Глобальный кризис как трансформация более глубокая, чем просто периодически повторяющийся в капиталистическом обществе кризис перепроизводства - тема нашей беседы с директором Института проблем глобализации, доктором экономических наук Михаилом Делягиным.
- Михаил Геннадьевич, чем нынешний кризис отличается от "обычного"?..
- На этот раз кризисные явления, охватившие все сферы общественной жизни, сливаются в общую картину комплексной трансформации человечества, его перехода в качественно новое и еще не понятное нам состояние. Поскольку неизвестность пугает сильнее любой определенной угрозы, будущее обсуждается в основном в категориях проблем, а не возможностей. Это не значит, что будущее обязательно ужасно: это значит лишь, что таково свойство человеческой психики. Из собственной головы не выпрыгнешь, но нам следует помнить, что будущее имеет и светлую сторону: просто мы ее, как обратную сторону Луны, пока не видим.
- Сейчас говорят о смене отношений человека и природы. Это красивая формула или реальный процесс?
- Смена модели отношений человека и природы происходит, если можно так выразиться, «с обеих сторон». Со стороны природы модель меняется через закон сохранения рисков, по которому массовое снижение рисков элементов большой системы ведет к росту общесистемных рисков вплоть до ее разрушения.
Ярче всего этот закон выразил ипотечный кризис в США: пресловутые деривативы были инструментом в первую очередь не спекуляций, а снижения рисков инвестора. В результате риск покупателя первоклассной корпоративной облигации был на порядок ниже риска выпустившей ее корпорации. Массовая минимизация индивидуальных рисков привела к возгонке риска на общесистемный уровень и распаду системы.
Другое проявление этого закона - порча генофонда человечества из-за успехов медицины, обеспечивающей долгую и счастливую жизнь людям с ослабленной наследственностью. Из этой проблемы нет выхода: мы останемся людьми и будем спасать друг друга, но риск будет накапливаться на общесистемном уровне и неминуемо реализуется - стихийно и разрушительно.
- Но на это, как вы справедливо заметили, мы повлиять не можем.
- Да, но помимо накапливания общесистемных рисков, модель взаимодействия человека с природой меняется и самим человечеством. Те же самые технологии, которые обеспечили упрощение коммуникаций, обычно называемое глобализацией, сделали наиболее выгодным из общедоступных видов бизнеса, - а значит, и наиболее распространенным видом деятельности - формирование человеческого сознания. В результате, если на протяжении всей своей истории человечество меняло окружающий мир, то теперь вектор развития разворачивается: человечество начинает заниматься изменением себя самого. На поверхности эти фундаментальные изменения проявляются через стихийное повсеместное приспособление социальных отношений, соответствующих индустриальным технологиям, к идущим им на смену качественно новым постиндустриальным технологиям. Пока это в основном информационные технологии, но основной их особенностью, вероятно, будет нацеленность на преобразование человека - как сознания, так и тела, а главное - на расширение психоэнергетических возможностей.
- Но это должно сопровождаться прогрессом общественных отношений?
- Увы, пока это изменение выглядит как варваризация, возвращение средневекового общественного устройства, которому не мешают современные технологии. Более всего бросаются в глаза изменения в сфере образования. Во всем мире система, призванная воспитанием молодежи формировать нацию, вырождается в вульгарный инструмент социального контроля. Соответственно, и наука, являющаяся естественным продолжением системы образования, вырождается в набор все более сложных ритуалов и элемент культурной политики. Конечно, это можно объяснить тривиальной борьбой элит за ограждение своих детей от необходимости вынужденного соперничества с талантливыми представителями социальных низов. Недобросовестной конкуренции никто не отменял, - но, пока общества нуждались в профессионалах, понятный элитный эгоизм был обречен на общественное порицание и политическое поражение.
- Что же переломило ситуацию?
- То, что даже передовые общества начинают отсекать бедных от высшего образования и извращать его смысл, - признак ненужности для них технологического прогресса. Это возможно лишь при резком ослаблении глобальной конкуренции. И оно налицо.
- Но подобным глобальным переменам должны соответствовать какие-то новые глобальные игроки?
- Важнейшим результаом качественного упрощения коммуникаций, знаменовавшего собой начало глобализации, и стало формирование нового всемирно-исторического субъекта, глобального управляющего класса, названного Ж.Аттали «новыми кочевниками». Упрощение коммуникаций сплачивает представителей крупных управляющих систем (как государственных, так и корпоративных) на основе общности личных интересов и образа жизни. В то же время освобождение топ-менеджеров корпораций от контроля собственников (означающее и уничтожение частной собственности) делает управленцев самостоятельными. Глобальный класс управленцев противостоит разделенным обществам не только в качестве нерасчлененного «хозяина» сталинской эпохи (что тоже является приметой архаизации), но и в качестве всеобъемлющей структуры.
- А почему "кочевники"?
- Этот господствующий класс не привязан ни к одной стране и не имеет внешних для себя обязательств. Попадая в его смысловое и силовое поле, государственные управляющие системы подчиняются и начинают служить ему, а не своим народам, превращаемым в «дойных коров». Таким образом, конкуренция - больше, правда, напоминающая прямое владение, контроль и насилие - изменилась и ведется теперь между глобальным управляющим классом и территориально обособленными, существующими в прежней реальности обществами. Привычная же конкуренция между странами резко ослабляется: наличие глобального класса делает ее борьбой между частями одного целого.
Ослабляется конкуренция и потому, что фундаментом глобального управляющего класса являются глобальные монополии. Именно их загнивание, проявляющееся как кризис перепроизводства продукции информационных технологий (с другой стороны, как нехватка спроса), - содержание современной глобальной экономической депрессии.
- В чем же состоит порочность монополий?
- Глобальные монополии не имеют внешних по отношению к себе рынков, откуда могла бы прийти останавливающая их загнивание конкуренция. Поэтому выход один: технологический рывок, при котором новые технологии, меняя лицо не общества, резко ограничивают масштабы и глубину монополизации. Глобальные монополии противодействуют ему из инстинкта самосохранения, в первую очередь через превратившуюся в инструмент злоупотребления монопольным положением защиту интеллектуальной собственности.
Другим, объективным фактором торможения технологического прогресса стало завершение «холодной войны». Ведь ядро прогресса - открытие новых технологических принципов (а не их воплощение в имеющих коммерческую ценность технологиях) - принципиально антирыночно! Инвестор не понимает смысла того, на что ученые просят у него деньги, но знает, что никакого результата может и не быть, а если он все же будет, никто не знает, каким он будет и когда будет достигнут. Заниматься этим можно лишь под страхом смерти, - который и исчез с завершением «холодной войны». В результате в последние 20 лет интенсивность открытия новых технологических принципов резко снизилась.
- То есть девальвации подверглись в первую очередь образование, квалификация, знание?
- Да, и главную роль в снижении социальной значимости знания играет изменение характера человеческого развития. Пока человечек менял окружающий мир, он нуждался в максимально точном знании о нем. Хотя бы чтобы вместо чужого монастыря не зайти «со своим уставом» в трансформаторную будку. Когда же главным делом становится изменение своего сознания, сфера приоритетов сжимается с науки, изучающей все сущее, до узкого круга людей, изучающих методы воздействия на сознание.
То, что объектом изучения стал сам инструмент этого изучения - сознание человека - порождает огромное количество «обратных связей», резко снижающее познаваемость объекта. В результате работа с сознанием переориентируется с поиска истины на достижение конкретного результата, с изучения реальности на изучение возможностей манипулирования. Научный подход становится ненужным, - а с ним ненужной становятся наука и обеспечивающее ее образование в их классическом виде эпохи научно-технической революции. Снижение познаваемости мира меняет и самоощущение общества, которое ощущает свою ничтожность перед мирозданием. Это также способствует архаизации.
- Но мы ведь живем в эпоху технологизации самого процесса человеческого мышления. Какая же тут архаизация?
- Функция компьютера - формализация логического мышления. Знаменитая эпитафия гласит: «Господь создал людей, а полковник Кольт сделал их равными». При помощи Интернета компьютер, как когда-то кольт, тоже уравнивает людей - теперь по доступу к недостоверной информации. Вскоре он уравняет их и по логическим способностям. Это вытеснит человеческую активность в недоступную компьютеру сферу внелогического мышления - в первую очередь творческого. Мы уже застанем конкуренцию на основе не логического, а творческого мышления. Но большинство людей не умеет пользоваться творческими способностями, а управляющие системы не умеют обращаться с творцами и потому, скорее всего, будут подавлять их. Поэтому активность большинства людей будет вытеснена в сферу внелогического, но не творческого мышления: в сферу мистики (из-за снижения познаваемости мира рост мистических настроений нагляден уже сегодня).
- То есть архаизация сознания потребует и архаичных социальных институтов?
- Потребность в лидере мистического типа налицо сегодня не только в истерзанной либеральными вивисекторами России - триумфальное избрание Обамы отражает ее и в передовом сегодня американском обществе. Такой лидер действует по наитию, ничего не объясняет, требует слепой веры - и непонятным, чудесным образом решает проблемы. Распространение мистического типа сознания отбрасывает человека на уровень до эпохи Просвещения. Ее главная заслуга - выделение индивидуальности из прежнего, слитно-роевого самовосприятия; распространение мистического сознания возвращает личность в прежнее состояние, пока еще кажущееся животным.
- Какое пугающее будущее... Так еще и съедят чего доброго...
- В рамках индустриальных технологий каждый человек - потенциальный источник прибыли и потому является ценностью. Осознание этого породило общество массового потребления, «благосостояния для всех» и средний класс. Однако постиндустриальные технологии сверхпроизводительны - и использующее их общество для производства прежнего количества находящих спрос благ нуждается в качественно меньшем числе работников. Ему нужна элита, обеспечивающая управление, исследования и культурную среду, а также относительно немного людей, непосредственно занятых производством. Остальные оказываются лишними, подобно большинству россиян в парадигме «экономики трубы». Производить им нечего: любой произведенный ими продукт будет лишним. Соответственно, они не производят, но лишь потребляют, а точнее - претендуют на потребление. С точки зрения коммерческой эффективности, это недопустимо, и объективная задача общества заключается в максимальном ограничении масштабов их потребления, которое по определению непроизводительно. Разрыв между низкой производительностью и высоким потреблением максимален у среднего класса развитых стран. Сохранение прежней, коммерческой парадигмы развития ставит перед человечеством людоедскую по сути задачу сокращения его потребления - и мы видим обнищание среднего класса в США и даже в Евросоюзе.
Социальная утилизация среднего класса уничтожит демократию в ее современном понимании, ибо она лишится своей цели, опоры и оправдания. Экономика будет сброшена в жесточайшую депрессию, ибо именно средний класс генерирует основную часть спроса. Чтобы избежать этого, государствам придется либо искусственно поддерживать спрос, что в рамках коммерческой парадигмы развития возможно лишь в течение ограниченного времени, либо поддерживать производства без учета сжимающегося денежного спроса, что вообще несовместимо с указанной парадигмой. Таким образом, сохранение производств, - а значит, и благосостояния - потребует отказа от ориентации на прибыль как главную цель человечества. Если этот переход не будет осуществлен сознательно (что невозможно по идеологическим и управленческим причинам), он произойдет неосознанно, стихийно, через социальную катастрофу, связанную с социальной утилизацией среднего класса. Это приведет к резкой дегуманизации как управляющих систем, так и обществ в целом.
- Ну так и получается - человек не только звучит гордо, но также вкусно и питательно...
- Развитие технологий (в виде технологий формирования сознания и современных компьютерных систем) ведет к архаизации лишь в рамках коммерческой парадигмы человеческого развития. Единственный способ разрубить гордиев узел современных глобальных проблем - форсирование технологического прогресса, достичь которого можно лишь на пути отказа от корысти как основной движущей силы человечества. Технологии как стимул и мотив не отрицают прежнего стимула - корысти и прибыли, но включают его в себя, как капитал, развиваясь, отнюдь не отрицал роль золота, но гармонично и непротиворечиво включил его в себя, - отобрав у него при этом не только исключительность, но и самостоятельность его общественной роли. Мы видим, что деньги неуклонно теряют значение, уступая свою роль символа и инструмента достижения успеха технологиям. Они менее отчуждаемы, чем деньги, и потому основанное на них господство прочнее основанного на деньгах. С другой стороны, технологии все чаще используются на нерыночных условиях, закрепляющих господство их владельцев.
- Что-то не верится, что люди откажутся от денег и начнут интересоваться только технологиями.
- Стратегические решения, принимаемые самыми разными обществами, уже сейчас становятся некоммерческими. Евросоюз принял программу развития альтернативных источников энергии к 2020 году, - но почти все они дотируются государствами и потому нерыночны. Надежд на их рентабельность в 2020 году нет. Нерыночен и совершаемый Китаем технологический рывок. Замена старых технологий новыми в китайской структуре цен часто коммерчески не оправдана, но угроза нехватки воды, почвы и энергии заставляют огромную страну идти на рыночные риски ради внерыночного выигрыша. Наконец, страны Прибалтики, экономически всецело зависящие от России, сознательно разорвали эти хозяйственных связей ради формирования собственной идентичности. Самоубийственное с рыночной точки зрения, это решение направлено на достижение некоммерческой цели - формирования новых народов, пусть даже и ценой их социальной деградации. Это не гуманизм, не совершенствование человека (а в случае Прибалтики и его прямая архаизация), - но это уже отход от коммерционализации, которая, становясь всеобщей и всеобъемлющей, становится тем самым и самоубийственной.
- Так хорошо это или плохо?
- Вырываясь из оков рынка, человечество стремится к восстановлению технологического прогресса, надеясь на возвращение его гуманизирующей роли, надеясь, что технологии обеспечат «благосостояние для всех» и остановят сползание в варварство. Упование на технологии против всесилия рынка, при всей наивности (как и любой надежды на лучшее будущее), перспективно. Это современная форма социалистической идеи, превращающейся из традиционной социал-демократической, свойственной индустриальной эпохе, в идею технологического социализма.
- Социализм с совершенно нечеловеческим, но гарантированно оптимизированным лицом?
- Сегодняшняя форма общественной борьбы - это борьба стремления к прибыли и стремления к технологиям, борьба глобального монополизма и ломающего его технологического прогресса, борьба глубинной тяги к архаизации и жажды возобновления комплексного, всеобъемлющего развития человечества. Она вновь, как в годы великих войн, превращает науку в передовой край борьбы человечества за свое будущее. Только если раньше речь шла о судьбе лишь отдельных народов и их групп, то теперь - всего человечества без какого бы то ни было исключения.
|
|
