Всё это произошло 8 лет назад. На полях рукописи я, подобно Пушкину, мог бы написать «я и бы мог». Стас Маркелов звал меня на ту свою пресс-конференцию. А я не пошёл.
Адвокатские пресс-конференции обычно скучны, тема была известна - Маркелов был адвокатом родных школьницы Эльзы (Висы) Кунгаевой, задушенной героем России (в обоих смыслах этого слова) полковником Будановым, и от лица потерпевших возражал против освобождения оного героя условно-досрочно. Но Верховный суд так не посчитал.
И действительно - это только на Западе родных потерпевших опрашивает комиссия по помилованию.
Пошёл бы - лёг бы третьим, ибо на вытащившего ствол убийцу бросился бы на автомате.
Но не пошёл. Было не с руки. Дело в том, что моя собака (предыдущая) поднимала меня на выгул в 7 утра. Одевшись зимой и погуляв, оставалось только ехать в офис. Получался лишний час. Начало пресс-конференции было в 10-00. Международный пресс-центр, дававший бесплатную возможность выступить, был на Пречистенке, наш со Стасом общий офис - на Арбате. Так что у меня сбивалась логистика.
Это был тот самый офис Движения «За права человека» на Малом Кисловском переулке (рядом с посольством Эстонии), из которого нас выкинули с омоновцами московские власти в ночь на 22 июня 2013 года.
Так что Стасу я обещал его ждать, когда они придут с Настей Бабуровой. Она к нам заходила иногда, как журналистка «Новой газеты».
В офисе я уступил свой кабинет Стасу под «адвокатский кабинет», а сам переехал в личный кабинет Льва Пономарёва, что было ему очень удобно: и звать поминутно не надо через коридор, и я согбенный над компьютером, красиво олицетворял упорно трудящийся коллектив.
И поскольку в нашем мини-АТС телефон начальника был №2 (после секретаря), то по утрам всё равно мне приходилось бы брать трубку. Это было моё время - где-то с 8-30 с 9-00 до прихода остальных к 10-00.
И вот 19-го раздался звонок. И голос Фёдора Пономарёва, который тогда работал на Рен-ТВ (во времена Максимовской), такой глухой, что я его не узнал, сказал три слова: «Стаса Маркелова убили». Я бросился в компьютеру...
Отступлю назад. Я не только приезжал на работу раньше, я уезжал позже, чтобы проскочить чудовищную толчею на арбатской линии, а главное - потом на зелёной. Стас меня часто звал к себе, в том числе, немного выпить. У него на стене висел огромный официальный белорусский флаг.
Почему-то он ассоциировал себя с белорусским народом. И всё время говорил, что белорусы никогда не обижали евреев. Я перепроверил - действительно, страшный погром в Бельце был делом рук польского населения... Потом честно сказал Стасу, что проверил его слова и он - прав.
Дело в том, что мои предки по отцовской линии - Ихловы, Шмульяны [это - не армянская, а еврейская фамилия] и Шойхеты были из Литвы и Белоруссии родом. Включая караимскую ветвь, разделённую на литовскую и крымскую (Крым - мой!). Поэтому мы как бы оба - белорусы.
Со Стасом мы обсуждали интересные для меня вопросы левоанархистского движения, от которого я был далёк. И в котором Стас был просто гуру умеренного крыла. Именно он объяснил мне почему в Западной Европе некоторое разбивание витрин антиглобалистами входит в общественный договор, определяющий рамки выражения гражданского протеста.
Когда Стас ездил в Чечню или ходил на процессы и в СИЗО к своим клиентам, он был «элегантен как рояль».
Как анархист, он не мог носить галстук (видимо, в память о том, как во времена Испанской гражданской войны анархисты расстреливали носителей галстуков как «реакционный элемент»... наряду с кюре), поэтому Стас носил шейный платок. Костюмы сидели на нём идеально, и я представлял как его вид идеального столичного защитника (без траурного костюма, обязательной кожаной сумочки на руке и иных прибамбасов «адвокатов мафии») вводил в оторопь тюремщиков, особенно в Чечне.
Вечером 18 января мы опять общались. Только, к сожалению, на бегу. Я был в куртке и с большой сумкой через плечо и сесть не мог.
Стас со смехом рассказал мне, что потоком получает антисемитские угрозы, причём, очень глупые - что-то там про кошерную мацу... И сказал мне, что пришлёт по почте. Также сказал, что вышлет «свою последнюю статью», за которую «его бьют».
Речь шла о том фрагменте его книги, где он призывал анархистов к союзу с либеральными правозащитниками. Он хотел узнать моё мнение - как оного либерального правозащитника и как «секс-символа правозащитного движения» (это за мою манеру переходить уже в мае на шорты).
Когда я узнал о смерти Стаса и Насти, то найдя в своей почте его текст, направил для публикации на сайт Движения «За права человека», сопроводив словами «Последняя статья Стаса Маркелова».
Поскольку, как выяснилось, текст уже был известен и опубликован, со стороны «мемориальцев» начались совершенно непонятные «предъявы». Мне писали, что я чудовищно нарушил этику. Я писал, что не могу написать «предпоследняя» статья, если автор сказал мне лично «последняя». В итоге мстительные «мемориальцы» выкинули именно мои воспоминания из сборника о Маркелове, который они выпустили...
Когда днём 19 января к нам пришла первая бригада - ещё из «убойного отдела» МУРа (двое кряжистых мужиков). То на традиционные вопросы: «знали ли Маркелова и знали ли об угрозах» я ответил утвердительно и сказал, что именно накануне он пожаловался мне на угрозы и переслал образцы.
Потом мы долго с этим оперативником сидели у компьютера.
Я показывал ему сайты и чаты с неистовой бранью в адрес Стаса и распечатывал их. Сказал, что для ультраправых (тогда слово «экстремист» не было в ходу) защитник «Антифа» Маркелов был архиврагом.
В компенсацию за отнятое время оперативники нам рассказали, что ни один профессиональный киллер не убивает женщину вместе с заказанной жертвой.
Как я понял: а) бессмысленно утяжеляет статью и условия отсидки; б) не по понятиям «баб в разборки втягивать». Из Следственного комитета и ФСБ, которые потом вели следствие, к нам не приходили.
А через год я опять оказался в некоем центре скандала. По тогдашнему закону, интервал между демонстрацией и подачей уведомления был не менее 10 дней. Когда в декабре 2009 совещались когда подавать уведомление на шествие памяти Маркелова и Бабуровой, я сказал - в последний рабочий день старого года, чтобы отсчёт начался не после каникул. Точно? - строго спросили меня - а как иначе, ответил я, ведь с 10-го по 19-ое меньше, а больше лучше чем меньше. В 9-01 30 декабря я подал уведомление в мэрию. Но мэрия не согласовала.
Позднее, мэрия заявила, что с учётом новогодних каникул на даты с 14 до 20 января в принципе нельзя подавать уведомление. Тверской районный и Московский городской - как ни странно! - столичные власти полностью поддержали. Только потом Конституционный суд со мною согласился и правка была внесена в новую редакцию закона.
Но тогда ситуация стремительно накалялась. Медведевско-лужковские власти рвались «тащить и не пущать». Но было и понимание, что в годовщину всё равно выйдут. «Марши несогласных» уже были и были акции «31» - с задержанием Людмилы Алексеевой 31 декабря 2009 года.
(Поскольку по-английски нет отечественного различия между арестом и задержанием, то новость об аресте председателя Московской Хельсинкской группы заставила Обаму немедленно собрать свой совет национальной безопасности, видимо, он счёл это признаком начала в России фашистского переворота).
В общем запланированное медведевско-лужковской командой избиение ОМОНом участников шествия в память о Маркелове, имевшем и европейскую известность грозила скандалом, заставившем задуматься даже в тогдашнем Кремле.
При посредничестве тогдашнего омбудсмена Лукина был достигнут компромисс: я подаю новое уведомление - как на пикет на Чистых прудах. А участники акции идут по бульварам от Страстной площади «как бы гуляючи» - под гарантию Лукина, что их не тронут. Конечно, власти обманули. Гуляючи ведь нельзя носить плакаты, баннеры и транспаранты и скандировать... ОМОН бросился на шествие. Стали хватать всех с агитацией.
Владимир Петрович, шедший сперва во главе колонны, стал метаться как орлица над орлёнком. Публика же была молодая, мускулистая и антифашистская. Так что шлемоносцам тоже перепало. Я помню как шёл во главе колонны, высоко подняв как чудотворную икону рассыпающийся фотопортрет Стаса, и в каждый шлем говорил: «вы нарушаете закон». Прошёл бойцов как нож масло...
Потом порядок как-то восстановился. Мне удалось построить разгорячившихся антифашистов, используя лужённую глотку и паттерны, перенятые от моих собак пастушеской породы... Дошли до памятника Грибоедова.
По условиям компромисса должен был быть небольшой митинг на полчаса и все спокойно расходятся. Но как только увидели у оратора мегафон (звукоусиление на пикете нельзя - ори сам), его бросились отбирать... Началась новая битва. Антифашисты выстроились в гномий хирд и стали метать здоровые куски обледеневшего снега в «опричников»... Но докинули до меня, больно зашибли ногу.
Плачевна же участь буржуазных соглашателей!
|
|
