Собрать из двух неходовых велосипедов один ходовой – наверное, не так сложно. Вот подходящее занятие для интеллигента – выйти на солнышко, взять разводной ключ, «молотом – да по цепям, по цепям!», как учил товарищ Журбин в однофамильном романе Всеволода Кочетова. На шинах тем более – Made in USSR написано, и некоторые в прекрасном состоянии. Надо только камеру с переднего колеса купленного в девяностых у рок-коллеги Минлоса за сто рублей зелёного велика («Украина») - переставить на заднее колесо… чёрного зиловского велосипеда, моего верного Россинанта уже этак лет двадцать, а не на заднее колесо всё того же зелёного (камера на чёрном, на «родном» заднем, увы, моментально спускает). Работка спорится под последний альбом Рамонесов и первый Пистолзов (слушаю на кассете). Но в какой-то момент, когда надо всего лишь заправить камеру под шину аккуратно и последовательно, овладевает паника – ничего не получится, не успею проехать необходимые километры…
А решение, куда ехать в столь погожий день – пришло как-то постепенно. Давно была этакая «закладка» на карте окрестностей, где мелькнул указатель «П/л Восток» по пути из Сергиева Посада. Мелькнул очень давно, лет десять назад почти… Там ведь близко – только Рахманово надо проехать, выехать на Ярославку, и слева будет поворот.
Камера наконец слушается, в шину заправляется. Неродное заднее колесо вставляется, с цепью сживается, только вот тормоз немного тут неподходящий, но уж как-нибудь упрём, не прикрепляя… Да, оба колеса накачаны сносно, можно ехать.
Высота в седле обещает быстрый и наблюдательный полёт.
Печёт солнце не по-осеннему, но за Рахманово, то есть проехав уже большую часть пути по моим расчётам, можно по Старой Ярославке держаться левой стороны, теневой...
Вот и выезд, тут кончается Пушкинский район и начинается Сергиево-Посадский. Летящие навстречу фуры обдают ветром с пылью, но на этот случай имеются солнцезащитные очки. Нужный указатель всё не обнаруживается, но померещиться он не мог.
И бензоколонку приходится проехать, и ещё небольшие поселения вдоль Ярославки...
И вот он – искомый поворот. Скромные буквы "П.Л." - крамола жуткая, потому что расшифровываются как пионерлагерь! Неужели живёт и работает?..
И так легко почему-то ехать налево, к панельным домам. Они связаны с лагерем, который притягивает меня на таком расстоянии лет, что и подумать-то странно… 1984-й год.
Такое развитое тут жильё и детские площадки – потому что Экспериментальный загорский завод пластмасс ещё живёт, маленький городок вдоль узкой дороги. Но меня влечёт далее, ведь не может указатель обманывать.
Точно – вот здание завода, которое мы приняли глядя из нашего пионерлагерного автобуса за сам лагерь! Но старожилы лагерные тогда успокоили – нет, это ещё не лагерь, это завод. Лагерь дальше, за полями.
Не хватает дыхания – может, волнение, спешиваюсь на вполне пологом подъёме в гору. Мимо иногда проезжают иномарки, проходят дачники. Но дальше, за очередным поворотом в дачное товарищество – есть путь в лесную горку, и он отчего-то так радует, словно улыбается гостеприимно, хотя на деле улыбаюсь я… «С высокой ветки в детство заглянуть» - нет, тут хорошо подстанавливается в песню «С велосипеда…» Можно было бы спрашивать у огородников, точно ли еду – но отчего-то не решаюсь нарушить этой многообещающей тишины.
Не сомневаюсь, что еду верно.
Подсказка – знак «осторожно, дети». И вдруг за очередным поворотом – на этот раз налево, - как-то сразу накрывает меня стечение всех опознавательных знаков. И спортзал той самой школы, и слева старенький деревянный корпус, и те самые, не менявшиеся с прошлого века ворота! Правда, ни таблички, ни вывески, ни знака – но зачем они мне?! (Да и были ли тогда?)
Это мой «Восток-1», а не «Восток» как указывал забывчивый, поверхностный дорожный знак… Ворота и калитка, не менявшиеся.
Заварена калитка? Ну, можно и забор перелезть… Нет, открыта!
Я со своим чёрным велосипедом – уже на территории, откуда такой желанной далью казалась эта школа, дорога, когда мы были тут маленькие, после второго класса.
Трепет, сходный с вожделением самой высшей предкоитальной стадии, когда перед тобой желанная, любимая, такая необходимая, видом требующая слияния со всем существом твоим, нагота… Вот же странность: отчего мы юными так рвёмся в неизведанное, с неиссякаемым запалом, с энергией, сравнимой разве что с топливом тех самых космических аппаратов, носителей их, ракет? Но зрелыми – мы с ещё большим устремлением и действительно неким сладострастием, с тягой неодолимой летим назад, в заповедное изведанное: в места, где были очень давно и даже не обязательно счастливыми, но БЫЛИ, и это пространство для нас бесценно именно поэтому...
Коллега недолгий по бывшей работе, литинститутский Николай Васильев как-то пытался рассуждать на тему ностальгии. «Ностальгия – опасное чувство» говорил он высокомерно применительно к Казахстану и желанию нашему, коммунистическому, сделать его республикой возрождённого Союза.
Нет, коллега, это прекрасное чувство - видно, ты не знаешь ещё этого затмевающего любые плотские радости вожделения, маньяческого движения писателя туда, где все клеточки тела его начинают звенеть от соприкосновения с собой же в прошлом. Звучит немного спиритуалистично – но суть состояния преодоления барьеров времени всё же выражает. Вот это сущностное содрогание, вполне и даже чрезмерно физиологическое, но обусловленное конечно психически, наслаждение от пребывания ТАМ, от попадания туда, где бывал однажды, но вспоминал потом многажды, заполучил пространство в сны – я и ощутил (чего и вам желаю). Словно тот Дункан Маклауд - сотрясаемый молниями пополнения его запаса бессмертия...
Только есть тут ошибка – слишком многое мы обобщаем в слове «ностальгия». Она – больше раба Мнемозины и воображения, она не реалистична, не связана с эго-краеведением. А вот это моё сияние-пребывание на аллее пионерлагеря, попадание в точное место искомого прошлого – это, конечно, никакая не ностальгия. Это что-то попроще и не из взрослых ощущений вообще, это именно искомая и обнаруживаемая только ТАМ, ощущаемая лишь в этой зоне соприкосновения с Реальностью детскость – неприличнейшее состояние для человека взрослых лет.
Дорогу, однако, мне преградила собачья будка, даже две. Шуршание шин велика по осенним листьям вызвало не агрессивный, но всё же лай. Конечно – какой-никакой, а сторож у этих мест быть должен. На моё счастье им оказалась интеллигентная пожилая дама, явно из научной среды, которая мгновенно одобрила мой рейд – видимо, наблюдая в глазах моих бушующие чувства.
Да, не скроешь страстности, когда необходимо «застолбить», засвидетельствовать, выудить, то есть обнаружить в том неизменном месте на Земле помещение моих первых пионерских (вспомнил – не были мы ещё пионерами, в октябрятском звании приехали) впечатлений!
Тут всё заросло так, что пробираться к нашему корпусу пришлось окольно, через котельную (которую почему-то с ходу не помню), через дом для персонала лагеря. Ничто не работает конечно же, всё стоит тихо и, кажется, только меня и ждёт…
Да – вот это и есть мой корпус. Крапива жалит справа и слева – шорты коротки, как те задранные штаны для бега за комсомолом, только в данном случае – за пионерлагерем.
Внутренняя-письменная речь начала петь на аллее ещё, хотя от неё остались только отдельные фонарики. Но это то самое место, это мой первый пионерлагерь, и из всех этих зарослей, как бы ни жалила крапива – я вырву, выкопаю все мне нужные здания. Да, наш корпус – номер я подзабыл, а он 5-й. Пятёрка где-то держалась, но могла путаться с отрядом.
В отличие от корпусов, где жили отряды постарше, мой уцелел и заперт, не разворован на стройматериалы. И был он как раз зелёным тогда внутри и снаружи, жёлтая смытая краска подсказывает... Может масштабами показаться заброшенной дачей, но это пространство кипело и как бы увеличивалось детской инициативой, суетой, в общем - жизнью.
А вот и карнизик, по которому, тайком выбравшись в тихий час из своего, вот этого окна, первого от входа налево – мы пролезли до игровой комнаты, чтобы подсмотреть, как одна учится там танцевать наша вожатая Света – под «шонОри-лири-тАту», под модную тогда пластинку, готовилась к дискотеке.
А это здание, напрочь утопшее в лесу – это Столовая. Главный корпус, перед которым и линейки проходили. И кино показывали в столовой. Вся эта деревянная архитектура – плод любви к своим (в широком смысле) детям поколения, встретившего ликованием полёт Гагарина и давшего название его корабля «Восток-1» пионерлагерю. Теперь эти здания числятся за Росатомом.
Грустная действительность – это тот максимум заботы, который выразило нынешнее государство-Труба. Не снесло, не застроило дачками, как наши пахотные поля между Ашукино и Данилово, а просто как бы заморозило, что сейчас для меня наиболее ценно. Ведь даже если бы лагерь использовали как базу отдыха – он был бы не тот. Увы, тут диалектика сурова: ищешь ведь не наслоения, а под ними именно себя, своё время. А с тех пор даже в этой архитектуре не могло ничего не меняться. Ведь к моменту нашего заезда сюда лагерь работал уже двадцать лет, буквально пропитался пионерией!
Она разрушалась. И, буквально, по внутреннему компасу выкопав из елово-берёзовых зарослей вход в Столовую – эту лестницу, по которой отбарабанило столько ног, я заглядываю внутрь… И вижу провалившуюся внутрь крышу. Чем больше кровля, тем тяжелее – она конечно рухнула. Это там у нас шли дискотеки.
Это там мы рассаживались по утрам за завтраками, и с большей охотой - за обедом. А после ужина, попозже - дискотека, первые группировки в танце, и та самая "шо-нОри-лири-тАта"...
Это вид столового корпуса по другую сторону, на главную аллею так он глядит. В этой половине кухня (о чём сообщает труба), тут нам и готовили кашу Артек, сюда и продукты удобно было подвозить от ворот...
Какой низкий столовый корпусик в том месте, где мы ели, какие дачные, террасные масштабы!
Но они казались тогда огромными – широкими… Это уж конечно классика. Но когда ещё и рушится, то уменьшается. И избежать тут «тарковских созерцаний», поэтизации разрушения – нельзя. Тем более, что торжествует зелень.
Были и корпуса старших отрядов, куда мы не совались – зато теперь я захожу внутрь. Какая-то преувеличенная тут тишина. Словно траурная, некая несоответствующая месту эмоция зависла – ведь созданное для вмещения радости, это отчасти раскуроченное помещение как бы вопиет: это не время ушло, это вы ушли, сбежали, дезертировали, пионеры! Как вы посмели отдать нас на растерзание времени?
Ведь вы пели тут такие песни! Мы, стены, всё слышали! Вы устремлялись в песнях в космические дали, открытые для вас Королёвым, Гагариным и «Востоком-1», но до чего вы довели вашу страну? Почему вы приняли капитализм без боя, а контрреволюцию даже с радостью?
Извините, стены – вы ведь слышали тогда и дискотеки? И вот в них уже потихоньку (громко) начиналось то, что победило СССР изнутри – но не буду углубляться. Я же помню - "Живите в доме и не рухнет дом" Арсения Тарковского...
Росатом… Сколько их тут, в Подмосковье – таких, заброшенных, никому не нужных, кроме разве частников, мечтающих располосовать эти земли (не такие большие, как выяснилось теперь, на возрослый взгляд мой и шаг) под дачи, коттеджи, особняки… И вот за это ругают стены. Они-то строились для воспитания иного в нас, коллективного. И, пусть с насилием построений, с официозом линеек, но в нас входил этот первостепенный смысл – объединительный, всеобщий, коммунистический (для мало это всё понимающих нас, но через форму, через линейки – всё же постигающих постепенно). Лес, всё съел лес…
На менее прочих заросшей еловой аллее гуляли родители в родительский день с нами, подкармливая конфетками – являлся лишь на короткое время внутри времени Коллектива этот мир личного, уступивший место кружкам и линейкам, воспитанию нового, высшего проядка, воспитанию пионеров в нас, октябрятах.
А вот тут – да, не сразу найденный, кирпичный мир моего открытия наготы наших вожатых Наташи и Светы, описанный по памяти. Конечно, память всё подкорректировала и куда-то оттащила это банное заведение, а оно было одно-единственное на весь лагерь, и могло располагаться только тут, и повели нас в него почему-то как бы за неимением другой возможности, только разок (или запомнился только тот разок)… Но уж впечатлений хватило надолго – голая брюнетка Наташа, решившая со Светой не стесняться мелких нас, а тоже помыться. И мы делали вид, что не можем сами оттереться мочалками, чтобы они тёрли нас, как Наташа тёрла и свою безотцовую дочку, нашу одноотрядницу (сколько Наташе лет сейчас? не больше пятидесяти, "ягодка опять")…
Всё в этом «освенциме» происходило, кирпичные стены таят ребячью радость и половое провидение будущих побед, будущих нег с такими вот длинноволосыми и обворожительными Наташами.
Школа нисколько не изменилась – только цветом. Печальный изнутри, какой-то покинутый в часы наших «кавалерийских» занятий в нём, спортзал – слишком высокий и большой по сравнению с нашими типовыми московскими. Тогда он был совсем новый и сейчас не кажется старым – но тогда, в 1984-м он ещё пах стройматериалами и чужим, напрыганным-набеганным тут потом-детством, а поля за школой казались бескрайними, как и лес за дорогой, где намечалась для нас «Зарница», если прекратятся дожди… Но они всё лили и лили, потому и был я забран до окончания смены мамой…
Отчего коллективный и воспитывающий детей активный отдых в пионерлагерях – перестал быть нужным обществу?
Ведь в нём было только хорошее, и потому пространства, организованные под этот отдых, ещё способные стать матрицами для других воспитательных пространств – не должны приходить в упадок. Пионергалеря используются (понятно, что не под оригинальными названиями) даже на Украине, а у нас почему-то стоят запущенные, загадочно ненужные. Хотя, при густоте детского населения Москвы (правда, лагеря уже и не ведомственные – не знаю как всё уползло в Росатом, ведь и ГЕОХИшные дети-мы получали путёвки) такие места были бы на вес золота. Родителям – спокойствие и уверенность, что на месяц дети не просто под присмотром, а ещё и научатся многому. Самим детям – новый, сказочный мир, который открывает коллектив и бурная кружковская жизнь...
Вот эта самая дорога к свободе - за ворота, - была для нас в то лето самой желанной. Свобода была связана с родителями, конечно, ведь они знают, куда нас увозить, и мы помним, что туда, направо... И иногда эту светлосеренькую поперечную реку Свободы мы переходим - на хореографический кружок когда идём в спортзал (и школу нам, конечно, предоставляют - какие могут быть барьеры у детей?), и поглядываем в условную сторону дома. Свобода-мама заберёт же когда-то отсюда. Но к столовой возвращаться, отплясав в спортзале красных конников, - приятно. Тоже ощущение дома маленького...
Добрая миловидная смотрительница, стряхнув с меня набранные в чащобах листья, развеяла и мои мечты: Росатому ведь придётся всё сносить, восстановлению деревяшки не подлежат. Пусть так, пусть построят новые дома – но невидимое коллективное тело пионерлагеря необходимо воскресить! Пусть вам это кажется фёдоровщной – но это нужно нашим детям.
Мир, порубленный на индивидуальные и всё более расползающиеся по уровню комфорта и доходов клетушки – должен где-то заканчиваться и переходить в свою противоположность. И воспитание через коллективно-распределённую деятельность – самое лучшее, а когда оно и в едином идейном устремлении ведётся, что посчастливилось нам не просто видеть, а впитать, так это вообще мечта и роскошь, ради которой у Росатома уж точно найдутся средства. Важно только идейно понять, какая непреходящая ценность скрыта в этих заросших пространствах.
Я не стал возвращаться той же дорогой, я поехал вперёд – к обещанной, но несостоявшейся «Зарнице». И холстовый запах недавно убранных, скошенных силосных культур – точно, как в Турции, в Дидиме, прянул в жадные ноздри велосипедиста нежданною наградой. И травянистая дорога загадочно вывела меня через садовые участочки петлёй на тот самый поворот к лагерю и заводу, почти к Ярославке (удивительно, как мы не слышали её из лагеря – меньше было машин в 1984-м, не было такого количества фур и прочих крупных автомобилей)...
Эта земля ещё говорит с нами, чего-то ждёт от нас – может, когда придут помогать колхозам традиционно пионеры?
Детский рисунок на нашем 5-м корпусе, в 1984-м его ещё не было...
Материал по теме:
Все мои пионерлагеря. Восток-1
|
|
