Это эссе я начинаю писать не как сторонний наблюдатель: в ящичке шкафа лежит в шуршащей прозрачности упаковки аппетитная сигара, скрученная в Никарагуа, и грядущий день её раскуривания мне грезится едва ли не как день соития… Надо расследовать не пресловутую природу этой страсти (химизм – никотиновая зависимость, тут всё просто), а историю её – вдумчиво, местами метафорично, честно, безжалостно. Без этого размышления и только им добываемых выводов никакие внешние запреты не подействуют. Ведь страсть потому и сильна, что иррациональна, неосознанна, «сильнее разума». И если первичная страсть, благодаря которой род человеческий продолжается – вполне осмыслена художественно, какие только кружева метафор тут не накручивали, - то курение, пагубная страсть, явно приобретённого, культурного характера, исследовано таким образом мало.
Приятный дымок… Синий, когда идёт от папиросы, сигареты, трубки, сигары, сигариллы, и коричневеющий после вдыхания, а точнее выдыхания его. Курение придумали коренные американцы – воистину немало они придумали такого, что веками мстит за их истребление европейской цивилизацией. Что-то вроде оброка сгинувшая цивилизация наложила на свою губительницу Европу, Америку, а затем и на весь мир человеков. Сжигающее изнутри пламя мщения индейцев – майя, ацтеков, инков…
В держании возле своего лица этакого микрокостра – есть и, безусловно, нечто первобытное, и от огнепоклонников. Костёр не должен гаснуть в пещере, возле него постоянно дежурят, а если дежурный позволит пламени угаснуть – всё племя его проклянёт, изгонит, и будет ждать нового удара молнии или же надо идти к враждебным племенам «прикурить», чем-то за это платить. Всё это есть в курении – филогенез в каком-то смысле, в каждой затяжке. Частое прикуривание сигарет в руках заядлого курильщика выглядит именно как поддержание огня. И кажется, что тот первобытный огонь и не гас никогда. Вон - сколько потомков пещерного человека носят его у носа! Но это не греющий огонь – вот что важно понять. Более того, рентгеновский снимок покажет, как затруднено после курения кровообращение в пальцах, державших сигарету, и во всём организме. То есть, на деле, это – холодящий огонь. Не тот огонь, что был укрощён и пошёл во благо человечеству, объединявший возле себя – а его личный (ведь самоуничтожение с его помощью осознанное действие), разрушительный, мстительный призрак, который ближе к частнособственничеству, нежели к коллективному согреванию у костра.
Ещё в курении есть величайший обман организма – человеку стало мало одного желудка, он захотел есть ещё и лёгкими, наполнять таким образом всё своё туловище. Не даром, с привыканием, курильщики могут толком-то и не есть – хотя попадающий со слюной в пищевой тракт никотин, смола и прочие ингредиенты этой еды для лёгких, возбуждает аппетит, поистине нездоровый, который нечем удовлетворить, иначе надо было бы есть после каждой сигареты, а слюноотделение-то с курением усиливается, организм пытается себя промывать.
Во вкусе табачного дыма есть нечто сродни кофе – и тут снова гастрономическая ловушка, пытающийся питаться дымом, распробовать его, забывает, что он не даёт энергию организму, а, наоборот, ускоренно её тратит. Сжимая сосуды при этом… Курение есть медленная метаморфоза – метаmortоза, точнее. Ведь в сигаретной порции смерти заложено ее как бы пошаговое, постепенное приятие. И тут тоже кроется важное.
Стать пеплом
Фрейд ближе к концу собственной жизни среди важнейших инстинктов, управляющих поведением и думами человека, выделил влечение к смерти. После всевластия его libido, брутально вписанного в психологию, которую Выготский не случайно называл глубинной, - сие влечение трудно воспринимать без сопротивления. Как это влечение к жизни и размножению, как это неистовое притяжение к противоположному полу, эта жажда жизни в её половой, половинчатой данности – может сочетаться с влечением к смерти? То ли это, что может привлекать? Каким образом человек может стремиться к самоуничтожению, с какой такой стати? «Тебе что, жить надоело?»
Оказывается, может – и курение как раз та самая практика, которая позволяет об этом размышлять с полным вовлечением, так сказать, в процесс. Не случайно столь влюблённый в свои сигары Фрейд – по их вине и скончался. Полагаю, его позднее влечение – точнее открытие им нового влечения, к смерти, и было навеяно сигарным дымом. А в нём – так много… В нём - и веяние социально-экономической формации, при Фрейде пережившей предсмертные судороги в Европе, а уж в России... И созерцание превращения в пепел листьев ещё недавно живого табака. Но мы вернёмся к человеческому self destruction посредством курения. Фрейд под конец своего исследовательского пути действительно стал диалектиком. Ведь воспроизводство рода вкупе с саморазрушением – это почти гегельянский, ильенковский взгляд на развитие человечества. Жаль, Эвальд Васильевич позже пришёл к своим марксистским аналогичным выводам, которых скурившийся старик Зигмунд не услышал.
Итак, с распространением в Европе практики кремации, человек заново взглянул на процесс курения. Тут действительно есть то самое фрейдовское смертовлечение – только стоит его понять попроще. Это подглядывание за собственной кремацией, подглядывание при жизни – и эту жизнь вытесняющее сим смертельно опасным любопытством. Замкнутый круг, сужающий бытие, как сосуды. Раньше в крематориях делали окошки для желающих наблюдать за честностью процесса сожжения их родных, любимых… Говорят, Лиля Брик с интересом смотрела, как горел Маяковский, как он привстал в гробу. Причём даже мужчины, бывшие с ней – поразились её хладнокровию и… любопытству. Вообще она, как определённый тип женщин, и соитие наблюдающих слегка со стороны, - была по-своему честна и даже влюблена. Относясь к сексу без предрассудков, она и к смерти относилась так же, став самоубийцей в достаточно преклонном возрасте, отключила жизнь как ненужную сознанию функцию, когда сломала шейку бедра.
Она, правда, не курила – потому так долго прожила. Она была вполне советской, здоровой женщиной, с разумным цинизмом оценивавшей окружающий мир и социум. Но курящие - они романтики, хотя считают себя циниками… Они полагают, что знают цену и продолжительность жизни. Но при этом же – играют в рулетку. Никотин как допинг – вовсе не оправдывает того вреда организму, который человек наносит сознательно. И тут есть социо-экономические корни, которых мы коснемся позже, когда поймём, чем влечение к смерти именно в таком выражении пленяет человечество.
Становление пеплом, будничность этого процесса – надо понимать буквальнее и метафоричнее при этом. Что такое сигарета, сигарилла, сигара в руке курящего? Это ещё один палец – палец жизни, как добавил бы Фрейд. И этот палец тлеет. Не может человек себе представить и попробовать – сжигать ежедневно, ежечасно живой свой палец. Это больно – а курение даже приятно. Это городской смог в индивидуальных масштабах – это дым крематория, исходящий непосредственно из твоих рук. Приятно подышать собственным сожжением? Может, и неприятно – но интересно. Курящий человек – воплощённый фатализм, философия обречённости, вовлечённости в смертеворот, который поглощает всё и вся. Курильщик брезгливо, но и как-то нежно иногда - сбрасывает пепел. Это прижизненная кремация, это моделирование процесса превращения высокоорганизованной, обученной, социально вовлечённой материи – в равный самому примитивному веществу пепел. Курящие вдыхают дым, забивают микропылью лёгкие, запускают процесс перерождения тканей – всё во имя постижения процесса кремации. Подсознательно? Нет, это слово слишком вульгарно звучит – в том-то и дело, что сознательно. Ритуал самосожжения в маленьких дозах – расслабляет рефлексию.
Вина формации
Есть и гедонистическая сторона в курении – от избытка жизненных сил, в застольном изобилии, когда влаги так много в организме, что так и хочется «присыпать» её пеплом будущей аннигиляции. Микропыль табака в виде дыма падает в лёгкие как снег, и накрывает субъекта пеленой удовольствия – сужение сосудов, задача для сердца, никотин для ума… Однако курение будничное, периодическое, по дозам разбитое – ничего общего с этой застольной практикой не имеет.
В курении давно подмечен коллективный аспект. Как практика общения в сложившейся раскадровке дня – сигарета является, как это ни парадоксально, и проводником к чистому воздуху и гарантированной паузой в монотонной работе. Сигарета – привилегия допинга и отдыха. Здесь тоже диалектика, скорее, а не эклектика – ведь и стремление к смерти, и курение от избытка жизненных сил есть привилегия тех, у кого есть на это время и деньги, дорожающая привилегия. Они ощущают себя сектой во время общения в клубах дыма. Они несут свой «вечный огонь» самокремации на глазах «трусливой» с их точки зрения части общества. Они отвечают часто – «жить тоже опасно, смертельно опасно». Однако дальше шуток их оправдания не идут – столь, видимо, силён интерес к телнию собственных пальцев (кстати, они и страдают первыми, холодок в пальцах приближает их к становлению пеплом).
Сколько раз я наблюдал парадоксальную картину: курит офисный планктон близ выхода из «Белорусской-кольцевой» в сторону Лесной, возле новых громад бизнес-центров. У входа курят, у раздвижных дверей. Курят дорогие сигареты, веет кондитерской сладостью «Кэптан Блэк». И красивые секретутки курят, и крепкие, мозговитые мужики за профессиональным разговором – это ещё и ощущение собственной свободы. Свободы себя убивать – чем не демократическое завоевание капитализма? Впрочем, и социализм не стеснял в этом праве – лишь Минздрав занудствовал…
У курения в корпоративных рамках есть дополнительный смысл – право на особую откровенность за этим процессом даёт это самоубиение в мелких масштабах. Мы решительны уже потому что курим, - так что нам скрывать друг от друга? – так реализуется порочная, глупая практика отдыха от рабочих вопросов путём самоубавления… Тут, пожалуй и кроется то самое, до чего мы докапывались с самого начала размышления. Курение – это критика, действенная, наступательная самокритика буржуазного общества. Общества, в котором минимальна ценность жизни соседа, но максимальна ценность конкуренции.
Разобщившись, надругавшись над коллективизмом, социализмом – постсоветское общество закурило так, как при Минздраве не умело. Потому что – лети оно всё прахом, после нас хоть потоп… И выходит, что измеряющие свои жизни тяготами, зарплатами, возможностью передать накопленное – принимают самоубийство почти как Лиля Брик, не как мгновенную, но необходимость. Ибо общество это жутко неуютно, даже если ты занимешь в нём «достойную» позицию. Курение охранников, секретуток, менеджеребцов – людей обеспеченных, приближенных к благам этого общества, - вот приговор капиталистическому отступлению из СССР!
Штришок сигареты – перечёркивает всё благополучие. Смерть, зажатая пальчиками, вырастающая как пепельный палец всякий раз когда персонал вышел поговорить и сделать глоток свежего дыма, - вот замена вдоха полной грудью того воздуха свободы, что жил в Москве, когда она была пролетарской столицей. А на месте офисных машин по выжиманию прибавочной стоимости и выгодных буржуазии идей из мозгов, на месте бизнес-центров – имелись спортплощадки. И тому, советскому обществу было ради чего укреплять здоровье. Ведь оно строило само своё будущее и знало его хорошо – всё общество и было тому гарантом. Уверенность в завтрашнем дне как антитеза фатализму и влечению к смерти – вот безжалостная правда социализма и поныне не превращённая в пепел либерал-болтунами. Ибо она нетленна.
Невозможно освободиться от общества, живя в нём – за время написания данного эссе не только никарагуанская сигара, но и пара портсигаров «Кафе крем» (платите за индорсмент, буржуи!) ушли через мои пальцы в атмосферу. Долю самокремации буржуазного общества я принял стойко. Но с верой в то, что революция выбьет эту дурь из умов тех, кто захочет жить долго и по возможности бессмертно.
Курение унесло жизнь Константина Косякина недавно, и я знаю, что Сергей Удальцов продолжает курить, как и Сахнин и очень многие из наших – на офисных курильщиков мне плевать (благо общество позволяет и даже поощряет такое отношение), а вот на здоровье тех, кто может и хочет изменить страну и мир, мне не плевать. Разубедить их внушением невозможно – но пепельная, морщинистая горечь в их чертах лиц, в их лёгких, это и моя горечь. Бросайте это дело, товарищи! Вас растили родители и воспитывали Советы – вовсе не для самокремации. Кремировать надо Систему – включая систему ценностей и приоритетов, атмосферу обречённости и безысходности, в которой крематорий переселяется в руки курильщиков ещё задолго до реальной встречи с ним.
Если бы курильщики имели возможность подышать дымом из трубы крематория – они бы ощутили знакомый аромат сладостного тления табака. Но начинать кремацию раньше времени – непростительно тем, кто видит светлое будущее и хочет сделать к нему шаги вместе с обществом. Курит, и идейно при этом курит, сочетающий эту страсть с «качалкой» мой газетный экс-шеф Максим Калашников. И ничего, кроме вышесказанного я ему возразить не могу, но не могу и мириться. Не сложно понять, что перемены в постсоветском обществе должны свершаться именно теми, кто может обозреть всю амплитуду падения социума, от 1980-х – и сюда. А это мы. И наши жизни тление крематория не смеет прибирать – потому берегите её, вашу энергию неподожжённой, нетлеющей плоти и ума, товарищи. Она потомкам крайне важна – ведь они из вас и через вас только реализуются, через ваши достижения, вне отчаяния, а только в кропотливом приготовлении к революции. В 1917-м и всём 20-м веке бездумно курили строители социализма – не знали ещё всей правды о вреде табакокурения. Теперь знаем, теперь общество не имеет тех запасов идеализма и прав на ошибки – потому и надо нам без всякой соцрекламы порвать с крематорием. Самокремации – нет!
|
|
