Недавно Геннадий Зюганов, отвечая на вопрос корреспондента «Вестей» о том, почему ему «не по душе Февральская революция и Временное правительство» заявил: «Я посмотрел состав. Там, кроме министра железнодорожного транспорта, все остальные были откровенно масонами и не скрывали это. Нам надо поклониться большевикам, которые спасли страну». И подчеркнул, что «гражданская война – это война октября с февралем».
То, что из всего массива явлений, образующих феномен Февральской революции, Зюганов специально выделил тему масонства (то есть некой тайной, сокрытой от посторонних глаз политики) – не случайно. «Заговор! Закулиса! Инородческие силы!» - вот что обычно изрекает ни в чем не участвующий обыватель, когда привычная ему картина социальной действительности меняется калейдоскопически быстро. На том же уровне объяснения остаются и обыватели от политики, если происходящее вносит диссонанс в привычную им подковерную парламентскую возню. Да, Февральская революция для Зюганова (этого выдающегося обывателя от современной политики) – дела давно минувших дней. Однако тут важен сам подход к осмыслению социальной реальности. Если предположить, что Февральская революция – не заговор, а глобальное вторжение народных масс в политику, то спрашивается, как быть с многолетней линией КПРФ на удержание людей от такого вторжения сегодня? И нужен ли будет Зюганов, если вторжение состоится вновь?
Потому особенно важно нам, коммунистам, людям, которые такого вторжения не боятся, а напротив, считают необходимым ему всячески содействовать, выяснить и уяснить для себя, чем был Февраль 1917 года.
Перед бурей
Давая оценку состоянию романовской империи накануне революции, русский поэт Александр Блок писал: «На исходе 1916 года все члены государственного тела России были поражены болезнью, которая уже не могла ни пройти сама, ни быть излеченной обыкновенными средствами, но требовала сложной и опасной операции». «Главный толчок к развитию болезни, - отмечал Блок, - дала война; она уже третий год расшатывала государственный организм, обнаруживая всю его ветхость и лишая его последних творческих сил».
Сегодня уже не секрет, что Мировая война 1914-1918 гг. велась за глобальное господство, за передел мира, за новые колонии и рынки сбыта. Россия, будучи великой державой, не могла, с одной стороны, не участвовать в этой войне, а с другой – война была ей не по плечу. Российская империя, имея определенные территориальные интересы в Персии, Армении, Галиции, вместе с тем не имела и не могла (в силу ее отсталости) иметь на международной арене тот же голос, которым обладали ее союзницы – Англия и Франция. Будучи лишь привилегированным слугой этих государств, Россия, однако, несла на себе главный груз бойни народов. За годы войны русская армия потеряла убитыми более чем какая-либо иная армия, а именно около 2,5 миллионов человек, или 40% всех потерь армий Антанты. И если в первые месяцы войны солдат мало рассуждал о происходящем, то годы горьких поражений, голодовок, болезней и смертей сделали свое дело. Твердая убежденность в бессмысленности происходящего проникла в сознание все большего количества фронтовиков. «Всякий, побывавший вблизи армии, должен вынести полное и убежденное впечатление о безусловном моральном разложении войск», - так оценивало обстановку на фронте осенью 1916 года Петроградское жандармское управление. Вряд ли можно найти более объективный в данном случае источник. Ведь такие донесения предназначены не для пропаганды.
Лучше ли обстояли дела в тылу, в том огромном резервуаре, из которого царизм черпал людскую силу для ведения войны – в деревне? Сомнительно. К 1905 году в Европейской России 30 тысяч крупных помещиков владели 70 миллионами десятин земли. Такое же количество земли принадлежало 10 миллионам крестьянских семей. За годы войны правительство вынуло из села 13 миллионов землепашцев и около 2 миллионов лошадей. Слабые хозяйства стали слабее, бедные – беднее. Условия для новой волны аграрных восстаний не только не исчезли, но и были усугублены кошмаром мировой бойни. После поражения революции 1905-1907 гг. русский мужик готовился преъявить новый счет помещикам и самодержавию.
Говоря о положении рабочего населения России, консервативные «исследователи» любят рассуждать о том, сколько ведер водки и килограммов остенских устриц мог купить на месячный заработок пролетарий. Однако национальный доход на душу населения в России по состоянию на 1914 год, если сравнивать его с другими великими державами, вступившими в мировую войну, был самым низким – в разы ниже, чем в САСШ, Британии, Франции и Австро-Венгрии. Был и еще более точный индикатор отношения рабочих к своему положению – кривая забастовочной активности. Если 1915 год дает нам 156 тысяч участников политических стачек, 1916-й – 310 тысяч, то только в январе-феврале 1917 года волна поднимает сразу около 600 тысяч политических стачечников. Достаточно было небольшого толчка, чтобы рабочие перешли к штурму обрыдлого им порядка жизни.
Наиболее дальновидные представители высших слоев общества тоже осознавали, что назревает драма. Лидер кадетской партии Павел Милюков указывает на постоянно растущее число людей, «которые надеялись предупредить стихийную революцию дворцовым переворотом, с низложением царской четы». Наличие таких планов подтверждали и полицейские чиновники. Так, начальник Петроградского охранного отделения генерал Глобачев в своем «совершенно секретном» докладе, относящемся к 26 января 1917 года, говорил, что «передовые и руководящие круги либеральной оппозиции уже думают о том, кому и какой именно из ответственных портфелей удастся захватить в свои руки». Среди оппозиционеров-заговорщиков фигурируют фамилии видных деятелей Государственной Думы и Государственного Совета, военно-промышленного и земского движений, банкиров, фабрикантов, высших сановников и даже великих князей. «Что будет и как все это произойдет, - доносило охранное отделение, - судить сейчас трудно, но, во всяком случае, воинствующая оппозиционная общественность безусловно не ошибается в одном: события чрезвычайной важности и чреватые исключительными последствиями для русской государственности «не за горами».
А что же сам венценосный Романов – император Николай II? Видел ли он всю глубину разрастающейся под ним пропасти? Историческая литература содержит подробное описание психотипа последнего российского монарха. О его трусости, жестокости, вероломстве и циничном фатализме сказано немало. Но главное: этот царь не обладал ни одним качеством, которое отвечало бы масштабам выпавшей на его долю миссии по руководству Россией. 1 февраля 1917 года председатель Государственной думы Михаил Родзянко писал Николаю: «В минуту грозной опасности самая плохая политика – закрывать глаза на всю серьезность сложившейся обстановки… Положение России сейчас катастрофическое». Правитель не счел нужным реагировать на это предупреждение. До падения русского самодержавия оставался месяц.
Крах царизма
В последней декаде февраля 1917 года в Петрограде начались трудности со снабжением хлебом. У лавок выстроились длинные очереди — «хвосты». 21 февраля начался разгром магазинов. С криками «Хлеба!» толпы горожан окружали пекарни и булочные и демонстрировали по улицам. 22 февраля забастовали рабочие крупнейших предприятий Петрограда. В этот же день, получив заверения от правительства о подконтрольности ситуации, Николай II покинул город и направился в ставку Верховного главнокомандующего в Могилев.
23 февраля (8 марта) левыми партиями традиционно праздновался Международный день работницы. Этот праздник стал хорошим поводом для развертывания стачечного и уличного движений. При активном участии подпольных групп социал-демократов (прежде всего – большевиков) забастовали более 120 тысяч рабочих. Прекратили работу гиганты городской индустрии. Высыпавшие на улицу люди повсеместно двигались к центру города. К требованиям хлеба добавились требования прекращения войны и ликвидации самодержавия. Произошли первые столкновения с полицией и казаками. Отдельные выступления стали превращаться в общегородскую политическую стачку, а вместе с ней – в революцию.
24 и 25 февраля демонстрации и забастовки шли по нарастающей. В стачках участвовали уже более 300 тысяч рабочих. Их спешили поддержать служащие и студенты. Пояляются первые жертвы, как со стороны демонстрантов, так и со стороны полиции. Но есть и обнадеживающие новости: разъезд одного из казачьих полков отказывается стрелять в рабочих и обращает в бегство полицейский отряд. Николай II телеграфирует из Могилева: «Решительно пресечь беспорядки в столице». Увы для властей: сказать было намного легче, чем сделать.
27 февраля революция переходит в фазу вооруженного восстания. На сторону рабочих встают десятки тысяч солдат петроградского гарнизона. Берутся штурмом тюрьмы, освобождаются заключенные. Заняты Арсенал, Главпочтамт, телеграф, вокзалы, мосты. Горит здание Окружного суда. Правительство полностью терят управление столицей. Восставшие приходят к стенам Таврического дворца, где заседает Государственная Дума. Контролирующие Думу вожди либеральной оппозиции в растерянности – гарантии полной победы восстания еще нет, но и бросить ситуацию на самотек нельзя – есть риск не успеть запрыгнуть на несущийся на всех порах поезд и отдать власть улице. В результате принимается компромиссное решение – создается Временный комитет Государственной Думы. Но лишь для «водворения порядка» и «сношения с лицами и учреждениями». Замысел вождей Думы прост: в случае поражения революции они смогут оправдаться перед царем тем, что не претендовали на власть, а только хотели содействовать предотвращению «анархии».
Но такой сценарий не устраивает лидеров легальной левой оппозиции – представителей организаций меньшевиков, за которыми на этом этапе идет большинство рабочих. И вот в этот же день 27 февраля, в том же здании Таврического дворца из числа видных социалистов создается Временный исполнительный комитет Петроградского совета рабочих депутатов. Исполком объявляет о проведении выборов от заводов и вечером того же дня открывается первое заседание Совета. Лидирующие позиции в нем занимают меньшевики и эсеры, но образуется и фракция большевиков. Последние выпускают манифест, в котором призвают к установлению демократической республики, введению 8-часового рабочего дня, конфискации помещичьих земель, прекращению войны. Но сил повести за собой массы у большевиков еще нет: они только вышли из подполья, их не знает масса, их лидеры находятся в эмиграции, ссылках, тюрьмах.
Тем временем правые социалисты – меньшевики и эсеры – ведомые мыслью о том, что произошедшая революция является буржуазной, достигают соглашения с буржуазией в лице Временного комитета Думы. В ночь на 28 февраля комитет объявляет о готовности взять власть и сформировать Временное правительство. Одновременно вожди Думы ведут переговоры с генералитетом, «обкатывая» различные сценарии сохранения монархии «на английский манер» с передачей трона от Николая к его малолетнему сыну Алексею либо брату Николая Михаилу. Загнанный в угол, преданный всеми, включая высшее военное командование и собственную родню, император 2 марта подписывает манифест об отречении от престола и о передаче власти брату Михаилу. Но надежды части буржуазии на воцарение подконтрольного им царя Михаила II тщетны. Восставшие рабочие и солдаты больше не приемлют никаких монархических комбинаций и с негодованием отвергают мысль о продолжении господства «романовской шайки». 3 марта великий князь Михаил Александрович подписывает акт о непринятии власти и просит всех граждан подчиниться Временному правительству впредь до созыва Учредительного собрания.
Так закончилось трехсотлетние правление в России династии Романовых и кануло в лету русское самодержавие. Формально наша страна будет провозглашена республикой лишь 1 сентября 1917 года, но уже в те мартовские дни для всех было ясно, что возврата к прошлому нет.
Ко «второй революции»
Еще находясь в Швейцарии, лидер большевиков Владимир Ленин дал произошедшему на родине исчерпывающую характеристику: «Если революция победила так скоро …, то лишь потому, что в силу чрезвычайно оригинальной исторической ситуации слились вместе, … совершенно различные потоки, совершенно разнородные классовые интересы, совершенно противоположные политические и социальные стремления. Именно: заговор англофранцузских империалистов, толкавших Милюкова и Гучкова с К к захвату власти в интересах продолжения империалистской войны… Это с одной стороны. А с другой стороны, глубокое пролетарское и массовое народное … движение революционного характера за хлеб, за мир, за настоящую свободу». «Было бы просто глупо, - резко отвечат сторонникам теорий заговора Ленин, - говорить о «поддержке» революционным пролетариатом России кадетско-октябристского, английскими денежками «сметанного», столь же омерзительного, как и царский, империализма. Революционные рабочие разрушали, разрушили уже в значительной степени и будут разрушать до основания гнусную царскую монархию, не восторгаясь и не смущаясь тем, что в известные короткие, исключительные по конъюнктуре исторические моменты на помощь им приходит борьба Бьюкенена, Гучкова, Милюкова и К° …!».
Эти слова являются ответом на нытье современных обывателей в политике о «масонах, загубивших великую страну». Можно сколь угодно долго производить подсчеты членов тайных обществ и иностранных агентов среди министров, парламентариев и великих князей. Решающей роли для судеб монархии это не играло и сыграть не могло. С «масонами» или без них, дни русского самодержавия были сочтены. Оно просто рухнуло, свалилось, как валится от сильного ветра сгнившее и лишенное корневого питания дерево.
Догматические «марксисты», а также нередко оказывающиеся в компании с ними «левые патриоты» любят выставлять Февральской революции счет за буржуазность ее итогов. Мол, начали рабочие и солдаты так хорошо, а власть все равно сдали тем же кровососам и их эсеро-меньшевистским подпевалам. Все это верно, но спрашивается, дает ли это нам право судить о Феврале только по составам Временного правительства? Можно ли полностью пренебречь той обстановкой относительной свободы, которая утвердилась после переворота и дала тем же большевикам, тем же реальным рабочим лидерам возможность открыто бороться за более глубокие преобразования?
Владимир Ильич, который потом произнесет немало заслуженных колкостей по адресу господ соглашателей, сдавших власть фабрикантам и помещикам, тем не менее и не думал уравнивать ситуации в России «до» и «после» Февраля. По Ленину главное, несомненное достижение революции – возникновение еще пока слабого, неофициального, «неразвитого еще», но уже настоящего рабочего правительства, выражающего интересы пролетариата и всей беднейшей части городского и сельского населения – Совета рабочих депутатов. Лидер большевиков видит огромный потенциал в легально возникающих Советах (пусть и временно оккупированных соглашателями) и тут же, за восемь месяцев до Октября, как неисправимый исторический оптимист Ленин заключает: «… пролетариат может пойти и пойдет, используя особенности теперешнего переходного момента, к завоеванию сначала демократической республики и полной победы крестьян над помещиками вместо гучковско-милюковской полумонархии, а затем к социализму, который один даст измученным войной народам мир, хлеб и свободу». Суметь пойти «наиболее верным путем к следующему этапу революции или ко второй революции» - вот что теперь, уже в постфевральской России волнует Ленина.
Пройдет всего восемь месяцев и казавшийся многим фантастикой переход «ко второй революции» состоится. На смену вельможам, профессиональным парламентариям и предводителям дворянства на авансцену истории России явится правительство рабочих и крестьян, во главе которого встанет вчера еще малочисленная, гонимая, оклеветанная, получившая образование в «тюремных университетах» партия большевиков – коммунистов. За считанные месяцы разрешив те общедемократические задачи, с которыми так и не справился февральский режим, Октябрь 1917 года резко перевернет эту страницу истории и начнет движение к совсем иному обществу.
Социалистический Октябрь стал возможен в том числе потому, что поле для него расчистил буржуазный Февраль. Ведь для того, что чтобы перейти «ко второй революции», нужна была «первая». Об этом тоже не стоит забывать.
|
|
