Оппозиционные интеллектуалы (действующие; бескорыстные: так я отсёк и чистых созерцателей, и рвачей) в основе своей натуры разделяются на «воинов» и «чиновников».
И у этих категорий диаметрально противоположное отношение к идеологическим расколам.
Такие расколы и размежевания – органичное свойство интеллигентской среды.
И это не только проявление «сектантства», хотя интеллигенция, как квазиклерикальная среда («секулярное духовенство») просто не может ни продуцировать бесконечную схоластическую полемику.
У идеологических расколов есть вполне объективные причины.
И это не распределение по ролям защитников интересов различных социальных (марксисты сказали бы «классовых») групп, согласно предельно вульгаризированному советскому марксизму, в котором Базис («производственные силы») так же руководят и направляют Надстройкой («производственными отношениями»), как звонок из отдела ЦК КПСС (или президентской администрации) кардинально разворачивали ход научной, творческой или публицистической дискуссии.
Поскольку любое значимое общественное движение является следствием цивилизационного «фазового перехода» социума или культурного взаимопроникновения, а возникновение и разбегание парных социокультурных флуктуаций – неизбежное следствие таких процессов, то идеологические размежевания среди политизированных интеллектуалов, в первую очередь, оппозиционеров – это естественное отражение на феноменологическом плане онтологических вихрей.
На этом фоне призывы во имя консолидации перед лицом врага отбросить расхождения так же нелепы, как гипотетическая попытка призвать ранних христиан оставить богословские споры, «сосредоточившись на главном».
Единение как раз обеспечивал император Константин I, который как опытный администратор отлично понимал важность монолитного единства будущей госидеологии и директивно организовал Собор.
Навязанное единство привело к замене постоянного бессистемного брожения и атмосферы непрерывных споров к последующему уходу почти всех христиан Юго-Востока в лоно куда более толерантного раннего ислама. Смертельному расколу православных по вопросу иконопочитания, затем – расколу всего христианства (Великая Схизма). А потом - к капитуляции восточного христианства перед османами и к кровавому расколу западного христианства.
Великий знаток и любитель расколов Ленин своим тезисом о размежевании как необходимой предпосылке объединения хотел сказать вовсе не то, как это понимали и применяли впоследствии. Речь вовсе не шла о важности блюсти ортодоксию и вышвыривать «уклонистов» (еретиков).
Наоборот, смысл был в идеальной технологии создания из полуклубной интеллектуальной тусовки фанатичное ядро дисциплинированного антисистемного движения.
Метод простой – идеолог несколько раз меняет свою «принципиальную» позицию. Все, кто, находясь в плену верности принципам общей доктрины, начинают упрекать идеолога за оппортунизм, немедленно подвергаются с его стороны шельмованию – либо за примитивизм, либо – за заумность и путанность их построений.
К травле присоединяются верные адепты идеолога, убежденные, что сегодня главное быть ему верными, не, а погружаться в схоластические препирательства. Так отбраковываются все слишком критически мыслящие и считающие себя – как минимум – не глупее идеолога, а вокруг идеолога собираются уже не коллеги, но паства, не готовая оспаривать вождя, но идеально подходящая для популяризации путём примитивизации его учения.
«Интеллектуал-чиновник» (во всём диапазоне от претендента на идеологическое канцлерство до скромнейшего Акакия Акакиевича при «единственно верном учении») очень нервно воспринимает все идеологические «неровности».
Для их сглаживания наготове всегда пара надёжных рецептов, вроде советов (сперва – рекомендаций, потом установок) не углубляться в спорные вопросы и искать компромиссные формулировки.
Такой «чиновник» не понимает, что «замотав» один принципиальный вопрос, он тут же налетит на следующий, вытекающий из той же коллизии, что и предыдущий. Например, «крымский вопрос», вдруг вспухший среди оппозиционеров, как на ровном месте. Его можно договорится не поднимать – хотя бы до выборов в послереволюционный парламент.
Но этот вопрос – отражение четвертьтысячелетнего спора о приоритете права или демократии (народовластия): является ли естественное право, часто неписанное, но отражающее общие принципы цивилизации, более значимым, чем высший суверенитет народа, подобно абсолютистскому монарху, могущему что угодно объявлять законным или запрещать.
За «крымским вопросом» немедленно выскочат другие: вопрос о люстрации (громить или подчинять слой номенклатурный слой профессиональных управленцев старого режима), вопрос о статусе национальных республик (если все объявляются русскими, то понятие титульной нации и её административная автономия, естественно, отменяются), вопрос о деприватизации (проводить жёсткую демонополизацию или, напротив, обобществить монополии, поставив их под гражданский контроль) …
И всё это выводится к одному – готова «послетурбулентная» Россия стать частью Европы, соблюдающей принципы Европы, или намерена ещё побыть вновь перелицованной под демократию империей, управляемой альянсом из номенклатуры и олигархии.
Совсем по-другому относятся к расколам «интеллектуалы-воины» (чтобы не сказать слово «аристократы», кстати, Ленин относился именно к их числу, в отличие от его эпигонов и диадохов).
Они отлично помнят, что не было 120 лет назад более люто ненавидящих и порицающих друг друга течений, чем «народники» (будущие эсеры) и тогда единые социал-демократы, заявившие своими размежеваниями, что они:
а) совершенно не намерены строить никакой альтернативной крестьянско-коммунистической цивилизации [сия миссия досталась осваивающим турецкую Палестину евреям];
б) останутся имперцами-русификаторами и поэтому для пребывания в социал-демократической партии еврейскому пролетариату (3/4 от общего числа разделяющих социал-демократические идеи) пора становится русским [пожелание Плеханова о «еврейском погроме в партии» исполнилось трижды – почти как фарс при уходе «Бунда» и ссоре Ленина с Мартовым; затем – уже как трагедия - при разгроме левой оппозиции в конце 20-х и как потом, заключительным аккордом борьбы с космополитизмом].
Но все бурнокипящие взаимные страсти и борения до 1903 года совершенно не мешают всем социалистам вместе обрушиться на царизм в 1905 и уже не выпускать зубов из его холки до марта 1917.
Онтологические противоречия между большевиками и эсерами, даже левыми, по аграрному вопросу (эсеры хотели нечто вроде НЭПа, а большевики «муниципализации земли», т.е. создания самоуправляющихся совхозов размером с волость) совершенно не помешали им создать первое революционное правительство и править коалиционно до июля 1918, когда их «развели» продотряды и братская дружба Ленина с кайзером. [Удайся заговор 6 июля и объяви Советская эсеровская Россия вновь войну Второму рейху, провал германского наступления на Амьен 17 июля и общий переход Антанты в генеральное контрнаступление на следующий день, отечественные историки и по сей день расценивали бы как решающий вклад России в победу в Мировой войне – в этом варианте – единственной: где нет Ленина и Сталина, там нет Муссолини и Гитлера]. (Правда, с риском потерять и Россию, пример Китая, утратившего почти на полвека государственность уже был перед глазами - прим.ред.)
«Интеллектуалы-воины» (от подсознательных генералиссимусов до «доктринальных» прапорщиков и даже «резолюционных» унтеров) отлично знают, что все бойцы – разные. Что они постоянно спорят и ругаются; что молодые ненавидят и боятся старослужащих, а те – презирают молодых; что господа офицеры норовят устроить дуэль, а солдаты – пострелять в спину чертовому офицерью…
Но в нужный момент все вылезают из блиндажей, занимают окоп и отбиваются, или бегут вместе под пулемётами и шрапнелью и занимают чужой окоп…
Тут тоже есть несколько простых правил: а) «всяк солдат должен знать свой манёвр» (не просто послан на убой, должна быть иллюзия важности собственной роли); б) «взятый город на три дня» (каждый должен понимать, что он получит в случае успеха конкретного боя) и так далее.
Поэтому оппозиционеры «военно-аристократического» склада никогда не призывают восстановить единомыслие, они призывают, временно отложив очень содержательные дискуссии (о лучших методах прожарки вшей при помывке, или ускоренного соблазнения баб на побывке, или какой из мобилизованных народов империи более богоизбранный), из точки А (свой окоп) перейти в точку Б (бывший вражеский окоп на очень важной высоте), в которой дискуссии по возможности и продолжить…
Например, во время выборов у двух лидеров списка ПАРНАС было диаметрально противоположное восприятие демократического решения проблемы Крыма: Мальцев говорил, что решать должен "народ Полуострова", а Касьянов, исходя из позиций международного права, что главное - позиция коренного крымскотатарского народа. Позиции проговаривались, не заметались под ковёр, но это не мешало выступать под общим лозунгом: Путину - импичмент!
Ленин не за то нёс по кочкам Зиновьева и Каменева, что они выступали на большевистском ЦК против Октябрьского переворота [эти мещанствующие интеллигентишки, подобно современным аналитикам, подсчитали, что поскольку в Петрограде офицеров-монархистов в три раза больше, чем большевиков, то если офицеры временно отвлекутся от пьянства, то раздавят всех социалистов вместе как клопов; гениальность дворянина Ленина была в том, что он понимал: не только не отвлекутся, напротив, с ханжи перейдут на шампанское], но за то что выдали журналюгам «военную тайну».
Поэтому, пока не трубят к построению, не надо мешать спорам в солдатских землянках и командирских блиндажах.
А когда протрубят, тут уже иная забота появляется: как не попасть под вражеский фугас и как попасть в супостата…
|
|
