Пред законом виновен, а пред Богом я чист.
Предо мною как икона вся запретная зона,
А на вышке с винтовкой озверелый чекист.
Я специально решил обострить: ведь все не нравящиеся нам режимы принять называть «фашистскими» (если они не крайне левые - тут уже без слова «тоталитарный» не обойдёшься).
Почитавши отповеди на тему невозможности временной «нормализации» путинизма и о том, что «авторитарная модернизация» - практически оксюморон, совмещенные с клятвами не вставать на вышку вертухаями, я лишний раз подумал о грехе упрощения.
Разумеется, каждый борец за правое дело должен быть манихеем. Мысленно готовясь к апокалиптической битве, он должен не только видеть мир как арену сражения Сынов Света и Сынов Тьмы, для нужного психологического состояния он подсознательно стремится к «нарастанию ада» и к «полной жести», к тому, что противник будет всё больше и больше погружаться не только во зло, но и в безумие… И так по экспоненте…
Между тем, нелинейный процесс является колебательным. А всякая сложная социально-политическая система, особенно, находящаяся в динамике: война, реформы, революция, «революция сверху» - всегда существует «колебательно», описывая целый ряд синусоид, и по уровню интенсивности действий, и по охвату области преобразований.
Если не обозначать режим (систему), вступивший в конфликт с традиций, существующей социальной структурой или соседями, реформаторским, но более универсально - «преобразовательным», то всё равно алгоритм его существование – род войны.
А принципы успешного алгоритма войны уже 90 лет как наиболее лапидарно сформулировал британский военный историк Лиддел-Гарт, который исходил как из положений «Искусства войны» Сунь Цзы. Этот алгоритм - «непрямая стратегия».
Её основной постулат – не концентрировать атаки на генеральном направлении, т.к. там они встречают наибольшее сопротивление. Следует же сочетать косвенное давление на противника, обманное маневрирование и фланговые и обходные удары. К тому же, война (как и реформы разной интенсивности, и революции) – обычно носит коалиционный характер. Поэтому приходиться маневрировать, чтобы заручиться поддержкой союзников, попытаться переменить часть союзников у противника, а также, т.е., в основном, «развести» своих соратников, заставить их нести максимальное бремя издержек войны, но менее всего получить по итогам победы.
Это означает, что даже самый зловещий и радикальный режим периодически проявляет склонность к оппортунизму, воспринимаемый как повороты к «нормальности». Классические советские примеры, ставшие эталоном – это Брестский мир и НЭП. Ведь современные публицисты, перенесённые в март 1921 года, точно бы после Кронштадта ждали бы от Ленина поголовной мобилизации в трудармии и новый поход-реванш на Варшаву. А нэповские решения – обманом легковерных.
Можно не соглашаться с Устряловым, что НЭП был – в наших терминах – поворотом от коммунизма к левому фашизму, но это не было партийно-чекистской операцией прикрытия. 7 лет НЭПа давали шанс избежать сталинизма, а 7 лет оттепели – постсталинизма застоя… Как 5 лет перестройки – избежать Ельцинской революции, как 14 лет Веймарской демократии – миновать приход к власти нацизма…
У главного современного описателя жизни верхов Третьего рейха Елены Съяновой я встретил одну очень интересную мысль: в гитлеровском окружении не было «партии мира», но там была «партия войны <общеевропейской> через год», «партия войны через два года», «партия войны через 7 лет» …
Вот немецкий океанический флот заложили, исходя из начала войны с Англией не раньше 1945 года. И ведь когда в 1936 году принимали это решение, наверняка долго обсуждали, всё взвешивали. Просто это решение стало «фотографией» расклада сил в военных, морских и политических кругах послеолимпийской Германии… Потом Гитлер стал радикализироваться… Как известно, в июле 1936 года в гитлеровском окружении опасались помогать испанским военным мятежникам, чтобы не быть втянутым в войну с Францией, и только Гитлер после личного обращения к нему, решил, что они вместе с Муссолини радикально вмешиваются. Что только и спасло мятеж, основная сила которого был колониальный экспедиционный корпус в Марокко, переправить который в Испании было не на чем. Знаменитый «4-летний план» перевооружений должен был быть выполнен только в 1940 году. Но к этому времени Рейх уже разгромил Польшу, Францию и британский экспедиционный корпус.
Но, например, осенью 1938 года у Британии не только не было современной авиации, но и общественной поддержки в пользу обширных программ вооружений. Не согласись Чемберлен на мюнхенский компромисс, выражение «Битва за Англию» имела бы строго обратный смысл. И тогда Лондон был бы вынужден идти на куда большие уступки в Европе, чем изъятие у чехов дуги Рудных гор и Словакии. Разумеется, пришлось бы англичанам давить на Варшаву, чтобы пропустила Красную армию до Праги.
Но вот шок от необходимости рыть убежища на улицах Лондона превратил британскую истребительную авиацию в совершенство, и во вторую годовщину гитлеровского ультиматума люфтваффе было разгромлено.
Поэтому вот вопрос для историков: имело ли Британии смысл гибкой, даже воспринимаемой как капитулянтская, политикой помочь сторонникам «партии война не сегодня» в Берлине? Или надо было слушать авантюриста Чёрчилля, провалившего поход на Советскую Россию, а перед этим погубившего десант в Дарданеллах? Ведь когда сэр Уинстон доказывал, что мюнхенское соглашение не принесло мира, и что надо было давать вооружённый отпор Берлину, он никогда не уточнял, чем конкретно он бы давал отпор – очень сказались довоенные программы ограничения вооружений и прочего обуздания милитаристского психоза на британской военной мощи...
Вернёмся к нашей теме с архикошмарным режимом. И при внутренней, и при внешней конфронтации с государством – это не только коалиционная, но осадная война. А при осаде очень полезно если не склонить к сдаче часть обороняющихся, но хотя бы сделать их пассивными созерцателями происходящего…
Путь к сдаче радикальной/утопической системы начинается с лукавых мыслей на тему: а нужно ли так восстанавливать против себя всех? И осаждающий должен искусно потрафлять таким настроениям. Именно так разложили советскую номенклатуру в 1990-91 годах, поставив её перед дилеммой – спасти советскую власть и СССР можно только сталинистским переворотом, но она сама станет неизбежной второй-третьей по очереди жертвой такого политического катаклизма.
Поэтому целесообразно поощрять любой оппортунизм, любые поползновения к «нормальности» (в сторону от утопии).
Я много раз писал, как гениальный Киссинджер заманивал Брежнева в детант - официально «политика разрядки международных отношений», внутри СССР обычно приговаривали «новая стадия классовой борьбы на международной арене». Москву «подсаживали» на кредиты, на доступ к зерну и к технологиям, на возможность выхода элит и субэлит (статусной художественной и научной интеллигенции) во внешний мир, на возможности для советского среднего класса уехать (в волнах еврейской эмиграции) … И тут выяснилось, что отказ от этого привёл к такой ломке, что как только при Горбачёве номенклатура получила возможность выразить свой «классовый интерес», она немедленно стала обменивать геополитических журавлей на мелкобуржуазных синиц.
Поощрение лобби «нормальности» среди оппортунистов никоем образом не отменяет необходимости показа очень печальных последствий в случае неадекватности поведения. Важно понять закономерность страшной внутренней вражды между фракциями. Сильный правитель балансирует между ними, чередует приближение то одной, то другой, а слабый становиться игрушкой в их руках…
Сейчас нам действительно имитируют микрооттепель.
Если это обман, то он вскроется уже к концу года: саботаж дорожной карты по ОРДЛО; возобновление штурма Алеппо и Идлиба любой ценой; продолжение атак на оппозиционных либералов, продолжение преследования независимого бизнеса…
Но тут для путинизма (не для Путина, для режима) – риск огромных: обманувший раз, кто тебе поверит… Разумеется, обманывал и раньше. Но сейчас некое комплексное такое, демонстративное миролюбие по всем азимутам. И разочарование в нём станет окончательным… И вовне, где Борис Джонсон радостно примеривает чёрчилевскую шинель, готовясь к новой священной битве англосаксов с русским медведем. И внутри, где даже верные адепты путинизма ропщут от оргии коррупции и повсеместного разложения верхов…
Поэтому необходимо исходить из того, что режим, как Сталин в 1934-36 [зверские послекировские чистки Ленинграда не отменяли «нормализации» в других сферах], и сразу после войны; Хрущев в 1958-62; Брежнев – 1972-78 – пытается обозначить паузу в каннибализме…
Вряд ли это такая сложная деза, потому что в результате обозначился конфликт между «центристами», обречёнными поддерживать смену галса, и «правопутинцами», в которые тонкостях маневрирования не сильны, но привыкли, подобно «союзникам» в 1905-07 годов, видеть в себе единственную опору престола.Белый дом же или фрау Меркель оттого, что перед Райкиным извинились (вместо того чтобы принести к театру свиную голову, как это сделали с Табаковым) на уступки по Украине или Сирии не пойдут.
Я не предлагаю, как это делали «мудрые советчики» - в декабре 2011 тысячными толпами скандировать «Медведева – в президенты», а в июне 2014 – «Решение Путина отозвать разрешение об отправке войск на Украину – одобряем и поддерживаем», хотя предлагавшие это Хакамада и Ремчуков понимали, какую необычайно важную роль в отколе от Путина радикалов такая политбеспринципность бы сыграла, но говорить и писать, что режим только и делает, что «окончательно становится нацистским» - это комическая нелепость.
Идеальным, конечно, был дворцовый пронунсиаменто, с устранением правопутинцев (подобный горбачёвскому «предоктябрьскому» перевороту 30 сентября 1988 года, устранившему половину Политбюро с Громыко во главе), дающий шанс на широкий политический манёвр, но Путин сейчас уже слабее тогдашнего Горбачёва…
Но в любом случае, любой сдвиг от «антимайдановщины», «опричнины» и балансирования на грани конфронтации с Америкой в Сирии – это благо. Если оформится коалиции «центристов» с «левопутинцами» («нормализаторами»), то может начаться движение со своей инерцией. Ведь главное, чтобы режим не заметил, как проскочил точку невозврата. В апреле 1953 года это было освобождение «врачей-вредителей» (после этого в СССР больше не было ни одного сфабрикованного политического обвинения – идти под расстрел как группа Берия, Абакумов и Рюмин больше желающих не было). Затем – доклад Хрущева в феврале 1956 года на XX съезде (и велик подвиг тех, кто нескончаемо внушал Никите Сергеевичу, что, лишив Сталина «божественного ореола», он только укрепит авторитет партии и коммунизма).
В том же ряду – освобождение Сахарова из ссылки в декабре 1986 – и следом в три месяца – политическая амнистия (и всем понятно – больше за «длинный язык» или за чтение «антисоветчины» не сажают). Потом – выборы на Съезд нардепов (уже тогда нескончаемо обличаемого как сделанного по модели Земского собора – но впервые с января 1918 года в СССР легализована политическая борьба, в т.ч. с КПСС).
Понятно, что аналогом такой необратимости может стать ввод полицейских сил ОБСЕ в ОРДЛО, включая весь периметр украино-российской границы; и прекращение осады восточного Алеппо и Идлиба, согласие на удаление Асада-мл. с поста президента или лишения его права руководить силовиками в новом коалиционном правительстве.
Подобные шаги будут означать не только закрытие двух главных утопических геополитических проектов путинизма, но вообще закрытие для России темы геополитической экспансии. Ибо к тому времени, когда пройдёт шок от этого провала, у любого будущего российского государства будет масса иных хлопот, кроме возрождения имперской политики.
Теперь об авторитарной модернизации. Авторитаризм может рассматриваться как стадиальный откат только в социуме с «консолидированной демократией», по-советски говоря, в «обществе развитогО либерализма». Во всех остальных ситуациях «просвещенный авторитаризм» – лишь политический манёвр. Как голлизм, например, если не углубляться в истории «диктатур развития» …
Все же государственные культуры в остальной истории человечества (если взять за скобки несколько небольших городов Эллады в течение одного столетия и полтысячелетия в истории одного города-государства на Апеннинах) были только авторитарными. Поэтому различия целесообразно делать не по принципу избираемости высшей власти, но по степени вменяемости этой власти, умеренности и адекватности её политики историческим вызовам, содействию развитию и открытости социума.
Авторитарная модернизация – это принуждение модернизированным меньшинством традиционалистского большинства. И никакой иной модернизации до 20-х годов XX не было и быть не могло. И то - только на Западе. Более того, поскольку разрушение традиционалистских устоев – это не только психологическая травма, но и кардинальное изменение общественного статуса и условий жизни (и часто – с большим ухудшением), то ударной силой модернизаторов становятся деятели, сами себя воспринимающие как антисоциальные, как преступники и злодеи, обрушивающие привычный мир. Более того, модернизация часто становится самоподдерживающим процессом только за счёт её поддержки социальными группами, прямо наживающимися на распаде традиционных институтов и жертвах реформирования.
Например, протолиберальные реформы французских физиократов в начале царствования Людовика XVI принесли огромную выгоду спекулянтам хлебом, но немедленно ввергли страну в голод: ликвидация пережитка феодализма – внутренних таможен привела к перераспределению зерна в сторону платежеспособного спроса.
Тут и выяснилось, что либеральная ценовая политика без демократической аграрной (быстрого создания массового слоя свободных земледельцев, имеющих достаточные наделы) – сама по себе разрушительна.Впрочем, в этом случае все вольные и невольные виновники социальной катастрофы – кто не успел убежать - были наказаны гильотиной.
Добрые же и мудрые люди, напротив, для решения назревших социальных и экономических проблем всегда предлагают не ломать порядки огульно, но обратиться к духовному развитию, нравственному самоусовершенствованию, укреплению социальной солидарности с аутсайдерами и прочим способам лечить ВИЧ смачиванием зелёнкой ножек кровати больного…
Подводя итог, скажем, что в нынешних российских условиях, как и век назад, никакой модернизации, кроме авторитарной, быть не может.
Другое дело, что не исключён квазидемократический процесс легитимации власти модернизаторов. Разница с нынешним состоянием российского общества заключается в том, что поскольку потребность в модернизации есть у двух социальных категорий – цивилизованных независимых предпринимателей и европеизированной интеллигенции, то именно они должны будут не только плотно контролировать гипотетических модернизаторов, но и делегировать в их среду своих ответственных представителей.
Для вящей надёжности своей социальной базы модернизаторы будут обречены пойти на некий аналог испанского «Пакта Монклоа» с распределением социального бремени и бонусов от реформ, например, передачу бизнесом, менеджерами и лицами свободных профессий на социальные программы половины своего выигрыша от ликвидации коррупции и государственного вымогательства. Единственное отличие от Испании 1977 года будет в том, что в отсутствие реальных политических сил подобный пакт будет, скорее интуитивным, неформальным, и просто исходить из реальных общественных потребностей и возможностей.
Что же касается опасений оппозиционных интеллектуалов, что модернизаторы превратят их в «попок с автоматами», то берусь успокоить – на вышках останутся профессионалы, т.е. те же (может быть – для вящего унижения – их заставят сдавать зачет по резолюциям ОБСЕ).
Даже во время Великой Отечественной (после зимы 1941), умные командиры понимали, что отправлять грамотея с винторезом в окоп – это чудовищное расточительство ценных кадров (пересказываю на память первые фронтовые впечатления Г.С. Померанца из «Записок гадкого утёнка»): либо спецкор полковой многотиражки, либо – комроты.
|
|
