Как демократия стала несовместима с рынком

Глава 1. Логика рынка: диктатура глобальных монополий

Обессиливание традиционной национальной демократии

Глобальные монополии являются могильщиками современной демократии.

С одной стороны, они обладают колоссальной мощью, в ряде случаев превышающей мощь государств. Действуя в глобальном масштабе, они достаточно эффективно диверсифицируют риски (в том числе и юридические) различных типов своих операций, оформляя их в различных местах земного шара, что обеспечивает им не только потрясающую мобильность и экономию на издержках, но и великолепный кругозор.

В отличие от государств, глобальным монополиям почти не приходится тратить средства на выполнение социальных и оборонных обязательств (расходы на содержание своих пенсионеров и наем частных армий для защиты интересов в «горячих точках» невелики), не говоря уже об обязательствах по развитию тех или иных отсталых территорий и поддержанию инфраструктуры. В силу этого глобальные монополии способны концентрировать в своих руках значительно большие свободные финансовые ресурсы, чем государства, - даже если масштабы экономики соответствующих государств превышают масштабы деятельности этих корпораций. А ведь влияние определяется в первую очередь не количеством денег у субъекта влияния в целом, а количеством именно свободных денег, - то есть тех, которые можно снять с текущих проектов и быстро переориентировать на решение качественно новых внезапно возникших задач. Соответственно, влиятельность глобальных монополий по значимым для них вопросам существенно превышает влиятельность государств, скованных громоздким бюрократическим аппаратом и ограниченных необходимостью тратить огромные ресурсы (как правило, все или почт все имеющиеся) на цели, поставленные в далеком прошлом.

С другой стороны, масштаб собственно коммерческих операций глобальных монополий (даже без учета разнородности этих операций), как правило, существенно превышает порог управляемости. В результате с точки зрения чисто коммерческой и управленческой эффективности они, как правило, серьезно уступают своим меньшим по масштабам конкурентам, в том числе и действующим преимущественно на национальном, а не глобальном уровне. Чтобы избежать поражения в конкурентной борьбе, которое в конечном счете неминуемо обернется их принудительным разукрупнением, глобальные монополии просто вынуждены опираться не на собственно коммерческую эффективность, сколько на выгоды, приносимые им исключительным масштабом их деятельности.

Ключевой из этих выгод является возможность злоупотребления монопольным положением, которое из инструмента извлечения сверхприбыли превращается в их случае в условие существования, в инструмент самосохранения (хотя самосохранения, конечно, в исключительно комфортных условиях).

Разумеется, глобальный бизнес злоупотребляет своим монопольным положением практически на всех существующих сегодня рынках, - в том числе и на неофициальном, но не исчезающем от этого рынке политических услуг. Это злоупотребление проявляется в организации сильнейшего комплексного давления на политические и административные структуры, медиа, неправительственные организации и общество в целом. В результате глобальные монополии зачастую оказываются наиболее влиятельным фактором политической жизни общества, - и демократические институты начинают обеспечивать принятие решений в их интересах, а не в интересах соответствующих народов.

Помимо вырождения демократии в специфическую форму внешнего управления, это ведет к параличу управляющей системы, которая не только на глобальном, но и на национальном уровне оказывается лишена возможности принимать решения, ущемляющие интересы глобального бизнеса (лишь в целом – интересы отдельных компаний могут приноситься им в жертву достаточно спокойно), что существенно снижает ее дееспособность, а в критических ситуациях и вовсе делает ее бессильной.

Рассмотрим проявление этого обессиливания традиционной национальной демократии влиянием глобальных монополий на примере наиболее актуальных в настоящее время событий, связанных с развертыванием глобального экономического кризиса.

Закономерность глобального кризиса

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать.

(Борис Пастернак)

Глубина неудержимо развертывающегося на наших глазах мирового финансового кризиса систематически недооценивается исследователями и аналитиками из-за игнорирования его фундаментальной причины – исчерпанности модели глобального развития, созданной в результате уничтожения Советского Союза. В самом деле: после победы над нами в «холодной войне» Запад эгоистично перекроил мир в интересах своих глобальных корпораций, лишив (для недопущения конкуренции с этими корпорациями) свыше половины человечества возможности нормального развития, - и вот теперь последствия этого не только разрушительного, но и саморазрушительного эгоизма постепенно начинают сказываться.

Принципиально важно, что освоением постсоциалистического пространства (а также стран «третьего мира», привыкших успешно сохранять самостоятельность за счет иногда виртуозного балансирования между Западом и Советским Союзом) занимался именно бизнес, в первую очередь крупный бизнес, в то время оформленный в виде транснациональных корпораций.

Государства участвовали в этом процессе в лучшем случае крайне слабо далеко не только в силу бюрократической инерции и неспособности своевременно оценивать изменения. (Своеобразной «классикой жанра» стал доклад ЦРУ, которое еще в 1990 году, в условиях фактически уже начавшегося распада Советского Союза, умудрилось совершенно серьезно предупредить президента США о том, что «демократизация и перестройка» - не более чем хитрые диверсии КГБ, призванные расслабить «свободный мир» и обострить его внутренние противоречия.)

Важным фактором, парализовавшим активность западных государств в условиях распада социалистического мира, стал кризис идентичности: «свободный мир» привык осознавать себя в противостоянии с «империей зла», из которой исходила «советская военная угроза». С исчезновением этой угрозы исчез и ясный ответ на вопросы «кто мы?» и «что нас всех объединяет?»

Серьезное практическое значение, как политическое, так и коммерческое, ибо кризис идентичности подрывал не только единство «свободного мира», но и позиции США как его лидера, как сверхдержавы, которая получает значительные коммерческие преференции в обмен на предоставление военно-политической защиты.

В условиях исчезновения врага предоставление коммерческих преференций лишается практического смысла и становится не более чем обременительным (в лучшем случае) ритуалом, по-прежнему обусловленным силой сверхдержавы, но лишившимся всякого морального и коммерческого оправдания.

Лишь через некоторое время, примерно к середине 90-х годов государства Запада научились закрывать глаза на эти вопросы и функционировать по инерции, не обращая внимания на них. Во многом этому помог фактический переход государств развитых стран под контроль крупного бизнеса и связанная с ним утрата самостоятельности, - а значит, и потребности самостоятельно принимать стратегические решения. (Ведь самоидентификация нужна не для тщеславия или самоуважения; с практической точки зрения она необходима лишь для четкого осознания своих интересов и принятия стратегических решений в условиях обычного для общественного развития недостатка информации).

Однако во время распада «социалистического лагеря» и сразу после разрушения Советского Союза западные государства все еще находились в состоянии растерянности, близкой к параличу, - и освоением постсоциалистического мира почти самостоятельно (ибо на его тактическую поддержку ресурса соответствующих государств, при всей их потерянности, все же хватало) занимался западный бизнес.

А что является главной целью всякого предпринимателя?

Только безнадежно оторванные от практики теоретики затягивают в ответ на этот простейший вопрос стандартную песню о «максимизации прибыли».

В теории, конечно, все так и есть, - но вот на деле простейшим и наиболее эффективным способом максимизации прибыли, прекрасно известным любому предпринимателю, является подавление конкурентов, - а в идеале и самой возможности их возникновения.

В ходе расширения Евросоюза и поглощения им сначала Юга Европы, а затем и ее постсоциалистической части мы видели этот процесс более наглядно, «со стороны». Крупный европейский бизнес скупал то, что представляло для него интерес, и стремился уничтожить (в том числе и покупкой для закрытия) все местные корпорации, которые потенциально могли превратиться в его конкурентов. После развала Советского Союза мы участвовали в этом процессе в совершенно ином качестве, несколько мешающем беспристрастным наблюдениям, - в качестве тщательно пережеванного куска мяса, попавшего наконец в желудок.

Однако суть процесса не менялась: освоение новых территорий бизнесом означало в первую очередь решение им задачи по устранению конкуренции и создания таких условий и «правил игры», чтобы конкуренция с ним никогда больше не могла возникнуть на один раз освоенных территориях.

Понятно, что успешные действия в этом направлении (безусловным провалом они обернулись только в Китае, частичным – в ряде стран Юго-Восточной Азии и Индии) означали для развитой части осваиваемых территорий подлинную катастрофу.

По своим масштабам, глубине и разрушительности преобразований для осваиваемых обществ, но главное – по своему значению для развитых стран интеграция постсоциалистического мира Западом, развитие в нем «демократии и рыночных отношений» было, без всяких преувеличений, второй Конкистой. Если первая обеспечила ресурсами формирование на Западе классического капиталистического общества, то вторая более широким кругом ресурсов: и технологически, и интеллектуально, и финансово - обеспечила глобализацию.

В процессе освоения, сопряженного с деградацией огромных обществ и лишением их возможностей развития, транснациональный бизнес (становящийся в процессе этого освоения глобальным) при помощи глобальной рекламы эффективно навязывал осваиваемой и разрушаемой им части человечества новый потребительский стандарт. Как многократно отмечалось, демократические революции 90-х были революциями потребителей, стремившихся в избавлению от дефицита, современному дизайну и разнообразию товаров. Однако их участников во многом вели вперед и почерпнутые из рекламных (в той или иной степени) фильмов и изданий представления о высочайшем уровне потребления развитых стран как о повседневно нормальном и жизненно необходимом. В процессе освоения постсоциалистического мира западным бизнесом эти представления сознательно укреплялись и развивались – бизнес воспитывал себе потребителей.

С конца 90-х годов укоренение этих неадекватно завышенных ожиданий и естественное разочарование в них существенно усугубило глобальную напряженность, терроризм и буквально смывающую западную цивилизацию миграцию.

Однако эгоистический характер освоения постсоциалистического мира нанес удар по Западу значительно быстрее и симметричнее – в той самой коммерческой сфере, в которой привычно распоряжались «новые конкистадоры». Лишение огромной части человечества возможностей развития ограничило сбыт самих развитых стран, внезапно породив жесточайший кризис перепроизводства – правда, в первую очередь не традиционной продукции, а преимущественно продукции информационных и управленческих технологий – направленного на преобразование человека high-hume’а, а не служащего преобразованию окружающего его мира high-tech’а.

Дополнительным фактором этого кризиса стало относительное сжатие спроса не в неразвитых, а в самих развитых странах, - за счет размывания «среднего класса» из-за развития и распространения сверхпроизводительных постиндустриальных технологий (как было показано выше).

Непосредственным проявлением этого специфического по видам продукции, но стандартного по внутренним механизмам кризиса перепроизводства стал мексиканский кризис 1994 года: мир уже стал глобален, и нарастание общей напряженности проявлялось в сломе слабейшего звена системы, которым в тот момент оказалась Мексика.

В силу широкого распространения технологий формирования сознания, порождающих в не приспособленных к ним старых системах управления глубокий кризис, а также глубокого кризиса идентичности (вызванного утратой главного сплачивающего фактора и универсального внутреннего оправдания – «советской военной угрозы») системы управления развитого мира не смогли адекватно осознать ситуацию.

Поэтому выход из кризиса не искался системным образом на основе стратегического видения, а нащупывался инстинктивно, интуитивно, стихийно и не регуляторами рынка, но его ключевыми участниками, заинтересованными не столько в нормализации общего развития, сколько в корыстном урегулировании исключительно собственных проблем – пусть даже за счет усугубления общего кризиса. В подобных случаях решение, если и находится, носит неизбежно частичный и временный характер, а в среднесрочной перспективе не только не снимает, но и, напротив, как правило, лишь усугубляет имеющуюся проблему.

Выход, найденный крупнейшими корпорациями, которые как раз в то время становились из транснациональных глобальными, оказался достаточно простым: стимулирование сбыта избыточной продукции кредитованием неразвитого мира.

Согласие с этой идеей национальных правительств было вызвано прежде всего их общей дезорганизацией - с одной стороны, кризисом идентичности из-за утраты сплачивающего «образа врага» в виде Советского Союза, с другой – началом массового применения технологий формирования сознания, к которым иерархические управленческие системы не приспособлены в принципе. Не менее важной причиной стала эйфория, связанная с исторической победой Запада в Третьей Мировой - «холодной войне».

В то время многим честным общественным деятелям и даже мыслителям казалось, что освоение постсоциалистического мира идет не ради его колонизации, а ради общего блага, для созидания нового, лучшего человечества, в котором все смогут жить так же хорошо, как в наиболее фешенебельных странах Европы. Эхо этих иллюзий чуть позже - в середине и второй половине 90-х привело к предоставлению новым членам Евросоюза заведомо непосильных для них социальных и финансовых гарантий, что заложило основы европейского долгового кризиса 2010-х годов.

А в начале и особенно середине 90-х эти же ничем, кроме общественной эйфории (вполне понятной: с целых народов буквально только что сняли груз страха перед ядерным уничтожением), не обоснованные иллюзии привели к массовому кредитованию государств постсоциалистического пространства «для проведения реформ» в интересах «развития рыночных отношений» и «углубления демократии».

Это кредитование было выгодно очень многим.

С политической точки зрения оно стало инструментом выращивания (в том числе и системным разворовыванием предоставляемых кредитов) либеральных кланов, надежно контролирующих это пространство в интересах глобальных монополий.

Не стоит забывать также и о баснословном обогащении причастных к ним западных топ-менеджеров и специалистов, получавших головокружительные гонорары за более или менее напыщенное изрекание банальностей, имевших весьма отдаленное отношение к реалиям финансируемых стран.

Однако главный смысл массового кредитования «переходных экономик» заключался во временном преодолении глобального кризиса сбыта: правительства развитых стран кредитовали правительства неразвитого мира, которые самыми разнообразными способами в рамках самых разнообразных проектов передавали полученные средства (за вычетом крупного воровства и расходов на дистанционно работающих иностранных консультантов) своим потребителям. Последние, в свою очередь, тратили значительную часть этих средств на приобретение продукции глобальных монополий, обеспечивая им восстановление недостающего спроса.

С точки зрения решения сиюминутных проблем схема была хороша. Однако, как и у большинства решений, найденных ощупью непосредственно участниками кризиса, а не регуляторами, у нее был маленький недостаток: несистемность. Она решала сиюминутные проблемы не за счет восстановления сбалансированности системы, а, напротив, за счет усугубления ее разбалансированности.

В частности, она в принципе не предусматривала развития кредитуемых государств (если, конечно, не обращать внимания на необходимые для всякой политики пропагандистские заклинания), так как это привело бы к возникновению пусть ограниченной, но все же конкуренции с глобальным бизнесом. Соответственно, она в принципе не предполагала никакого значимого возврата средств: кредитование было, по сути дела, безвозвратным – даже если абстрагироваться от многочисленных воровских и спекулятивных схем (часто с участием самих уважаемых иностранных кредиторов), подобных применявшимся в России 90-х годов и приведших ее к обрушению в катастрофу дефолта 1998 года.

Заведомая бессмысленность и потому безумие кредитованию потребителей в неразвитых странах были столь очевидны, что такое кредитование, как правило, осуществлялось не непосредственно национальными правительствами, а через международные финансовые организации вроде МВФ и Мирового банка – для размывания ответственности непосредственно причастных к кредитованию лиц до приемлемого с точки зрения индивидуальных рисков уровня.

Однако оптимизация индивидуальных рисков отнюдь не делала неадекватность коллективных действий менее очевидной. Потому принуждение (по сути дела) национальных государств крупными корпорациями к кредитованию неразвитых стран якобы для развития последних стало одной из исключительно важных вех в эволюции крупного национального капитала развитых стран Запада в глобальный капитал. Соответственно, это стало вехой и в формировании глобального монополизма, и в подавлении им традиционной демократии.

Добившись успеха и фактически продиктовав национальным государствам решения, которые соответствовали их интересам, крупные корпорации не могли не ощутить нерациональности этих решений (при всей выгодности для себя) – и инстинктивно отстранились от принявших эти решения государств. Ведь система управления, способная на нерациональные решения, просто в силу этой способности, объективно является потенциальным источником опасности - пусть даже в данном конкретном случае принятое ею нерациональное решение и соответствует вашим интересам.

Мотивированное изложенным отстранение крупного бизнеса развитых стран Запада от «своих» национальных государств стало существенным фактором эмансипации формирующегося глобального капитала от государственности как таковой и его превращения в самостоятельный субъект развития человечества.

Однако это произойдет позже; пока же, с точки зрения развития глобального экономического кризиса, важно, что попытка преодоления нехватки спроса путем кредитования потребителей неразвитых стран в середине 90-х годов не предусматривала механизмов возврата кредитов и потому не могла продолжаться долго.

И уже летом 1997 года начался новый кризис, который до сих пор еще политкорректно именуется «азиатским фондовым», хотя охватил почти все неразвитые страны и носил выраженный долговой характер. Долговой кризис привел к массовым разрушительным девальвациям, «ковровой» скупке глобальным бизнесом и крупным бизнесом развитых стран подешевевших активов неразвитых стран, павших его жертвой. Однако проблема отсутствия спроса так и не была решена, так как ставленники глобальных монополий и в национальных правительствах, и в международных организациях в силу самого своего положения в принципе не могли даже назвать причину этой проблемы – загнивание глобальных монополий.

В результате глобальный экономический кризис не закончился, а распространился на страны, бывшие его источником: формально завершившись в неразвитом мире в 1999 году, он уже весной 2000 года бумерангом ударил по США, обвалив их фондовый рынок и нанеся смертельный удар так называемой «новой» экономике (она же «экономика доткомов»). Это тогда Сорос произнес про финансовые компании свое знаменитое «Музыка кончилась, а они все еще танцуют».

Оказавшиеся на грани депрессии (естественной в условиях острой нехватки спроса) США вышли из нее при помощи мгновенной реализации двух стихийно нащупанных стратегий.

Первой была стратегия поддержания (а на самом деле и существенно расширения) спроса при помощи нарастающей и практически не контролируемой «накачки» рынка - сначала рискованных, потом высокорискованных, а с лета 2006 года уже и откровенно безвозвратных ипотечных кредитов. Разумеется, эта стратегия не могла осуществляться бесконечно; созданный ей финансовый пузырь начал «ползти по швам» уже летом 2006 года, но многоуровневость финансовой инфраструктуры США привела не к мгновенному краху, но к длительной агонии, перешедшей в открытую форму только в сентябре 2008 года.

Вторая стратегия вывода американской экономики из тупика рецессии заключалась в экспорте нестабильности. Она активно применяемой в локальных целях с 60-х годов, когда она использовалась для недопущения прихода к власти итальянских коммунистов, а в глобальных масштабах – с начала 90-х, когда Югославия была осознанно превращена США в незаживающую рану Европы, не позволяющую той стать серьезным стратегическим конкурентом.

Непосредственное воздействие экспорта нестабильности заключается в подрыве конкурентов США (или их периферии), что вынуждает капиталы и интеллект (не только самих конкурентов, но и ориентирующихся на них обществ) бежать в «тихую гавань» - США.

Однако главное в стратегии экспорте нестабильности, как ни парадоксально, - это сама нестабильность. Ее наращивание является абсолютным, не поддающимся оспариванию оправданием для соответствующего (и даже опережающего) роста военных расходов, а как минимум – надежно блокирует попытки их существенного сокращения. Строго говоря, с точки зрения военных и связанных с ними корпораций «экспорт нестабильности» представляет собой идеальный бизнес, который сам создает спрос на свои услуги.

С точки зрения макроэкономики рост военных расходов США, вызванный прежде всего механической реакцией системы государственного управления на увеличение глобальной нестабильности, весьма эффективно обеспечивает увеличение внутреннего спроса, поддерживающего экономику вместо переставшего справляться с этой функцией рынка.

«Военное кейнсианство», в ходе Второй мировой войны стихийно выведшее США из депрессии и затем вполне осмысленно (и успешно!) примененное Рейганом, дает дополнительный импульс развитию технологий. (Этот импульс в основе своей является нерыночным, что исключительно важно, так как открытие новых технологических принципов является деятельностью в условиях столь высокой неопределенности, что она практически исключает действие рациональных рыночных стимулов).

В 1999 году эта стратегия реализовывалась в Югославии для подрыва только что введенного тогда евро, - и, действительно, его курс к доллару рухнул в полтора раза, что надолго отсрочило его становление как глобального, а не регионального финансового инструмента.

Однако уже в Ираке стратегия «экспорта нестабильности» себя исчерпала: стало ясно, что она выродилась, по сути дела, в стратегию «экспорта хаоса», который затягивает в себя своих создателей и несет им неприемлемые для них (хотя, конечно, далеко не столь серьезные, как для хаотизируемых территорий) проблемы.

После Ирана стратегия «экспорта нестабильности» забуксовала, что во многом обусловило нарастание ипотечного кризиса в США и, соответственно, обострение кризиса американской и всей мировой экономики. Попытки превратить в мишень Северную Корею, Иран и Пакистан так и остались попытками в силу способности этих стран дать отпор и ясного понимания американским руководством неприемлемости глобального военно-политического кризиса, способного создать реальную угрозу ядерной войны (Пакистана с Индией, Израиля – с Ираном, Северной Кореи – с Японией и США).

Новое развитие стратегия «экспорта нестабильности» получила к 2011 году, когда потребность США в привлечении иностранных капиталов на покрытие государственного долга в силу нарастания экономического кризиса резко обострилась. Одновременно с этим, как на грех, резко сократились возможности привлечения этих капиталов, так как прежние их источники по разным причинам лишились возможности вкладывать свои средства в государственные ценные бумаги США: Япония была вынуждена бросить все свои средства на преодоление последствий Фукусимы, Европа – на долговой кризис слабых членов еврозоны, а Китай собирался отказаться от наращивания своего долларового портфеля, столкнувшись с принципиальным отказом руководства США давать ему какие бы то ни было гарантии. (И действительно, - понеся болезненные потери от его очередного обесценения, Китай официально отказался от инвестирования своих резервов в американские государственные ценные бумаги).

В результате единственным источником необходимых для США внешних займов стали глобальные спекулятивные капиталы, - однако они могли выбирать объекты инвестирования по всему миру. Для привлечения их именно в США нужно было вновь представить их «тихой гаванью», - и в условиях, когда все недружественные США и при этом имеющие значение режимы уже либо были разрушены, либо продемонстрировали способность к самозащите, было найдено качественно новое, оригинальное решение: разрушать не «враждебные», а дружественные режимы.

В самом деле: Мубарек был самым проамериканским из всех возможных руководителей Египта, а Каддафи в последние годы полностью нормализовал отношения с Западом (до такой степени, что никто из его публичных обвинителей даже не вспомнил в последующем о теракте над Локерби). Тунис же представлялся туристическим раем с весьма цивилизованным (по крайней мере, по африканским меркам) руководством.

При этом колоссальная роль американских технологий организации и проведения «оранжевых революций», американского контроля за глобальными СМИ и деятельностью НАТО в этих регионах не вызывает ни малейших сомнений.

Таким образом, исчерпав возможность безнаказанно «бить по чужим» для реализации стратегии экспорта нестабильности, США, помедлив и пожав плоды своего промедления, начали «бить по своим» для реализации стратегии экспорта хаоса. (И если в отношении Ливии и Сирии еще можно вслед за дипломатическими депешами Wikileaks говорить о «необходимости выкинуть Россию со Средиземного моря», то в отношении Египта подобная конкретно-политическая мотивация отсутствует полностью.)

При этом потребность в расширении зоны дестабилизации была такова, что в Ливии НАТО (и, в политическом отношении, США) действовало в теснейшем союзе с формальными злейшими врагами США – «Аль-Каидой», являющейся ключевой политической силой в Бенгази. Для того, чтобы этот союз стал приемлем для американского (и в целом западного) общественного мнения, пришлось срочно то ли убить Осаму бин Ладена, то ли инсценировать его убийство подобно тому, как ранее инсценировали его выступления (о чем есть официальные заявления отставных сотрудников ЦРУ, сделанные с мельчайшими подробностями и не удостоившиеся никакой официальной реакции. (Справедливости ради стоит отметить, что контакты с «Аль-Каидой» по меньшей мере весной 2006 года вел еще вице-президент Чейни, пойманный на этом американскими журналистами.)

Дестабилизация арабского мира представляется весьма эффективным элементом стратегии экспорта хаоса в силу своей потенциальной многовекторности. Так, приход исламских фундаменталистов в качестве поддерживаемых Западом «демократов» в Сирии практически гарантированно обеспечит дестабилизацию Израиля – вплоть до нанесения им (что исключительно важно для безопасности США, без всякого науськивания с их стороны и даже при их официальных протестах!) ядерного удара по Ирану. Дестабилизация Алжира (не удавшаяся на первом этапе, так как там слишком памятна жестокость фундаментальных исламских «демократов») приведет к перебоям в поставке газа в Европу, вынужденному отключению «от трубы» и, следовательно, от электроэнергии целых стран и мгновенному уничтожению являющегося для США стратегическим конкурентом европейского проекта как идеи «общего дома». Да что там говорить, когда даже гражданская война в Ливии привела к наплыву в Европу такого числа беженцев, что ряд европейских стран выставили на своих границах специальные полицейские посты, неформально, но существенно ограничив действие Шенгенских соглашений и подорвав тем самым европейский проект!

Однако масштабы безопасной для США (или связанной для них с допустимым риском) дестабилизации мира ограничены. Это значит, что стратегия экспорта хаоса так же обречена на завершение, как и накачивание спекулятивного пузыря на рынке ипотечного кредитования, - а мир обречен на депрессию.

И в условиях наличия у многих стран ядерного оружия разжечь новую мировую войну для выхода из нее будет уже невозможно, - по крайней мере, пока эти страны сохраняют соответствующий технологический уровень.

* * *

В настоящее время развитые страны, сталкиваясь с разнообразными экономическими и социальными проблемами (в первую очередь долговым кризисом) пытаются не столько повысить свою конкурентоспособность, сколько попросту втолкнуть мир обратно в уже давно и навсегда прошедшие 2000-е и особенно 90-е годы. Тогда, после распада не выдержавшего конкуренции на уничтожение социалистического мира, под видом разговоров о демократизации, развитии рыночных отношений и глобализации не только на руинах этого мира, но и в основной части всей нашей планеты сложился по сути дела новый колониализм.

Попытки вернуться в прошлое обречены: в одну и ту же реку просто физически невозможно войти дважды.

При этом США и другие развитые страны – опять-таки во многом в силу демократичности своего внутреннего устройства – в принципе не могут поступиться даже малой частью текущих интересов ради урегулирования своих же собственных стратегических проблем. Будучи в качестве глобальных регуляторов источниками проблем современной мировой экономики (наряду, конечно, с базирующимися в основном на их территории глобальными корпорациями), развитые страны одновременно в качестве ключевых игроков этой же экономики являются основными выгодоприобретате-лями сложившегося и уже выработавшего свой ресурс мирового порядка.

Любое осознанное улучшение этого порядка – просто в силу его изменения – нанесет материальный ущерб этим странам и потому неприемлемо не только для их крупного бизнеса (не говоря уже о глобальных монополиях), но и для их населения. Поэтому государственный лидер, согласившийся на такое улучшение, объединит против себя все влиятельные силы своего общества и крайне быстро потеряет свой пост, - а потенциальные самоубийцы, как правило, не выигрывают жестокой политической конкуренции и не становятся во главе преуспевающих наций.

Именно корыстью корпораций и народов, с одной стороны, и инстинктом самосохранения (и отнюдь не только политического, но порой и физического тоже) их лидеров и объясняется поистине убийственный эгоизм развитых стран и в первую очередь США, буквально выталкивающий на авансцену мирового развития новых участников. Это в первую очередь Китай, отчасти Индия и Бразилия, нельзя исключить, что, возможно, Иран и, наконец, если у нашего руководства хватит интеллекта, Россия. В любом случае мы не только наглядно видим, но и непосредственно участвуем в конце Pax Americana.

Между тем, хотя преодолеть нынешний кризис нельзя в принципе из-за его объективного и глубокого характера (это даже не кризис рыночной экономики как таковой – это переход всего человечества в качественно новое состояние), стабилизировать ситуацию вполне возможно – для этого необходимо, как представляется, создать качественно новую глобальную финансовую систему.

Наиболее насущные преобразования, сформулированные еще в ходе кризиса 1997-1999 годов, остаются вполне очевидными, достаточно интенсивно обсуждаются и вполне реализуемы технологически – если, конечно, забыть о политически блокирующем их противоречии текущим интересам США.

Среди этих преобразований следует выделить в первую очередь:

• обеспечение полной прозрачности движения спекулятивных капиталов (в перспективе – и всей деятельности всех глобальных корпораций с созданием глобального сначала наблюдательного, а затем и регулирующего органа – по образцу государственных антимонопольных органов и органов по регулированию рынков ценных бумаг);

• превращение налога на вывод спекулятивного капитала из экстремальной меры (в кризисе 1997-1999 года применение его аналога одинаково эффективно спасло диаметрально противоположные по характеру своего регулирования экономики Чили и Малайзии – и никого из тех, кто его не применял, то есть вообще никого больше) в нормальный, признанный мировым сообществом инструмент экономического регулирования, применяемый национальными правительствами при определенных, заранее известных и согласованных участниками глобального рынка условиях;

• приведение влияния различных стран на политику глобальных финансовых институтов (в первую очередь МВФ и Мирового банка), в том числе и путем участия в непосредственном управлении, в соответствие их удельному весу в мировой экономике (что означает, в частности, существенное снижение влияния США и рост влияния их стратегического конкурента - Китая);

• обеспечение полной прозрачности работы глобальных финансовых институтов (в первую очередь МВФ и Мирового банка), вплоть до открытой публикации и обсуждения не только принимаемых ими конкретных решений, но и их методических материалов (в том числе на стадии разработки);

• создание органа глобального регулирования, включающего в себя всех стран мира, ВВП которых не ниже минимального в нынешней «большой восьмерке» ВВП Канады – ожидаемых в 2011 году 1,8 трлн.долл. (это означает превращение G8 в G11 за счет принятия в нее Китая (7,0 трлн.долл.), Бразилии (2,5 трлн.долл.) и Индии (1,8 трлн.долл.); при снижении порогового уровня ВВП 2011 года с до 1,0 млрд.долл. G8 превращается в G15 за счет Австралии, Испании (по 1,5 трлн.долл.), Мексики и Южной Кореи (по 1,2 трлн.долл.); при снижении порога до 750 млрд.долл. произойдет дальнейшее расширение за счет Нидерландов, Индонезии и Турции). Однако главное и самое трудное в создании подобного органа глобального регулирования - выработка процедуры принятия решений, обязательных для всех его членов, и обеспечение ее неукоснительного соблюдения.

При абстрагировании от конкретных проблем конкретных рынков возникает устойчивое ощущение, что к настоящему времени уровень интеграции человечества вновь, как это произошло к началу ХХ века, существенно превысил возможности его управляющих систем, и человечество оказалось перед объективной необходимостью значительного уменьшения ее глубины. Таким образом, нам предстоит частичное восстановление управляемости за счет значимого отступления назад в интеграционных (и в целом цивилизационных) процессах и существенной примитивизации хода нашего развития.

На деле реализация данного принципа будет осуществляться при помощи стихийного перехода от глобализации к регионализации, за счет формирования укрупненных макрорегионов, ведущих между собой жесткую, практически тотальную культурную, политическую, хозяйственную и технологическую конкуренцию.

В частности, можно с высокой степенью вероятности предположить, что глобальное равновесие будет временно, - но, к сожалению, только временно - достигнуто восстановлением биполярной системы (с противостоянием США и Китая при Евросоюзе, Японии, Индии и, возможно, России в качестве совокупного балансира – специфичного аналога Движения неприсоединения) в политике. В экономике постепенно и стихийно (то есть, к сожалению, со значительными потрясениями и потерями) сформируется поливалютная система, в рамках которой каждая валютная зона будет иметь свою расчетную валюту, и наиболее мощные – и свою резервную.

К сожалению, это равновесие, каким бы устойчивым оно ни казалось с теоретической точки зрения, на практике может быть – подчеркну это еще раз – только временным.

Причина предельно проста: фундаментальная проблема современного развития заключается отнюдь не в эгоизме США и даже «коллективного Запада», не в повсеместной нехватке ликвидности, не в выходящем из-под контроля нарастающем кризисе долгов и даже не в системной утрате собственниками контроля за собственными топ-менеджерами. Все проще: дело в невосполнимом и неисправимом отсутствии источника экономического роста США, а с ними – и всей мировой экономики. Даже оздоровление финансов США (которое в современных условиях просто невозможно себе представить) не смягчит кризис перепроизводства продукции глобальных монополий и не создаст новый экономический двигатель взамен разрушившихся. Это означает, что из сегодняшнего кризиса мировая экономика выйдет не в восстановление, - для него попросту нет не то что предпосылок, но даже и никаких возможностей, - но в депрессию, длительную и мучительную.

Рыночные отношения отходят на второй план

Таким образом, на наших глазах – и с непосредственным участием некоторых из нас - глобальный рынок вполне естественно и закономерно породил глобальные монополии: их в принципе некому регулировать, в силу отсутствия межпланетных сообщений им в принципе не с кем конкурировать, - и они, как и положено, в соответствии с экономической теорией загнивают.

Отнюдь не только вся мировая финансовая система – вся мировая экономика под истошные крики о намечающемся и уже даже начавшемся выходе из кризиса вот уже несколько лет (официально с августа 2008 года, однако «кризисные явления» проявились в экономике США в сентябре 2007, а возникли и стали наблюдаемыми и вовсе на год раньше) качается на грани глобальной депрессии. В пропасть этой депрессии – может быть, не «великой», как 80 лет назад, но уж точно как минимум «большой» и долгой, - одинаково страшно заглядывать и профессиональным фондовым оптимистам, и «соловьям Апокалипсиса».

Страшным звоночком во время паники по поводу аварии на АЭС «Фукусима» стало прямое и недвусмысленное предупреждение денежных властей США в адрес японского государства, чтобы оно и не думало продавать американские государственные облигации.

Это уже не пугающий рост доли краткосрочных бумаг в общем объеме займов американского государства – это прямое, внеправовое и весьма существенное ограничение их ликвидности, балансирующее, по сути дела, на грани технического дефолта. Недаром крупнейшим кредитором правительства США стала ФРС.

Стандартным, позитивным выходом из ситуации загнивания монополий в отсутствие источника внешней конкуренции (а для глобального рынка такого источника попросту не существует) является технологический рывок, который ослабляет степень монополизации. Но именно поэтому глобальные монополии стремятся сдержать технологический прогресс – и надгосударственный всеобщий глобальный управляющий класс выполняет эту функцию. Человечество, всего лишь поколение назад вполне обоснованно мечтавшее о космосе и бесплатной энергии, сегодня может рассчитывать лишь на 3D-телевизор, очередной айфончик и диет-колу.

А раз быстрый позитивный выход через технологический рывок в современных условиях глобального монополизма не представляется возможным, - наиболее вероятной становится попытка негативного выхода, через либеральную экономию на спичках и ограничение потребления «лишнего населения», что означает сваливание в депрессионную спираль.

Кризис глобального монополизма непосредственно проявляется через нехватку спроса. Сталкиваясь с ней в условиях, когда генерировать спрос путем увеличения денежной массы становится из-за чрезмерного объема денег уже невозможно, глобальные монополии начинают инстинктивно сокращать издержки. В глобальном масштабе это сокращение потребления населения, которое потребляет больше, чем производит, - причем это сокращение, разумеется, довольно жестко локализуется во вполне определенных странах и социальных группах.

«Под ударом» прежде всего оказываются отнюдь не нищие: за счет сокращения их и так небольшого потребления (1-2, в лучшем случае 3 доллара в день) в глобальном масштабе много не выгадаешь, а само сокращение будет связано с неизбежными гуманитарными катастрофами и потому окажется политически болезненным.

Наиболее эффективным оказывается сжатие потребления среднего класса, который становится попросту ненужным из-за быстрого распространения сверхпроизводительных постиндустриальных (на данном этапе в первую очередь информационных) технологий.

В прошлые годы средний класс, оказавшийся «лишним», последовательно уничтожался в Африке, Латинской Америке и на постсоциалистическом пространстве. Его численность в этих регионах кардинальным образом снижена, а потребность глобального бизнеса в сокращении издержек сохраняется по-прежнему острой. В результате с переходом глобального экономического кризиса в открытую форму приходит очередь среднего класса «ядра» капиталистической системы - развитых стран, утративших свою сакральную ценность в глазах эмансипировавшегося от них глобального управляющего класса.

При этом представляется принципиально важным, что социальная утилизация среднего класса развитых стран – значительной части пресловутого «золотого миллиарда» - отнюдь не решит проблемы, но всего лишь переведет их в новые, как постэкономическую, так и постдемократическую плоскости.

Не будем забывать, что современная западная демократия существует от имени и во имя именно среднего класса развитых обществ. После его утилизации, на его костях она неминуемо выродится в информационную диктатуру, основанную на массовом, а в идеале тотальном формировании сознания людей.

И путь к этому не так уж и далек.

Давайте проверим сами себя: за счет управления нашим сознанием при помощи информационных потоков большинство из нас твердо знает, что покойный ливийский лидер Муамар Каддафи был злодеем – просто потому, что глобальные СМИ обвинили его в массовых бомбежках собственных мирных городов и преступлениях по отношению к мирному населению. При этом мы прекрасно знаем, что ничего подобного в действительности не происходило, а нефтедоллары делились с населением хотя и неэффективно (так, за 40 лет правления Каддафи даже не удосужился создать собственную оборонную промышленность!), но все же значительно более справедливо, чем, например, в сегодняшней России. Однако, как в известном анекдоте, «осадок остается»: наряду с четким осознанием лживости официальных обвинений мы подсознательно ощущаем, что Каддафи плох, и защищать его стыдно.

Таково действие современных информационных технологий даже на критическое, достаточно полно и разносторонне осведомленное сознание, отнюдь не шокированное личными несчастьями, связанными с рассматриваемой темой. В ходе же «зачистки» среднего класса развитых стран Запада указанное сознание будет практически полностью лишено критичности современной системой образования, запутано разнообразными информационными атаками и приведено в пластичное состояние личными шоками, связанными с разорением или, как минимум, утратой уверенности в завтрашнем дне.

В глобальном плане массированное формирование сознания приведет к завершению начинающегося сейчас процесса расчеловечивания, расцивилизации: к отказу от суверенитета и самосознания личности, этого главного достижения эпохи Просвещения, и возврату к слитно-роевому ее существованию, - может быть, через чудовищные бедствия, решительно ломающие привычный нам психотип.

Правда, первый шаг к этому сделан исподволь, и без каких бы то ни было потрясений – на основе всего лишь расширения и углубления комфорта в процессе формирования общества массового потребления. Декартовское «Я мыслю – следовательно, существую» давным-давно подменено в этом обществе несравненно более комфортной и общедоступной формулой «Я покупаю - следовательно, существую».

Весьма интересно, что актом, подтверждающим существование личности, оказывается отнюдь не акт потребления, часто (в силу усложнения потребляемых товаров и услуг) требующий усилий и даже творчества, но именно простой и механистичный акт покупки. Конечно, это выгодно для бизнеса, нуждающегося в наращивании именно продаж и вполне равнодушного к потреблению проданного (более того, если купленные вещи не будут потребляться вовсе, например, по забывчивости, - покупатель купит их второй и третий разы, что выгодно для бизнеса). Однако указанная трансформация сознания вызвана, как представляется, отнюдь не только корыстными устремлениями бизнеса.

Важную роль играет и общее упрощение массовой личности, вызванное более глубокими, фундаментальными причинами. Распространение современных информационных технологий, в первую очередь технологий формирования сознания ведет к упрощению структуры личности, все более превращающейся в примитивное рыночное животное, не способное к усилиям и напряжению воли или, по меньшей мере, не желающее их. Бурное распространение «шоппинг-терапии», попытка подтверждения своего существования за счет механических покупок заведомо ненужных вещей, за счет даже не потребления (то есть освоения и переработки купленного в соответствии с нуждами своего организма), а простого факта обладания, свидетельствует о нарастающей утрате современной личностью общества массового потребления способности к индивидуальному самосознанию.

Отсюда один шаг до растворения в том или ином типе коллектива, - разумеется, растворения неосознанного, сопровождающегося исступленным подтверждением своей несуществующей индивидуальности и мнимой уникальности.

Принципиально важно, что сжатие спроса и социальная утилизация среднего класса кардинально сокращает возможности современного массового человека подтверждать самому себе факт своего существования при помощи покупок.

В данной ситуации «палочкой-выручалочкой» оказывается массовое зомбирование, позволяющее создать ощущение полноценного потребления (и даже полноценного подтверждения своего существования при помощи постоянных покупок) у человека, в силу ограниченности доходов почти не имеющего возможности покупать. (Движение к этому можно наблюдать, например, в современной Прибалтике и Восточной Европе в целом).

Однако подобное успешное формирование массового сознания, строго говоря, делает вполне ненужной саму рыночную экономику. С другой стороны, она во многом уже отменена, причем без каких бы то ни было драматических эффектов. В самом деле: если человеку без особого труда можно внушить, что нанесение на вещь того или иного лейбла в разы повышает ее стоимость (а это положение уже достигнуто), - обмен в массовом порядке становится неэквивалентным. А неэквивалентный обмен, то есть, по сути дела, грабеж, возведенный в основу экономических отношений, не просто подрывает, - он отменяет рынок.

С другой стороны, основной рыночных отношений является пресловутая «частная собственность на средства производства», – однако в крупных акционерных корпорациях развитие современных методов управления практически отменяет ее. Обострение глобального экономического кризиса в 2008-2009 годах с небывалой ясностью продемонстрировало полную беспомощность акционеров (и даже крупных) перед высшим менеджментом соответствующих корпораций: доведших компанию до банкротства или тяжелых финансовых проблем руководителей можно лишь уволить, - причем заменить их можно будет только такими же или еще худшими кадрами. Все возможное воздействие на них оказывается ограниченным запретом (который удалось реализовать лишь со значительным трудом) выплачивать себе в бонусы государственную помощь, вынужденно предоставляемую корпорациям для их спасения от последствий крайне неэффективного руководства.

Таким образом, собственники корпорации – акционеры – в ходе развития процедур корпоративного управления оказываются лишенными реальной возможности управлять своим собственным имуществом. О какой частной собственности здесь может идти речь?

Она, по сути дела, оказалась отменена, хотя и совершенно не по-революционному: не бородатыми повстанцами с «калашниковыми» в руках при помощи национализации, но самыми что ни на ест кончеными «акулами капитализма» - в ходе его последовательно диалектического развития и неуклонного доведения если и не до абсурда, то до своей полной противоположности.

Таким образом, лишаемые своих краеугольных камней - эквивалентности обмена и частной собственности – рыночные отношения «повисают в воздухе» и постепенно перестают существовать.

И вовремя, что вполне естественно: завершение процессов социальной утилизации среднего класса лишит современную экономику спроса (разумеется, в данном случае под спросом понимается не «потребность», а исключительно «платежеспособный спрос» в терминах социалистического хозяйства), - а экономика без спроса по самой своей природе объективно является нерыночной. Существование же ее, то есть производство благ, которые будут распределяться даром, а не за деньги, необходимо, так как сохранение рыночного характера производства будет означать его коллапс, физическое уничтожение значительных масс населения, разрушение инфраструктуры и запустение огромных, причем в настоящее время наиболее цивилизованных территорий. Все это является совершенно недопустимым (разумеется, по масштабности разрушения производственных мощностей и сокращения бизнеса, а не по каким бы то ни было гуманитарным причинам) даже для не склонного к сентиментальности глобального бизнеса.

Благотворительность – лучший бизнес?

Как показывает практика, крупнейшие – на данном этапе развития человечества глобальные - капиталы весьма эффективно предчувствуют, а в настоящее время, возможно, и прямо предвидят будущее (это тем легче им делать, что во многом они непосредственно его и создают). Реакцией на все более очевидную бесперспективность рыночных отношений самих по себе и сворачивание традиционной рыночной экономики как таковой, по-видимому, является последовательный отказ от собственно рыночной активности в пользу создания новых правил и стандартов в виде новых культур, наблюдаемый в последние годы в среде наиболее рациональных и успешных представителей глобального бизнеса.

Принципиально важно, что перенос значительной частью богатейших людей (от Гейтса до Потанина) своей активности в сферу благотворительности, насколько можно судить, ни в коей мере не является формой «ухода от дел».

Да, благотворительная оболочка действительно наиболее эффективно защищает капитал от налоговых расследований, и это действительно становится все более актуальным в связи с подымающейся в ходе глобального экономического кризиса в современном мире волны налогового террора. (Так, уже давно никого не шокирует вполне серьезное обсуждение в некоторых странах Евросоюза введения 50-процентного налога на выведенные в Швейцарию и укрытые таким образом от налогообложения капиталы).

Однако главный смысл благотворительности заключается совершенно в ином: благотворительность как форма организации деятельности целых направлений некоммерческих организаций является стратегическим бизнесом, стратегическим инвестированием, - не в конкретные производства, а в создание новых стандартов, смыслов, идей и структурообразующих организационных конструкций.

Это самый рентабельный бизнес, качественно новая сфера массовой глобальной конкуренции; СМИ являются для этого бизнеса лишь приводным ремнем, простым инструментом трансляции, навязывания, экспансии новых смыслов.

Непосредственной причиной этого перехода от обычного бизнеса к формированию стандартов общественного поведения через благотворительную деятельности вызван кардинальным изменением современных систем управления.

Обусловленный распространением информационных технологий (и тем более технологий формирования сознания) перехода от иерархических систем управления к сетевым кардинально повысил значение бизнеса по формированию стандартов и стратегий.

Принципиально важно, что указанный переход никогда не закончится полностью: реальное участие в конкуренции будут принимать разнообразные сочетания систем управления обоих типов.

В настоящее время их структурирование довольно интересно: низший, исполнительский уровень в основном формируют уже не иерархические, но сетевые структуры, которые и осуществляют непосредственную организацию действий. Однако эти действия определяются и направляются, а сами эти сетевые структуры по многом конституируются традиционными иерархическими структурами, находящимися на втором уровне глобального управления. Но и они далеко не самостоятельны: формализованные, должным образом зарегистрированные и потому прекрасно видимые и популярные традиционные иерархические структуры в основном представляют собой лишь простых исполнителей воли, приводные ремни сетевых структур планетарного уровня, какими являются сгустки глобального управляющего класса.

Степень иерархизации мира в ходе информационной революции, а затем глобализации резко, а для многих и драматически снизилась. Интересно, что размывание иерархий произошло примерно одновременно как в самом низу, так и на самом верху управленческой (и социальной) пирамиды, в результате чего господа действительно вполне диалектически оказались социальным и психологическим подобием рабов. (Не менее интересно, что занимающие промежуточное положение менеджеры разного уровня «выпали из контекста», что сулит в будущем массу интересных социальных коллизий вроде братания владельца корпорации со студентом-протестантом через голову собственного топ-менеджмента. Впрочем, популярные в США сюжеты с прожженным эстрадным комиком, ставшим или едва не ставшим президентом страны, могут быть эхом и этой коллизии тоже.)

В практическом плане снижение степени иерархизации систем общественного (а в конечном счете – и глобального) управления означает не только снижение роли старых, внешних для личности, административных рычагов и рамок управления, но и появление настоятельной потребности в новых рычагах и рамках, органичных для человеческой личности и воспринимаемых ею как свое собственное продолжение, а не как нечто внешнее и чуждое ей.

В рамках сетевой организационной структуры субъект действия ограничивается и направляется не столько приказами (которые теряют эффективность - сначала драматически, а затем уже и юмористически), сколько собственными представлениями и «духом комьюнити». Поэтому новая система управления должна управлять в первую очередь мотивациями человеческой личности и общими правилами, которые она считает естественными и комфортными для себя (а в идеале – и самоочевидными, не подлежащими сомнению, подобно незыблемым законам природы).

Развитие информационных технологий и в первую очередь технологий формирования сознания во многом внезапно поставило системы управления человеческими общностями перед необходимостью уверенно, однозначно и притом гибко формировать четкие стандарты поведения, принципы («что такое хорошо и что такое плохо») и основные смыслы человеческой деятельности. Существенно, что делать это оказалось надо таким образом, чтобы определять меняющиеся по необходимости состав и приоритеты повестки дня, на основании которой действует и управляющий субъект, и управляемая им организация.

Этой сложной, постоянной и требующей значительной чуткости к ответным реакциям деятельностью в современном обществе занимаются некоммерческие (в значительной степени аналитические, так как среди «сетевых исполнителей» тоже достаточно НКО) организации. Финансирование этих организаций осуществляется, как было показано выше, в основном через благотворительные структуры, в результате чего благотворительность из способа усыпления растревоженной совести стала важнейшей формой глобального стратегического инвестирования.

Рыночные отношения во всем мире во все большей степени заменяются отношениями по формированию глобальным управляющим классом стандартов, норм и правил, - и это все более наглядно проявляется и в нашей стране.

Глава 2. Глобальный управляющий класс против обособленности

От мобильности к национально-освободительной войне нового типа

Кардинальное упрощение коммуникаций в ходе глобализации объективно способствует сплочению представителей различных имеющих глобальное влияние управляющих систем (как государственных, так и корпоративных) и обслуживающих их деятелей спецслужб, науки, медиа и культуры на основе общности личных интересов и, что самое важное, образа жизни в единый глобальный управляющий класс.

Его появление – важнейшее, хотя и крайне слабо наблюдаемое с научной точки зрения следствие глобализации. Характер его стихийного и хаотического функционирования делает его ключевым всемирно-историческим субъектом современности.

Образующие его люди отвечают трем основным критериям:

• они влиятельны в глобальном масштабе (существенно, что источником этого влияния может быть все, что угодно, - от контроля за танковой дивизией в ключевом регионе третьего мира до исключительного интеллекта; однако обычно это просто деньги);

• они обладают высоким личным интеллектом и развитым самосознанием (последнее, как правило, не свойственно представителям традиционных иерархических структур), позволяющим им осознавать свою влиятельность и сознательно направлять ее на достижение собственных целей;

• они мобильны и коммуникативны, что позволяет им интенсивно общаться, постоянно получать новую информацию, заводить новые знакомства, придумывать новые проекты и обращать все описанное на свое благо.

Эти качества делают глобальный управляющий класс исключительно конкурентной и полностью открытой средой. При соответствии указанным требованиям в него не чтобы просто войти – в него невозможно не попасть: это не иерархическая структура, не организация; даже «средой» его можно назвать с очень большой натяжкой. Это совершенно иное по своей природе: борющийся и постоянно меняющейся клубок сетевых структур, отдельных групп и личностей. Это вихрь отношений и взаимосвязей, который, подобно торнадо, неумолимо втягивает в себя всех, кто соответствует его критериям и его потребностям.

И – что является оборотной стороной конкурентности – этот вихрь столь же необратимо выталкивает и оставляет беспомощно лежащими на земле всех, кто по любым причинам перестал соответствовать хотя бы одному из перечисленных критериев.

Глобальный управляющий класс, таким образом, это не организация – это процесс, объективно обусловленный и во многом хаотичный для всех без исключения его индивидуальных участников.

Мы привыкли шутить, что русские в силу особенностей своей культуры осознают себя живущими в государстве, европейцы - в ландшафте, а американцы – в демократии. При всех натяжках этого сопоставления его можно развить и продолжить указанием на то, что члены глобального управляющего класса живут не в тех или иных странах, а в пятизвездочных отелях и закрытых резиденциях, обеспечивающих минимальный (запредельный для обычных людей) уровень комфорта вне зависимости от страны и даже континента расположения. Они не нуждаются в странах – на своих личных самолетах они парят над ними, а их общие (или, по крайней мере, не противоречащие общим) интересы эффективно обеспечивают частные наемные армии.

Новый глобальный класс собственников и управленцев противостоит разделенным безнадежно устаревшими государственными границами обществам не только в качестве одновременного владельца и управленца (нерасчлененного «хозяина» сталинской эпохи, что, кстати, является убедительной приметой глубокой социальной архаизации), но и в качестве глобальной, то есть всеобъемлющей структуры.

Этот глобальный господствующий класс не привязан прочно ни к одной стране и практически не имеет внешних для себя обязательств: у него нет ни избирателей, ни налогоплательщиков, а влияние на него акционеров является благодаря современным нормам корпоративного управления совершенно незначительным.

В силу самого своего положения «над традиционным миром» он враждебно противостоит не только экономически и политически слабым обществам, разрушительно осваиваемым им, но и любой национально или культурно (и тем более территориально) самоидентифицирующейся общности как таковой, - и в первую очередь традиционной государственности.

Под влиянием формирования этого класса, попадая в его смысловое и силовое поле, государственные управляющие системы перерождаются кардинальным образом. Верхние части систем государственного управления начинают совершенно искренно воспринимать себя частью не своих народов, но значительно более близкого к ним по образу жизни и значительно более привлекательного по своему совокупному могуществу глобального управляющего класса.

Соответственно, под его влиянием национальные элиты совершенно незаметно для самих себя перестают действовать в интересах наций-государств, созданных в середине XVII века замшелым Вестфальским миром (в России в тот момент как раз завершили закрепощение крестьян). Переосмыслив себя и свое место в мире, обретя новую глобальную принадлежность национальные элиты переходят к управлению этими же нациями в интересах глобального управляющего класса, в интересах конгломерата борющихся друг с другом глобальных сетей, объединяющих представителей финансовых, политических и технологических структур и не связывающих себя с тем или иным государством.

Понятно, что подобное управление естественным и совершенно неизбежным образом осуществляется в принципиальном пренебрежении к интересам обычных обществ, сложившихся в рамках государств, и, более того, за счет этих интересов (а порой и за счет их прямого подавления).

Именно в этом заключается фундаментальная, наиболее значимая причина систематического предательства насущных интересов своих народов элитами даже далеко не самых слабых и деморализованных стран мира.

Это именно та ситуация, которую мы на протяжении последней вот уже скоро четверти века национального предательства наблюдаем в России.

Это именно та ситуация, против которой восстают люди не только в Северной Африке и на Ближнем Востоке, но даже и в самой цитадели глобального управляющего класса – США, ибо новые властелины мира пренебрегают интересами американского народа с той же легкостью и последовательностью, что и интересами всех остальных народов мира. Так, в Висконсине в конце февраля 2011 года 25 тысяч госслужащих штурмом взяли сенат и несколько административных зданий, затем беспорядки охватили Алабаму, Огайо, многие крупные города вроде Филадельфии, - а осенью того же года не только США, но и весь развитый мир охватила волна протестов под лозунгом «захвати Уолл-стрит!»

Официальные и глобальные СМИ всего мира прилагают титанические усилия для замалчивания этих нарастающих протестов не потому, что это вредно американцам или управляющим системам развитых стран, но потому, что это вредно глобальному управляющему классу.

На наших глазах и с нашим непосредственным участием мир вступает в качественно новую эпоху, основным содержанием которой становится национально-освободительная борьба принципиально нового типа: борьба традиционных обществ, организованных в иерархических государственных формах, разделенных границами, обычаями и разнообразными культурными барьерами, против всеразрушающего господства единого по своей природе глобального управляющего класса.

Это качественно новое содержание с небывалой остротой ставит в каждом отдельно взятом обществе вопрос о солидарности всех национально ориентированных, то есть считающих это общество и его интересы высшей ценностью, сил. Причина проста и очевидна: традиционная разница между правыми и левыми, патриотами и интернационалистами, атеистами и религиозными фанатиками утрачивает какое бы то ни было реальное значение перед общей перспективой социальной утилизации, разверзающейся у человечества под ногами из-за агрессии «новых кочевников».

Практически впервые в истории теряют значение и противоречия между патриотами разных стран, в том числе и непосредственно конкурирующих друг с другом. Они оказываются совершенно незначительными и второстепенными перед глубиной общих противоречий между силами, стремящимися к благу отдельно взятых обществ, с одной стороны, и глобального управляющего класса, равно враждебного любой обособленной от него общности людей, с другой. В результате появляется объективная возможность создания еще одного, – как ни парадоксально и даже противоестественного это бы ни звучало, патриотического Интернационала, объединенного общим противостоянием глобальному управляющему классу и общим стремлением самых разных народов к сохранению естественного для себя образа жизни и своего суверенитета.

«Исламская зима»: кто хозяин?

В силу своего неформального, сетевого и слабо структурированного характера, а также органически свойственной для образующих его людей нелюбви (в основном в силу их глубокого индивидуализма) демонстрации коллективных действий и коллективного могущества глобальный управляющий класс по самой своей природе слабо наблюдаем. С другой стороны, огромное могущество способствует распространению о нем самых диких слухов и представлений, способных не только свести с ума пытающихся отделить зерна от плевел, а горячечный бред от реальности, но и полностью отбить всякую охоту вообще хоть как-то исследовать этот важнейший феномен развития современного человечества.

В частности, в ноябре 2011 года на заседании Международного дискуссионного клуба «Валдай» один из участников обсуждения процитировал ставшие классическими высказывания С.Хантингтона (указавшего на слабую связь членов глобального управляющего класса со странами их происхождения) и Ж.Аттали (в середине 90-х введшего в обращение термин «новые кочевники»). Как это принято на данном форуме, для экономии времени высказывания цитировались в их содержательной части, без указания на авторитетные источники.

В результате этого председательствующий – один из наиболее видных российских специалистов по международным отношениям (принципом заседаний данного форума является категорическая анонимность всех высказываний) – в приступе священного гнева (и при полном одобрении российской части собрания, мало знакомой с современной общественной мыслью Запада) обратил внимание аудитории на то, что «борьба с жидомасонским заговором в общем и целом закончена, причем достаточно давно».

Подобный пещерный уровень мышления и характерный разве что для либеральных «десталинизаторов» стиль дискуссии является тем не менее отражением не личного уровня председательствующего, а священного трепета, испытываемого представителями российской официальной науки перед слабонаблюдаемыми объектами (да еще и являющимися для многих из них потенциальным источником вожделенных грантов).

Тем не менее отсутствие достоверной прямой информации не является непреодолимой преградой для исследования глобального управляющего класса – точно так же, как для Кювье не было непреодолимой преградой физическое отсутствие костей доисторических животных за исключением одного-единственного зуба.

Любое явление, в том числе и деятельность глобального управляющего класса, можно вполне эффективно отслеживать и по в основном косвенным признакам. А уж поломанных зубов для будущих Кювье, в отличие от раннего этапа развития археологии, вокруг и вовсе набросано видимо-невидимо.

В частности, как следует из воспоминаний отставных сотрудников ЦРУ, в 1985 году против общего врага – Советского Союза - сложилась принципиально новая глобальная сеть – техасско-саудовский клан, способствовавший снижению мировых цен на нефть и тем самым крушению Советского Союза. Саудовская Аравия благодаря участию в этом проекте стала стратегическим союзником США, что кардинально укрепило ее положение в арабском мире.

Совсем недавно, в 2003 году активность этого клана проявилась «в негативной форме»: в ходе уничтожения Ирака.

Для США это было глобальным поражением, так как они сначала получили совершенно ненужное обострение отношений со своими европейскими сателлитами по НАТО (едва не приведшее к обретению последними политической самостоятельности), а затем увязли в длительной и дорогостоящей войне. При этом они не сумели в полном объеме взять под контроль нефтяной экспорт Ирака и наглядно продемонстрировали всему миру как слабость своего стратегического планирования, так и ограниченность своих геополитических возможностей.

Саудовская Аравия как государство также потерпела поражение, так как исчезновение светского Ирака, бывшего важнейшим фактором сдерживания Ирана, объективно усилило позиции последнего и позволило ему существенно укрепить свое влияние в исламском мире (несмотря на национальный фактор и то, что шииты остаются исламским меньшинством). Фактическое же разрушение Ирака отдало основную его часть, населенную шиитами, под неформальный контроль Ирана, качественно укрепило его положение.

Таким образом, уничтожение саддамовского Ирака стало крайне болезненным поражением и для США, и для Саудовской Аравии, - но именно как государств. Нефтяные же сообщества обоих, объединенные в техасско-саудовский клан, не просто получили огромные прибыли, но и, опираясь на них, смогли существенно укрепить свое геополитическое влияние.

Однако впервые в явной форме глобальный управляющий класс проявил себя, насколько можно судить, в ходе продолжающейся серии волнений, восстаний и революций на «Большом Ближнем Востоке», в первую очередь в Северной Африке и Сирии. Именно его активность, как представляется, породила бросающееся в глаза противоречие между полной неожиданностью для США событий в Тунисе (которые «дали старт» арабским революциям) и стремительностью их реакции (от использования материалов Wikileaks до распространения профессиональных инструкций для революционеров) на события в Северной Африке в целом.

Причина противоречия – в том, что в рамках одной и той же государственной оболочки США сегодня действуют два принципиально различных по своим устремлениям, хотя совпадающие по институтам (а порой и по отдельным людям) субъекта: национальная бюрократия и манипулирующий ей и (во многом «втемную») использующий ее как свой инструмент глобальный управляющий класс.

События в Тунисе стали полной неожиданностью для близорукой, инерционной и во многом «ситуационно реагирующей» на события, а не активно конструирующей их, национальной бюрократии.

А вот глобальный управляющий класс, насколько можно понять, интенсивно и эффективно готовил их – и с восторгом воспользовался широкими возможностями, предоставляемыми революционным процессом.

Причины усилий Запада по дестабилизации Большого Ближнего Востока (при всей объективной остроте проблем этого региона без этих усилий он сохранил бы свою стабильность, как это случилось, в частности, во время внутриполитического кризиса во многих его странах, вызванного удорожанием продовольствия в 2008 году) многослойны.

На поверхности мы видим традиционную логику борьбы за ресурсы. Здесь в рамках общей тенденции архаизации налицо возврат к логике колониализма, ведшего войны за непосредственный контроль за территориями, в первую очередь – за нефтью и водой (о разбуривании Каддафи огромного подземного моря пресной воды обычно забывают) Ливии.

Кроме того, налицо месть Каддафи за социализм, а точнее – за трату ресурсов на обеспечение социальной справедливости. Принципиально важно, что не за теракт в Локерби, - сами ливийцы считали его ответным шагом, но Каддафи откупился от Запада, выдав непосредственных исполнителей, заплатив деньги и допустив в Ливию иностранный капитал. Это ярко характеризует вполне средневековый характер правового сознания лидеров «всего прогрессивного человечества»: заплати выкуп – и живи спокойно!

Но при этом не забывай, что ресурсы твоей страны рассматриваются этими лидерами как принадлежащими «всему человечеству», то есть, в переводе на обычный язык, - глобальным корпорациям, чьи интересы они представляют.

И, когда Каддафи платил пять тысяч долларов за рождение ребенка (оплата тысячи долларов медсестре, а 64 тысяч – молодой семье декларировалась, но относительно редко осуществлялась на деле); когда он почти втрое увеличил свой народ за счет создания для него человеческих условий жизни, когда он обеспечивал почти бесплатный бензин, бесплатное образование, здравоохранение и электричество, - он превращал себя во врага отнюдь не столько Чубайса. Делом развенчивая догмы либеральной пропаганды о том, что бесплатной социальной сферы не бывает, он невольно (ибо в последние годы начал вводить в политику серьезные элементы либерализма, из-за чего его поддержка и ослабла) создавал для нее смертельную угрозу разоблачения ее лжи.

Кроме того, делясь нефтедолларами с народом Ливии, по крайней мере, в заметно больших масштабах, чем мы видим это в России, он лишал этих нефтедолларов западную финансовую систему. Ведь олигарх или коррупционер, разворовывая деньги народа, выводит их основную часть на Запад, в результате чего они попадают в западную финансовую систему и поддерживают ее существование. Если же государственный деятель отдает деньги народа самому народу, эти средства остаются в стране и не подпитывают финансовую систему его стратегических конкурентов.

Таким образом, уничтожение «режима Каддафи» было нацелено не только на прямой захват богатств недр Ливии, но и – если это не удастся – на концентрацию доходов от экспорта сырья в руках кучки компрадоров и коррупционеров, которые все равно никуда не денутся и введут эти средства в финансовую систему Запада.

Современная, постмодернистская надстройка традиционной стратегии захвата ресурсов заключается в том, что, если все пойдет наперекосяк, и освоение ресурсов станет невозможным, это не причинит управляющей группе никаких сколь-нибудь заметных неудобств: она просто сменит стратегию, несколько отклонит фокус применения своих сил.

Дело даже не в том, что контроль за ресурсами в информационный век важнее их использования. Дело не в том, что тот факт, что нефть не принесет прибыли конкурентам, важнее того, что она вообще никому не принесет прибыли.

Прежде всего, она принесет прибыль в качественно новом, информационном смысле: изъятие ресурсов из оборота, создав дефицит, повысит цены – и тем самым повысит спрос на доллар, продлив функционирование их все менее контролируемой закачки в мировую экономику.

Но преследование этой выгоды является лишь частным случаем новой стратегии глобального управляющего класса – хаотизации.

Исчерпание стратегии «управляемого хаоса» и ее трагический провал в Ираке оказался плодотворным: он показал возможность и эффективность качественно новой стратегии «неуправляемого хаоса», которую мы видим в Северной Африке и которую мы, вероятно, еще увидим не только в Сирии, но даже и в Израиле.

Логика проста: «в мутной воде можно поймать более крупную рыбу», хаос дает больше возможностей скачком наращивать власть и богатство, а главное – резко менять траекторию и саму логику развития целых обществ. Эмансипация же глобального управляющего класса от стран его происхождения (кроме, возможно, Швейцарии, Ватикана, Люксембурга, Монако и некоторых подобных государственных образований) снимает всякие ограничения на провоцирование хаоса: до «Пелоруса» с его подлодкой и собственным ПВО не дотянутся ни ливийские солдаты, ни японская радиация.

И в этом отношении союз США и Франции с радикальными исламистами (которые составляют основу ливийских повстанцев с северо-востока Ливии – региона, где на полторы тысячи человек населения приходится один известный Западу боевик «Аль-Каиды») совершенно рационален. Ведь именно исламистские боевики являются наилучшими хаотизаторами современного мира.

Пока единственной явной неудачей «новых кочевников» стал Алжир: ужас его управляющей системы перед исламским фундаментализмом дал ей иммунитет перед протестами. А ведь развитие его по тунисскому или египетскому вариантам прервало бы поставки газа в Европу, посадило бы ее на «голодный паек» и, вынудив европейцев самим делить друг друга на страны «первого» и «второго» сорта, безжалостно ограничивая доступ последних к энергии, положило бы конец европейскому проекту.

Однако «арабская весна», оборачивающаяся «исламской зимой», еще далеко не закончена. Вероятно, попытки дестабилизации Алжира еще впереди, - сразу же после Сирии. Если же вторая после Югославии и создания раковой опухоли в виде Косова и косовской оргпреступности попытка торпедирования европейского проекта окончится неудачей, - неминуемо придет время следующих.

Глава 3. Почему «мировое правительство» нельзя институционализовать

Если бы мировое правительство существовало, его офис легко было бы найти по очереди желающих занести в него термитную бомбочку.

(Академик РАН в частной беседе)

«Мировое правительство», на своих закулисных встречах определяющее историю человечества на поколения вперед, принимающее решения о развязывании и прекращении войн, превратившее в своих марионеток не только могущественных монархов и президентов, но даже целые народы является вечной темой, своего рода символом веры поколений конспирологов.

Однако широчайшее распространение веры в существование подобного «центра власти» лишь подчеркивает ту интеллектуальную импотенцию, клиническим проявление которой является вера в то, что сговор заведомо частных сил, пусть даже имеющих трансграничное (а в наше время и глобальное) значение, может переломить объективные процессы развития громадных человеческих обществ.

Конспирология является следствием гиперболизации двух действительно совершенно бесспорных фактов.

Первый заключается в том, что все объективные закономерности человеческого развития проявляются через действия конкретных людей, причем в основе этих действий лежат не просто договоренности, но, как правило, договоренности руководителей этих людей, какими бы случайными и самоназначенными эти руководители не оказывались.

Грубо говоря, если мировой исторический процесс объективно требует краха Временного правительства, - краха не произойдет до тех пор, пока в Смольном, по старому советскому анекдоту, не разъяснят матросам, что «у нас пива нет – все пиво в Зимнем». Или не организуют его штурм иными, более историческими методами.

Это тот самый «субъективный фактор» революционной ситуации, о котором писал Ленин.

Однако еще Илья Пригожин совершенно справедливо указывал на своего рода «эффект наблюдателя»: взаимодействие – особенно в неустойчивой среде – носит, как правило, хаотический характер, однако реализованными, успешными могут быть лишь те взаимодействия, которые соответствуют общему направлению развития системы, то есть неким объективным закономерностям.

Грубо говоря, люди – и даже руководители – взаимодействуют достаточно хаотически (чего стоит хотя бы хрестоматийная дружественная встреча Ельцина, уже ставшего к тому время лидером демократов, с вождем «Памяти» Васильевым!) Однако успешными оказываются лишь те из этих достаточно хаотических взаимодействий, которые – осознанно их участниками или не осознанно ими – соответствуют объективной экономической закономерности. Когда проходит время, бесплодные взаимодействия забываются даже самими их участниками (в том числе и потому, что человеку свойственно стыдиться своих неудач), а сторонним наблюдателям они и так были малодоступны. В результате история начинает выглядеть как цепь успешных человеческих взаимодействий, которые при определенном искажении восприятия легко трактовать как заговоры, а объективные исторические закономерности, требующие для своего постижения интеллектуальных усилий, отходят в тень.

Таким образом, то, что конспирологи считают «заговорами, движущими историей», на самом деле оказывается инструментами реализации объективных исторических закономерностей. Бесспорная правда конспирологии заключается лишь в тайном, непубличном характере действия этих инструментов.

Вторым фактом, оправдывающим существование конспирологии, является естественность инстинктивной реакции на абсолютизацию традиционным марксизмом роли классовой борьбы в развитии человечества. Такая абсолютизация естественная для любого первооткрывателя: подобно многим иным (стоит вспомнить хотя бы Фрейда с половым влечением), Карл Маркс, подробно проанализировав исключительно высокую роль классовой борьбы в общественной истории, естественным образом абсолютизировал ее.

Между тем не менее важным фактором, по-видимому, является борьба элит, властных группировок друг с другом. Попытка выяснить, что важнее – борьба классов или элит правящего класса внутри него – представляется заведомо тупиковой, а сама постановка вопроса – не более чем вариантом вопроса о приоритете курицы или яйца. Наиболее вероятно, что классовая борьба и борьба элит внутри правящего класса как фактор общественного развития представляют собой классический пример диалектического единства и борьбы противоположностей. (Не стоит забывать и о том, что борющиеся элиты в критических ситуациях с охотой опираются на низшие классы, совершая, по сути дела, временное классовое предательство).