Смерть президента Венесуэлы Уго Чавеса и реакция на неё, как лакмус, очень хорошо высветила, "кто есть кто" в российской политике.
Левые политики и блогеры довольно единодушно высказывают сожаление по поводу кончины Чавеса, и соболезнования народу Венесуэлы. Характерный отзыв блогера tsarjov: "Первый раз испытал огорчение от смерти политика".
Иначе реагируют либералы и другие правые. "Умер Уго Чавес. По местному времени 5 марта, как и Сталин. Но он был далеко не Сталин, - пишет, например, Борис Немцов. - Он был 100% харизматик-популист. Бензин в Венесуэле стоил 10 центов за литр... Его любили бедные и ненавидели образованные и свободные люди". С точки зрения Немцовых, когда богатая нефтяными запасами страна продаёт бензин своим гражданам по цене грязи - это плохо. Достаточная причина для ненависти "образованных и свободных" (читай просто: богатых) людей! То ли дело в путинской сырьевой империи, где бензин её подданным продаётся по "мировым ценам" или даже выше. Разумеется, так было (и будет) и при власти немцовых.
"Бессменный диктатор Венесуэлы неожиданно оказался смертным. Мне почему-то совершенно не жаль", - откровенничает Антон Носик.
По поводу определения Чавеса как "диктатора" Евгений Бунтман обращает внимание на парадокс: "Чавес пришел к власти на выборах, переизбрался тоже на выборах, проиграл референдум (!!!), его противники организовали военный переворот (который одобрили США), переворот не удался, хунту никто расстреливать не стал. И всё равно пол-ленты пишет: "Ой, какой ужасный диктатор"".
И впрямь: клеймили-клеймили правые Чавеса как лютого диктатора, отчасти "авансом" за его "будущие злодеяния", - а он взял и всех их надул - до конца жизни правил, как демократ. Но эта проговорка раскрывает всю суть правого "новояза". "Демократ" - это правитель, который, если надо, расстреляет собственный парламент (как Ельцин в 1993 году), если надо, обнулит, экспроприирует, превратит в золу и пепел трудовые сбережения большинства населения (как тот же Ельцин в 1992 году) - но даже в страшном сне не посмеет покуситься на святое святых - "священную и неприкосновенную собственность" кучки олигархов международного класса. А если посмеет, пусть и с соблюдением всех демократических процедур, - то из "демократа" мгновенно превратится в "диктатора" и "деспота", как Чавес.
Многие левые блогеры хвалят покойного президента именно за то, что он "остался демократом": не отстреливал политических оппонентов, при нём сохранялись свобода прессы и конкурентные выборы всех уровней, вплоть до президентских. Да, это так. Но тут можно усмотреть и косвенный упрёк в адрес красных революционеров прошлого столетия, которые перечисленные заповеди нарушали.
Что ж, попробуем разобраться. Разумеется, парламентская демократия - чуткий, тончайше настроенный политический прибор, да вот беда: работает этот прибор в узком диапазоне общественных температур, ну, скажем, от минус двадцати до плюс двадцати градусов Цельсия. Градусом больше, градусом меньше - и этот чувствительный прибор попросту выходит из строя, перестаёт работать. А если накал социальных противоречий в обществе достигает температуры - даже не кипения воды, а раскалённой лавы - что тогда?.. Не случайно же российское демократически избранное Учредительное собрание в 1918 году разгоняли дважды - сначала в Питере большевики, левые эсеры и анархисты, а потом в Омске новоявленный белогвардейский "Верховный правитель России" адмирал Колчак. Как замечал В. И. Ульянов: "Я всегда говорил: прекрасен парламентаризм, но только времена теперь не парламентарные". Чавесу в известном смысле "повезло": он пришёл в политику тогда, когда первая, наиболее кровопролитная и жестокая волна борьбы вокруг красных идей в мире уже схлынула.
Вторая волна красных революций оказалась гораздо мягче первой. Хорошо это или плохо? С одной стороны, социальные преобразования менее глубоки, с другой - они даются гораздо меньшими усилиями и жертвами. Но факт остаётся фактом. Сравним: в красной России оппозиционные партии - левые эсеры, анархисты, максималисты (да и то, надо признать, с немалыми затруднениями) легально действовали примерно до 1923-1924 годов, а легальная оппозиция вообще - до конца 1927 года. То есть только первое десятилетие революции (хотя и это, заметим, вовсе не мало). А в Никарагуа (где совершилась в 1979 году одна из последних революций "первой волны" или одна из первых - второй) весь период сандинистской революции действовала, издавала свою печать (газету "Пренса") и участвовала в выборах легальная оппозиция. Хотя при этом параллельно шла гражданская война с "контрас". В Венесуэле же оппозиция не только существовала, но и на равных боролась с правящей партией все годы боливарианской революции. А гражданской войны, если не считать отдельных эпизодов, не было. Но только ли это "личная заслуга" президента Уго Чавеса? Нет, изменился сам дух времени, а точнее, снизился накал социальной борьбы. И красные преобразования, пусть и со скрипом, но стали укладываться не только в формат гражданской войны, но и в рамки мирного политического противостояния.
Кстати, когда в начале 70-х годов другой красный латиноамериканский президент - Сальвадор Альенде - тоже попробовал быть "добрым" к правой оппозиции и сохранять в Чили в неприкосновенности парламентскую демократию, полную свободу прессы и т. д. - известно, насколько плачевно это закончилось и для него, и для всего народа Чили. Благими намерениями оказалась вымощена дорога в ад, точнее, к военно-полицейской диктатуре генерала Пиночета.
Итак, "левый поворот" в Латинской Америке демонстрирует, что идеи революционного социализма сейчас вполне совместимы со многими классическими "буржуазно-демократическими" свободами - слова и печати, например. (С чем они плохо совместимы - так это с кричащим социальным неравенством, с которым как раз и боролись все без исключения красные). Таким образом, либералам придётся рано или поздно либо отказаться от своей излюбленной и замусоленной за сто лет игрушки "всякий красный правитель - диктатор", либо упрямо твердить своё, вступая во всё большее противоречие с реальностью.
Впрочем, в этом смысле история красного движения в точности повторяет историю буржуазных революций. Сейчас может показаться странным курьёзом, но двести лет назад многие считали несовместимыми демократию и общественные свободы. (Хотя какой же курьёз, если те же самые заплесневелые идеи 200-летней давности сейчас проповедует г-жа Латынина и другие либерал-пиночетчики?). Не кто иной, как вождь первого периода Французской революции граф Мирабо заявлял, что считает наиболее ужасной власть 600 персон (т. е. парламента): "Завтра они объявят себя несменяемыми, послезавтра - наследственными, с тем чтобы закончить присвоением себе неограниченной власти". Ещё в середине XIX столетия либералу Виктору Гюго приходилось доказывать в парламенте, что демократия и свободы - вещи вполне совместимые. Сейчас же левым приходится доказывать другую вещь, которая будет совершенно очевидна для будущих поколений: что социальное равенство, демократия и свобода - не только вполне совместимы, но и необходимы друг другу.
Однако исторический путь к ним прокладывался и прокладывается отнюдь не через манную кашу. Как писал в своё время Лев Троцкий, "да будет известно запоздалым либеральным доктринёрам, - демократия появилась на свет вовсе не демократическим путем... Без якобинской расправы над феодализмом немыслима была бы даже и буржуазная демократия".
Поэтому левым не стоит поддаваться искушению отделить в рядах красных революционеров разных эпох "агнцев" от "козлищ", "добрых демократов" от "злых диктаторов". Это было бы грубым искажением исторической правды. И главное в деятельности Уго Чавеса - вовсе не его оценка как "демократа" или "диктатора", а тот факт, который, как ни странно, довольно точно выразил г-н Немцов: его любили бедные и ненавидели богатые. Как и всех его предшественников в течение двух последних веков...
|
|
