23 сентября участница Pussy Riot (PR) Надежда Толоконникова, отбывающая наказание в ИК-14 (поселок Парца, Мордовия), заявила о том, что начинает голодовку и отказывается от работы в швейном цехе колонии - в связи с массовым нарушением прав осужденных женщин на производстве.
Охранители в Сети воспользовались этой историей, чтобы еще раз поглумиться над Толоконниковой. Что ж, на то они и охранители - таково уж их иудино ремесло... Но ведь здесь, пожалуй, уже совершенно несущественно, за что была осуждена Надежда Толоконникова, заслуживает акция Pussy Riot в ХХС одобрения или осуждения. Потому что благодаря обращению Толоконниковой общественность, возможно, впервые обратит внимание на совершенно рабские, чудовищные условия содержания в российских лагерях.
"Я не буду молчаливо сидеть, - пишет она, - безропотно взирая на то, как от рабских условий жизни в колонии падают с ног люди. Я требую соблюдения прав человека в колонии, требую соблюдения закона в мордовском лагере. Я требую относиться к нам как к людям, а не как к рабам... "Я сразу же заявила начальнику, что работать я собираюсь только положенные по Трудовому кодексу восемь часов в день. "Кодекс кодексом, но главное - выполнение норм выработки. Если вы не выполняете - остаетесь на продленный рабочий день. И вообще мы здесь еще и не таких ломали!" - ответил полковник Кулагин.
Вся моя бригада в швейном цехе работает по 16-17 часов в день. С 7.30 до 0.30. Сон - в лучшем случае часа четыре в день. Выходной случается раз в полтора месяца. Почти все воскресенья - рабочие. Осуждённые пишут заявления на выход на работу в выходной с формулировкой "по собственному желанию". На деле, конечно, никакого желания нет. Но эти заявления пишутся в приказном порядке по требованию начальства и зэчек, транслирующих волю начальства.
Ослушаться (не написать заявление на выход на промзону в воскресенье, то есть не выйти на работу до часа ночи) никто не смеет. Женщина 50-ти лет попросилась выйти в жилзону не в 0.30, а в 20.00, чтобы лечь спать в 22.00 и хотя бы раз в неделю поспать восемь часов. Она плохо себя чувствовала, у нее высокое давление. В ответ было созвано отрядное собрание, где женщину отчитали, заплевали и унизили, заклеймили тунеядкой. "Тебе что, больше всех спать хочется? Да на тебе пахать надо, лошадь!" Когда кто-то из бригады не выходит на работу по освобождению врача, его тоже давят. "Я с температурой 40 шила, ничего страшного. А ты вот подумала, кто будет шить за тебя?!"".
Очень хорошо, что именно Толоконникова об этом написала - возможно, её услышат. Ещё в 90-е годы автору этих строк часто приходилось слышать про ужасающие условия в лагерях, в том числе женских. Например, про то, как в одной из колоний осужденных женщин заставляли выполнять самую тяжелую работу - таскать в мешках (!) землю, и делать это не только днем, но и ночью (заключенные с горьким юмором прозвали такую регулярную сверхурочную работу по ночам "лунной бригадой"). Про то, что среди заключённых царит голод.
Но когда я заговаривал про это среди интеллигентской публики, на лицах слушателей мгновенно нарисовывались непонимание, равнодушие, а потом и раздражение:
- Да какая работа по ночам, что за басни, сейчас в лагерях люди, наоборот, без работы сидят! Теперь, слава богу, не времена ГУЛАГа! Не надо изображать дело так, что сейчас в лагерях так же, как было в советские времена! И потом - кто там сидит, ведь не политзеки же, как тогда, а преступники!
Если бы было "так же"! Сейчас многие из прав заключённых, которые почитались нерушимыми при "аццкой советской власти", грубо попраны, если не отменены вовсе. Простейший пример - из письма той же Надежды Толоконниковой: право на жалобу.
"Администрация колонии, - пишет она, - самым жестким образом препятствует тому, чтобы хоть какие-либо жалобы и заявления, касающиеся ИК-14, выходили за ее стены. Основная моя претензия к начальству - то, что они заставляют людей молчать. Не гнушаясь самыми низкими и подлыми методами. Из этой проблемы вытекают все остальные - завышенная база, 16-тичасовой рабочий день и т.п. Начальство чувствует себя безнаказанным и смело угнетает заключенных все больше и больше. Я не могла понять причин, по которым все молчат, пока сама не столкнулась с той горой препятствий, которая валится на решившего действовать зэка. Жалобы из колонии просто не уходят. Единственный шанс - обратиться с жалобой через родственников или адвоката. Администрация же, мелочно-мстительная, использует все механизмы давления на осуждённого, чтобы тот понял: лучше от его жалоб никому не будет, а будет только хуже. Используется метод коллективного наказания - ты нажаловался, что нет горячей воды - её выключают вовсе..."
А как было в проклятые советские времена? Известный диссидент Юрий Орлов рассказывал в мемуарах о своем пребывании в карцере в 1979 году:
"Крикнешь:
- Начальник, дайте кусок газеты!
- Зачем?
- Что зачем? Подтереться!
- Сейчас позвоню дежурному... Погоди... Не-е, дежурный не разрешил...
- Тогда дайте бумагу и ручку. Напишу жалобу. (Право на жалобу).
- Щас.
В кормушку совались ручка и тетрадный листок. Листок можно было поделить пополам: половина - на подтирку, половина - на жалобу".
Право на туалетную бумагу ещё могло нарушаться, но право на жалобу - никогда. Еще бы - ведь запрещающий жаловаться нарушает не только права подвластного ему лица - он нарушает права своих начальников знать обо всех его действиях. Запрет жалоб разрушает, опрокидывает вверх дном всю государственную систему власти. Лев Разгон, арестованный в 1938 году, приводил в воспоминаниях характерный диалог осуждённых с чекистом:
"- А жаловаться я имею право?
- Имеете, безусловно, имеете,- предупредительно-вежливо ответил лейтенант.
- А куда?
- А куда хотите. Можете в Мосгико при МОСО,- столь же спокойно-вежливо сказал лейтенант.
Это была, очевидно, острота, произносимая не в первый раз - предложение жаловаться в Московскую артель инвалидов при Московском отделе социального обеспечения."
Скажут, звучит жестоко, насмешливо? Но не гораздо ли более жестоко звучит современное: "Жалобы из колонии просто не уходят"? Из советских мест лишения свободы можно было писать жалобы в любую государственную или даже общественную организацию. Например, тот же Лев Разгон, будучи в середине 40-х годов подследственным по политическому делу, угрожал пожаловаться в Еврейский антифашистский комитет, и это, по его словам, даже подействовало...
В 60-е и 70-е годы другой диссидент - Владимир Буковский - и его сокамерники буквально, выражаясь по-современному, троллили своё тюремное начальство огромным потоком жалоб. Как это происходило - рассказывает он сам в своих мемуарах:
"Адресовать жалобы лучше всего не чиновникам, а самым неожиданным людям и организациям: например, всем депутатам Верховного Совета, республиканского или областного, городского Совета, всем газетам и журналам, всем космонавтам, всем писателям, художникам, артистам, балеринам, всем секретарям ЦК, генералам, адмиралам, передовикам производства, чабанам, оленеводам, дояркам, спортсменам и так далее, и тому подобное. В Советском Союзе все мало-мальски известные люди являются должностными лицами.
Далее происходит следующее: тюремная канцелярия оказывается завалена жалобами и не успевает отправлять их в трёхдневный срок, так как им нужно составлять вышеупомянутые сопроводительные записки к каждой жалобе. За нарушение срока отправки они непременно получат выговор и лишатся премиальных. В самые жаркие дни нашей войны по приказу начальника тюрьмы в помощь канцелярии привлекались все: библиотекари, вольнонаемные бухгалтеры, цензоры, офицеры политчасти, оперативники. Более того - рядом с тюрьмой находилось училище МВД, так курсантов пригоняли помогать канцелярии.
Все ответы и отправки нужно регистрировать в специальную тетрадь и строго следить за соблюдением сроков ответа и отправки. Все эти жалобы проходят сложный путь и во всех инстанциях регистрируются, на них заводятся папки и делопроизводство. В конечном итоге они все обрушиваются в две инстанции: в местную прокуратуру и местное управление МВД. Эти инстанции тоже не успевают отвечать, тоже нарушают сроки, за что тоже получают выговоры и лишаются премий. Бюрократическая машина работает на всех парах, а вы переносите бумажный вал с инстанции на инстанцию, сея панику в рядах противника. Чиновники есть чиновники, они вечно враждуют друг с другом, и очень часто ваши жалобы становятся оружием в их руках для междоусобной или межведомственной войны. Так продолжается несколько месяцев. Наконец в дело вступает самый мощный фактор советской жизни - статистика. В какую-то высокую инстанцию докладывают среди прочих цифр и сводок, рапортов и сообщений о ходе строительства коммунизма, что вот на Владимирскую тюрьму, а то и на всю область поступило - за отчетный период - 75 тысяч жалоб. Никто этих жалоб не читал, но цифра неслыханная. Она сразу портит всю отчетную статистику, какие-то показатели в социалистических соревнованиях каких-то коллективов управлений или даже областей. Всем плохо: вся область из передовых переходит в отстающие, у нее отбирают какие там переходящие красные флаги, вымпелы и кубки. Трудящиеся негодуют, в обкоме паника, а в вашу тюрьму срочно снаряжается высокая комиссия..."
А теперь? Уподоблять нынешнее положение советским временам по этому признаку никак не получится. Аналогии тут придется искать гораздо раньше - во временах крепостного права, когда крестьянам запрещалось жаловаться на своего помещика, даже государю. Помещик для них был царь и бог, а они - его сугубо личные, частные рабы. Которых он мог, как известно, продать или проиграть в карты, а мог - обменять на борзых щенков. Они же не имели права даже пожаловаться на него, за жалобу крестьянина на помещика в XVIII веке жалобщику полагались наказание кнутом и каторга, а жалоба отклонялась без рассмотрения. Исключение делалось только для дел о государственной измене, но ведь, к сожалению, не все палачи и мучители - ещё и государственные изменники...
Так что мы наблюдаем сейчас, если отрешиться от эмоций и посмотреть на описанную Толоконниковой ситуацию с чисто экономической стороны? Мы наблюдаем постепенное превращение государственных невольников в частновладельческих рабов "Хозяина". (Ведь ни для кого не секрет, что в лагерях именно так называют начальников зоны). И это, увы, логично - не даром же кремлёвский соловей Никита Михалков недавно восславил крепостное право: "Большевики сделали вещь страшную; они стерли из памяти народа наше культурное наследие, воспоминания о всем том хорошем и светлом, что было в русском народе, включая память о крепостном праве. Восстановить историческую правду - наша задача... С подачи большевиков сейчас в России думают, что крепостное право было чем-то вроде североамериканского рабства. Но это были отнюдь не отношения раба и хозяина, а сыновей и отца. Многие крестьяне не хотели никакой "свободы". Да, иногда помещик порол крестьянина; так и отец же порет свое непослушное чадо... Ведь что такое было крепостное право? Крепостное право - это патриотизм, закреплённый на бумаге. Человек был связан со своей землей-матушкой не только чувством долга, но и документально. Крепостное право - это мудрость народа, это четыреста лет нашей истории. И теперь, когда мне предлагают вычеркнуть эти четыреста лет из нашей истории вычеркнуть, я говорю "Братцы, так вы что же думаете, наши предки дураками были?"".
Но Михалков воспел крепостное право, так сказать, в теории, а в письме Толоконниковой мы наблюдаем живую практику этого дела. Отсюда, разумеется, и фактический запрет на жалобы.
Почему же в 90-е годы наша либеральная интеллигенция так равнодушно и недоверчиво реагировала на подобные вопиющие сообщения из лагерей, а сейчас откликается и, вроде бы, начинает шевелиться и возмущаться? Всё очень просто - в 90-е годы интеллигентов "за политику" не сажали, или, если быть точным, таково было устойчивое мнение в интеллигентских кругах. Либеральные интеллигенты предпочитали читать и рассуждать об "ужасах Гулага" - и в упор не видеть того ужаса, который творится в двух шагах от них, здесь и сейчас. А сейчас их тоже начали сажать, и дело Pussy Riot тому - показательный пример. Теперь-то интеллигенция живо ощутила или мысленно примерила лагерный крепостной режим на своей шкуре. Вот поэтому заявления, подобные заявлению Толоконниковой, начинают, наконец, производить своё действие, и интеллигенты, даст бог, мысленно переезжают из "аццкого ГУЛАГа" советских времён в сегодняшний реальный тюремно-лагерный ад.
Впрочем, Толоконникова не без оснований опасается, что её заявление опять пропустят мимо внимания, и поэтому подстраховывается, цитирует слова начальника своей зоны подполковника Куприянова: "И знайте: по политическим взглядам я - сталинист". Хотя, будь подполковник сейчас настоящим последователем Кобы, он бы эксы устраивал против буржуйских банков, как Иосиф Виссарионович 100 с лишним лет назад, и меткими выстрелами укладывал на месте собственных коллег. Или сидел бы в тюрьме или ссылке, как И. В. до 1917 года. А уж никак не служил бы вражеской буржуйской власти в качестве "эффективного лагерного менеджера" с погонами на плечах.
Вполне соответствует крепостному праву и система издевательств над заключёнными: "Для поддержания дисциплины и послушания широко используется система неформальных наказаний: "сидеть в локалке до отбоя" (запрет на вход в барак - осень, зима ли; во 2-м отряде, отряде инвалидов и пенсионеров, живёт женщина, которая за день сидения в локалке отморозила себе руки и ноги так, что пришлось ампутировать одну ногу и пальцы рук), "закрыть гигиену" (запрет подмыться и сходить в туалет), "закрыть пищевую каптёрку и чайхану" (запрет есть собственную еду, пить напитки). И смешно, и страшно, когда взрослая женщина лет сорока говорит: "Так, сегодня мы наказаны! Вот интересно, а завтра нас тоже накажут?" Ей нельзя выйти из цеха пописать, нельзя взять конфету из своей сумки. Запрещено."
Ну и, разумеется, избиения, иногда до смерти - как без этого? "Так и отец же порет своё непослушное чадо". "Если бы ты не была Толоконниковой, тебя бы уже давно *********", - говорят приближённые начальникам зэчки. Так и есть, других бьют. За неуспеваемость. По почкам, по лицу. Бьют сами осужденные, и ни одно избиение в женском лагере не происходит без одобрения и ведома администрации. Год назад, до моего приезда, до смерти забили цыганку в 3-м отряде (3-й отряд - пресс-отряд, туда помещают тех, кого нужно подвергать ежедневным избиениям). Она умерла в санчасти ИК-14. Факт смерти от избиений администрации удалось скрыть: причиной указали инсульт. В другом отряде неуспевающих новеньких швей раздевали и голыми заставляли шить. С жалобой к администрации никто обратиться не смеет, потому что администрация улыбнется в ответ и отпустит обратно в отряд, где "стукачку" изобьют по приказу той же администрации."
Что ж, знаменитая Салтычиха тоже любила привязывать своих жертв голыми на морозе и морить их голодом, не говоря уж про побои. Так что новоявленные рабовладельцы ничего нового не изобрели.
В целом колония служит примером "эффективного" рабовладельческого предприятия, по образцу того же поместья Салтычихи, принося своим "хозяевам" доход: "Мечтающая только о сне и глотке чая, измученная, задерганная, грязная, осуждённая становится послушным материалом в руках администрации, рассматривающей нас исключительно в качестве бесплатной рабсилы. Так, в июне 2013 года моя зарплата составила 29 (двадцать девять!) рублей. При этом в день бригада отшивает 150 полицейских костюмов. Куда идут деньги, полученные за них? На полную замену оборудования лагерю несколько раз выделяли деньги. Однако начальство лишь перекрашивало швейные машины руками осужденных. Мы шьем на морально и физически устаревшем оборудовании. Согласно Трудовому кодексу, в случае несоответствия уровня оборудования современным промышленным стандартам нормы выработки должны быть снижены по сравнению с типовыми отраслевыми нормами. Но нормы лишь увеличиваются. Скачкообразно и внезапно. "Покажешь им, что можешь дать 100 костюмов, так они повысят базу до 120!" - говорят бывалые мотористки. А не давать ты не можешь - иначе будет наказан весь отряд, вся бригада. Наказан, например, многочасовым коллективным стоянием на плацу. Без права посещения туалета. Без права сделать глоток воды."
"Поэтому с 23 сентября я объявляю голодовку и отказываюсь участвовать в рабском труде в лагере, - заключает своё заявление Толоконникова, - пока начальство колонии не начнет исполнять законы и относиться к осужденным женщинам не как к выброшенному из правового поля скоту для нужд швейного производства, а как к людям".
Ну что ж, пока у нас в стране властвуют "эффективные менеджеры", от "научных", раскулачивших на днях РАН, до тюремных, тупо измывающихся над женщинами-заключёнными, серьёзных перемен ждать не приходится. Но привлекать внимание к подобным фактам, несомненно, нужно, указывая при этом всякий раз на необходимость полной ликвидации "эффективных менеджеров" как класса. И за одно это - спасибо Надежде Толоконниковой. Как бы кто ни относился ко всем прошлым акциям PR, в полезности и ценности этой их новой "акции" сомнений нет.
|
|
