Очень многое из сказанного про революции, абсолютно применимо и в обратную сторону, к реакции и контрреволюциям. И наоборот... Многие революционеры на заре революций грезили их мирным, гуманным и «бескровным» характером. Например, граф Мирабо говорил о Французской революции: «Эта великая революция не будет стоить человечеству ни злодеяний, ни слёз! Самым мелким государствам часто удавалось добиться тени свободы только ценой крови. А мы, господа, увидим, как наша революция свершится единственно силой просвещения и патриотических намерений... История слишком часто повествовала нам лишь о действиях диких зверей, среди которых изредка можно было различить героев. Нам позволено надеяться, что нам дано положить начало Истории людей». К своему счастью, Мирабо сошёл в могилу раньше, чем во Франции в полную силу заработала гильотина, так что в своём заблуждении он не успел убедиться.
А спустя столетие в России расцвела легенда о «Великой и бескровной» Февральской революции. Этому удивительным образом не мешало то, что революция проливала потоки крови с первых же своих дней — и не только погибших в её ходе революционеров, но и противников — во время самосудов над жандармами, городовыми, офицерами и т.д.
Тут можно напомнить слова Фиделя Кастро: «Революция — не постель из роз. Революция — это битва между будущим и прошлым». Или Мао: «Революция — это не званый обед, не литературное творчество, не рисование или вышивание; она не может совершаться так изящно, так спокойно и деликатно, так чинно и учтиво. Революция — это восстание, это насильственный акт одного класса, свергающего власть другого класса».
Но ведь ровно то же самое применимо и к реакции, и к её крайней форме — контрреволюции. Советские диссиденты, в 1965—1980-х годах прилежно раскатывавшие ковровую дорожку реакции, грезили бескровным характером будущих перемен.
Вот типичные слова известного участника диссидентства, написанные в 1985 году: «Никто (!) больше не помышляет о революциях, о кровной мести врагам, о жестоких катаклизмах, о насилии во имя светлого будущего. Жизнь любого человека признана самодовлеющей ценностью, просто жизнь, не нуждающаяся в оправданиях. Над нами больше не нависает зловещий призрак Раскольникова с его топором, мы неспособны пролить кровь...» Кто это такое написал? Да тот же самый человек, который в 1994 году писал уже совсем другое: «Я желала тем, кто собрался в «Белом доме», одного — смерти. Я жалела и жалею только о том, что кто-то из «Белого дома» ушёл живым, чтобы справиться с ними, нам понадобятся пули. Нас бы не остановила и большая кровь... Я вполне готова к тому, что придётся избавляться от каждого пятого. А про наши белые одежды мы всегда сможем сказать, что сдали их в стирку. Свежая кровь отстирывается хорошо. Сколько бы их не было, они погибли от нашей руки. Оказалось также, что я могу убить и потом спокойно спать и есть».
Допускаю, что не только вторые, но и первые слова были сказаны вполне искренно, но это значит только, что люди сами себя не знали и не понимали, не понимали законов движения, частью которого согласились стать, не видели или не хотели видеть, «что в пуделе сидело».
В итоге в отношении контрреволюции целиком сбылась фраза Фридриха Энгельса, сказанная им про революцию: «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, — что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать».
Сейчас множество отцов и детей контрреволюции рубежа 1980-х и 1990-х годов, в том числе сбежавших от её последствий за кордон, так сказать, всё чубайсово племя, клянутся и божатся, что они «не того хотели», и что вообще то, что мы все наблюдаем воочию вокруг себя — это не их работа, не их ребёночек, а некий незаконнорождённый бастард, к появлению которого на свет они совершенно непричастны, ни сном, ни духом. Нет, господа, не морочьте голову, ни себе, ни другим — вы и убили-с... А что победившая контрреволюция стала кушать вас самих, да с вкусным причмокиванием, так что вам пришлось удирать, сверкая пятками, от её сатурнова аппетита — это тоже её имманентное свойство, как, впрочем, опять-таки и революции...
|
|
