В 1963 году, то есть полвека назад, Исаак Дойчер, считавший себя последователем Льва Троцкого, опубликовал в Лондоне книгу "Изгнанный пророк", последнюю часть трилогии о своём идейном наставнике. (Предыдущие книги назывались "Вооружённый пророк" и "Разоружённый пророк". Название книг трилогии очевидным образом отсылало к известному афоризму Никколо Маккиавелли: "Все безоружные пророки гибли, а все вооружённые - побеждали").
Книжку эту, как, впрочем, и предыдущие того же автора, читать довольно скучновато. Главным образом, потому, что жизнь и деятельность Троцкого поневоле приходится рассматривать глазами Дойчера, весьма ограниченного и даже тупоумного филистёра. Но довольно забавно читать те страницы книги, где Дойчер решает покритиковать своего покойного учителя и отважно вступает с ним в полемику. Особенно поучительно выглядит его спор с Троцким о природе советской бюрократии.
Троцкий в 1936 году в своей знаменитой работе "Преданная революция (Что такое СССР и куда он идёт?)" сделал замечательно точные прогнозы о возможном будущем советской бюрократии.
Вот один из них: "Никак нельзя рассчитывать и на то, что бюрократия мирно и добровольно откажется от самой себя в пользу социалистического равенства. Если сейчас, несмотря на слишком очевидные неудобства подобной операции, она сочла возможным ввести чины и ордена, то на дальнейшей стадии она должна будет неминуемо искать для себя опоры в имущественных отношениях. Можно возразить, что крупному бюрократу безразлично, каковы господствующие формы собственности, лишь бы они обеспечивали ему необходимый доход. Рассуждение это игнорирует не только неустойчивость прав бюрократа, но и вопрос о судьбе потомства. Новейший культ семьи не свалился с неба. Привилегии имеют лишь половину цены, если нельзя оставить их в наследство детям. Но право завещания неотделимо от права собственности. Недостаточно быть директором треста, нужно быть пайщиком. Победа бюрократии в этой решающей области означала бы превращение ее в новый имущий класс."
"Такой взгляд, - рассуждает Дойчер в 1963 году, - представляется совершенно неверным с сегодняшних позиций. Советская бюрократия не только не захватила средства производства, но в грядущее десятилетие осталась хранителем общественной собственности".
Затем Дойчер делает примирительный реверанс в адрес своего "учителя", который, мол, не мог предвидеть всех возможностей. Вот уж поистине, избави нас, боже, от таких "друзей" и истолкователей, а с врагами мы как-нибудь и сами справимся!
"События, - продолжает Дойчер, - опровергли гипотезу о превращении бюрократии в новый имущий класс уже в 30-е годы и ещё в большей степени во время и после второй мировой войны. Тогда нужды национальной обороны и уничтожение буржуазного порядка в Восточной Европе и Китае сильнейшим образом подкрепили национализированную структуру советской экономики. Сталинистское государство, поощряя или помогая по собственным мотивам революции в Восточной Европе и Азии, создало могучие противовесы собственным буржуазным тенденциям..."
Каким образом красный Китай мог служить "могучим противовесом" развитию СССР по пути буржуазного перерождения - загадка, ведомая лишь самому Дойчеру. Когда настала пора, Москва просто-напросто рассорилась с Пекином, наплевав на "великую дружбу", да и всё. Точно так же и тот факт, что Сталин помогал развязывать революцию в том же Китае или в Индокитае, ничего нового в истории не представляет. Ведь и Наполеона Бонапарта, "французского Сталина", называли "Робеспьером на коне" - по замечанию Виктора Гюго, он "сковал революцию во Франции и расковал её в Европе".
"А после смерти Сталина, - пишет Дойчер, - бюрократия была вынуждена делать уступки за уступками эгалитаризму масс. Конечно, напряжение между буржуазными и социалистическими элементами в государстве оставалось... Менеджеры, администраторы, техники и квалифицированные рабочие остались привилегированными группами, но пропасть между ними и громадной массой трудящихся сужалась... Преемники Сталина начали неохотно, но твёрдо приводить нормы распределения в более тесное соответствие с системой социалистической собственности. Гипотеза Троцкого о росте нового имущего класса представляется поэтому необоснованно пессимистической... По иронии судьбы эпигоны Сталина начали ликвидацию сталинизма и тем самым выполнили вопреки самим себе часть политического завещания Троцкого".
Замечательный "вывод", особенно если учесть, что хрущёвско-горбачёвское "развенчание культа личности Сталина" Троцкий тоже предсказал с удивительной точностью ещё в 1937 году: "Завтра Сталин станет для правящего слоя обузой. Сталин близок к завершению своей трагической миссии. Чем более ему кажется, что ему никто более не нужен, тем ближе час, когда он сам окажется никому не нужен... Если бюрократии удастся, переделав формы собственности, выделить из себя новый имущий класс, этот последний найдёт себе других вождей, не связанных революционным прошлым... Сталин вряд ли услышит при этом слово благодарности за совершённую работу. Открытая контрреволюция расправится с ним, вернее всего, по обвинению в... троцкизме".
Конечно, в реальности такое избавление бюрократии от выполнившего свою "трагическую миссию" Сталина, как от "обузы", совершилось в два этапа, два шахматных хода: первый был сделан в 1953-1961 годах, когда были снесены его статуи и отовсюду стёрто его имя, второй – в годы "перестройки", когда, действительно, в адрес Сталина звучали и обвинения в "троцкизме". Но уж конечно, ни первый, ни тем паче второй этап Троцкий, в отличие от Дойчера, никогда в жизни не признал бы "выполнением своего политического завещания"!
В той же книге "Преданная революция" Троцкий твёрдо писал: "Мирного выхода из кризиса нет. Ни один дьявол ещё не обстригал добровольно своих когтей. Советская бюрократия не сдаст без боя своих позиций. Развитие явно ведёт на путь революции".
Наоборот, Дойчер к 1963 году искренне уверился, что "дьявол" сам добровольно обстригает и подпиливает свои когти. Иначе трудно прокомментировать его благодушные рассуждения про "сужение пропасти" между бюрократией и трудящимися массами, про "уступки бюрократии эгалитаризму масс".
Между тем главным социально-политическим итогом хрущёвской "оттепели" стало закрепление для бюрократов своего рода "хабеас корпус", закона о личной неприкосновенности. Отныне ни один представитель правящего слоя не мог быть произвольно лишён свободы или тем паче жизни. Даже своих открытых политических оппонентов из числа бюрократии - Молотова и других - Хрущёву приходилось после 1956 года оставлять не только в живых, но и на свободе. Его преемники пошли по этому пути ещё дальше, провозгласив "бережное отношение к кадрам". Отныне представителю привилегированной касты гарантировались не только жизнь и свобода, но и пожизненное сохранение социального статуса. Следующим шагом могло быть только превращение этого статуса в наследственный, как и прогнозировал Троцкий, с восстановлением института частной собственности. Что мы и наблюдали в 1987-1993 годах...
Невероятно, но шаги в этом направлении Дойчер умудрился расценить как "сужение пропасти" между народом и бюрократией и "уступки эгалитаризму масс"!
Но попробуем суммировать оценки Троцкого и Дойчера. Троцкий рассматривал бюрократию не как класс (в марксистском понимании), а как промежуточную и неустойчивую касту. Которая, если новая революция не "обстрижёт ей когти", обречена переродиться и выделить из себя настоящую буржуазию. Он отмечал: "Попытка представить советскую бюрократию, как класс "государственных капиталистов" заведомо не выдерживает критики. У бюрократии нет ни акций, ни облигаций. Она вербуется, пополняется, обновляется в порядке административной иерархии, вне зависимости от каких-либо особых, ей присущих отношений собственности. Своих прав на эксплуатацию государственного аппарата отдельный чиновник не может передать по наследству. Бюрократия пользуется привилегиями в порядке злоупотребления. Она скрывает свои доходы. Она делает вид, будто в качестве особой социальной группы, она вообще не существует. Присвоение ею огромной доли народного дохода имеет характер социального паразитизма. Все это делает положение командующего советского слоя в высшей степени противоречивым, двусмысленным и недостойным, несмотря на полноту власти и дымовую завесу лести."
Возражая ему, Дойчер рассматривал советскую бюрократию как нечто устойчивое и постоянное, уравновешенное, но при этом предрекал, что она... пойдёт по пути равенства, "уступок эгалитаризму масс". Откажется от привилегий и, видимо, потихоньку растворится в массах, иначе говоря, – сама добровольно обстрижёт свои когти...
Казалось, что этот спор уже давно – ну, по крайней мере, лет 20 назад – закрыт самой историей. Но удивительное дело: каждое следующее поколение вновь берётся за дискуссии, давным-давно пройдённые его предшественниками. И начинает их с белого листа – так, словно всех прошлых споров вовсе и не существовало. На днях пришлось читать в левых блогах (doloew, voencomuezd, kramolnik…) ожесточённые дебаты по вопросу: бюрократия – это класс или не класс?
Ну хорошо, товарищи и граждане, оцените сами, кто оказался прав в этом споре полувековой (или даже большей) давности. Троцкий, который категорически утверждал, что бюрократия – это не класс, и строил на этом свои прогнозы, или Дойчер, который с ним не соглашался и противопоставлял ему иные прогнозы, обратного содержания. Если практика - это критерий истины, по Марксу, то совершенно ясно, по моему скромному мнению, чьи прогнозы сбылись с поразительной точностью (а значит, и исходные оценки были ближе к истине), а чьи - буквально по всем пунктам "метко" угодили пальцем в небо.
|
|
