами вхождения в ЕС Молдавии и Украины?
- Кризис остановил расширение как Евросоюза, так и еврозоны: у развитых стран больше нет ресурсов для расширения, а страны-кандидаты не могут выполнить требования. «Восточное партнерство» - лишь паллиатив, способ привязки к себе элит стран-соседей и расчистки юридического пространства для своего бизнеса. Таким образом, Евросоюз, этот экспансионистский и направленный на неуклонное расширение проект, теперь из экстенсивного поневоле становится интенсивным, - и это должно весьма скоро изменить весь его облик. Не стоит забывать, сколько прожил другой интеграционный, советский проект после того, как под давлением внешних обстоятельств отказался от территориальной экспансии.
- И это все связано с кризисом или проблема глубже?
- Глобальный экономический кризис - лишь внешнее выражение глубокого преобразования внутреннего устройства человечества (на всех уровнях, от семьи до континентов), переход от привычного нам соответствия индустриальным технологиям к соответствию качественно новому, информационному технологическому базису. На этом пути много проблем. Так, сегодня мы эксплуатируем технологические принципы, найденные во времена «холодной войны». Когда она кончилась, оказалось, что нормальный человек в нормальной демократии не жертвует сегодняшним потреблением ради завтрашнего, - а значит, ради технологического прогресса. А без технологического прогресса человечество вернется к варварству и попросту сгниет: и как будет выглядеть постдемократия? Но главная проблема - это сверхпроизводительность информационных технологий, делающая избыточным значительную часть населения Земли и, в частности, почти весь «средний класс»: для производства достаточно качественно меньшего количества людей.
- Но средний класс - это основа, так сказать, "священная корова" современной европейской демократии. Для кого тогда демократия и прогресс, если нет среднего класса?
- А вопрос даже не в том, как будут выглядеть и кому будут служить традиционные демократические институты без «среднего класса». Вопрос в необходимости смены парадигмы развития человечества. Если оно по-прежнему будет развиваться ради прибыли, нам предстоит утилизировать излишнее население Земли и, желательно, самим не попасть в эту перспективную категорию. Если мы хотим оставаться людьми и, соответственно, не хотим даже думать об этой людоедской задаче, - нам остается признать лишь, что человечество должно развиваться не ради прибыли, а ради развития людей, ради самосовершенствования своих членов. По этому пути пыталась идти советская цивилизация, но у нас не получилось, и теперь мы тянемся в поисках этого пути к наиболее гуманной и наиболее близкой нам европейской цивилизации. Однако она тоже отклоняется от этого пути, от своих прокламируемых ценностей, - и чем сильнее объективная мировая потребность в них, тем дальше она от них отклоняется.
- Но это вопросы, которые надо обсуждать не в экспертном сообществе, а среди самых влиятельных людей, принимающих решения.
- Увы, Европа давно утратила интеллектуальную инициативу: европейцы не обсуждают стоящие перед ними проблемы, потому что это неполиткорректно, - а политкорректное мышление, как известно, столь же продуктивно, что и безопасный секс. Другие центры мировой мысли не могут найти выхода: американское мышление слишком технологично (если две трети человечества оказывается лишней, американское мышление будет искать способ их уничтожения, а не смены модели развития), китайское - этноцентрично, а российское отягощено собственными проблемами. Тем не менее решение этих преимущественно европейских проблем исключительно важно для нас не только как по мировоззренческим, так и по практическим причинам. Ведь мы лучше кого бы то ни было знаем, что, если проблему не решить по-хорошему, она решится сама - по-плохому.
В конце концов, будет ли Россия одним из мостов - или балансиров - между Западом и Китаем, или же она будет частью Китая, как была частью Золотой Орды, - во многом зависит и от будущего объединенной Европы, и от степени гуманизма ее объединения.
|
|
