Поскольку политическая экономия является буржуазной, т.е. поскольку она рассматривает капиталистический строй не как преходящую ступень развития, а наоборот, как абсолютную, конечную форму общественного производства, она может оставаться научной лишь до тех пор, пока классовая борьба находиться в скрытом состоянии или обнаруживается лишь в единичных проявлениях.
Карл Маркс
До появления капиталистического производства, т.е. в средние века, всюду существовало мелкое производство, основой которого была частная собственность работника на средства производства; в деревне господствовало земледелие мелких крестьян, свободных или крепостных, в городе – ремесло. Средства труда – земля, земледельческие орудия, мастерские, ремесленные инструменты – были средствами труда отдельных лиц, рассчитанных лишь на единоличное употребление, и, следовательно, по необходимости оставались мелкими, карликовыми, ограниченными. Но потому-то они, как правило, принадлежали самому производителю. Сконцентрировать, укрупнить эти раздробленные, мелкие средства производства – такова как раз была историческая роль капиталистического способа производства и его носительницы – буржуазии. Как она исторически выполнила эту роль, начиная с XV века, на трёх различных ступенях производства: простой кооперации, мануфактуры и крупной промышленности – подробно изображено Марксом в IV отделе «Капитала». Но буржуазия, как установил Маркс там же, не могла превратить ограниченные средства производства в мощные производительные силы, не превращая их из средств производства, применяемых отдельным человеком, в общественные средства производства, применяемые лишь совместно массой людей. Вместо самопрялки, ручного ткацкого станка, кузнечного молота появились прядильные машина, механический ткацкий станок, паровой молот; вместо маленьких мастерских – громадные фабрики, требующие совместного труда сотен и тысяч рабочих. Подобно средствам производства, и само производство превратилось из ряда разрозненных действий в ряд общественных действий, а продукты – из произведений отдельных лиц в продукты общественные. Пряжа, ткани, металлические товары, выходящие теперь из фабрик и заводов, представляют собой продукт общего труда множества рабочих, которые в определённой последовательности прилагали к ним свои усилия, пока, наконец, не получились готовые вещи. Никто в отдельности не может сказать о них: «Это сделал я, это мой продукт»…С этими общественными средствами производства и продуктами продолжали, однако, поступать так, как будто они по-прежнему оставались средствами производства и продуктами труда отдельных лиц. Если до сих пор собственник орудий труда присваивал продукт, потому что это был, как правило, его собственный продукт, а чужой вспомогательный труд был исключением, то теперь собственник средств труда продолжал присваивать себе продукты, хотя они производились уже не его трудом, а исключительно чужим трудом. Таким образом, продукты общественного труда стали присваиваться не теми, кто на самом деле приводил в движение средства производства и в действительности был производителем этих продуктов, а капиталистом. Средства производства и производство по существу стали общественными. Но они остаются подчинёнными той форме присвоения, которая своей предпосылкой имеет частное производство отдельных производителей, когда каждый, следовательно, является владельцем своего продукта и выносит его на рынок. Способ производства подчиняется этой форме присвоения, несмотря на то, что он уничтожает её предпосылки. Это противоречие, сообщившее новому способу производства его капиталистический характер, заключало в зародыше все коллизии современности. И чем полнее становилось господство нового способа производства во всех решающих отраслях производства и во всех экономически господствующих странах, сводя тем самым индивидуальное производство к незначительным остаткам, тем резче должна была выступать несовместимость общественного производства с капиталистическим присвоением». (Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, 1876-1878 г.г.)».
В результате этого в капиталистическом обществе, основанном на частной собственности, регулярно повторяются экономические кризисы, приводящие к разрушению гигантских производительных сил, причём само это несоответствие составляет экономическую основу социальной революции, назначение которой состоит в том, чтобы разрушить нынешние производственные отношения и создать новые, соответствующие характеру производительных сил.
И наоборот, примером полного соответствия производственных отношений характеру производительных сил является социалистический СССР, где, в результате уничтожения частнокапиталистической собственности и установления общественной собственности, производственные отношения были приведены в соответствие с характером производительных сил, и где именно поэтому не было ни экономических кризисов, ни разрушения производительных сил.
И таковы основные положения политической экономии.
Теперь, после того, как мы рассмотрели основные положения политической экономии, мы можем ближе заняться предметом данной статьи: классовой функцией политической экономии.
Выше было сказано, что политическая экономия изучает производственные отношения людей, экономический строй общества. Но это определение хотя и правильное, но недостаточно полное. Целью любой науки является познание, раскрытие законов, действующих в природе или в обществе, использование их в интересах людей. Законы природы изучают естественные науки: физика, химия, геология, астрономия и другие. Политическая экономия исследует экономические законы, – законы, управляющие отношениями, складывающимися между людьми в процессе производства. «Политическая экономия занимается вовсе не «производством», а общественными отношениями людей по производству, общественным строем производства». (В. Ленин, «Развитие капитализма в России», 1896-1899 г.г.).
Здесь, во избежание возможных недоразумений, надо сказать, что экономические законы неразрывно связаны со всеми другими законами развития общества. Поэтому политическая экономия не может не учитывать взаимосвязи производственных отношений и производительных сил, а также совершенно изолироваться от политической организации общества. Но это другая тема.
Итак. Общественное производство осуществляется на основе экономических законов. Экономические законы столь же объективны, как и законы природы. Но если экономические законы являются объективными, то это не значит, что люди бессильны перед ними. Они могут познать их и использовать в интересах общества. Здесь дело происходит точно так, как и с познанием и использованием законов природы в интересах людей. Возьмём один из многочисленных примеров. Пока люди не познали, не открыли законы электричества в молниях грозы, пожары, уничтожение в связи с этим жилишь, посевов, лесов считалось неотвратимым бедствием, против которого люди были бессильны. Однако после того как люди изучили природу молнии, открыли законы электричества оказалось возможным отвращать от общества бедствия, вызываемые молниями. Более того, люди научились обуздывать разрушительные силы природы, так сказать, оседлать их, обратить их на пользу общества. Здесь та же разница, что между разрушительной силой электричества в молниях грозы и укрощённым электричеством в средствах связи, та же разница, что между пожаром и огнём, действующим на службе человеку. Короче говоря, как и законы природы, экономические законы познаваемы и используются человеком в его практической деятельности.
Но наряду с этими общими чертами между экономическими законами и законами природы имеется существенное различие. В природе действуют одна на другую лишь слепые, бессознательные силы, во взаимодействии которых и проявляются общие законы. Наоборот, в процессе производства действуют люди, одарённые сознанием, поступающие обдуманно или под влиянием страсти, стремящиеся к определённым целям. Но цели, поставленные людьми перед собой, многообразно различны, и поэтому приходят во взаимные столкновения и противоречия, в которых и проявляются экономические законы. Причём дело здесь идёт не об отдельных людях, стремления, желания которых всегда несут на себе индивидуальную окраску, неподдающейся учёту, а о больших массах людей, целых народах, а в каждом данном народе целых классах, т.е. о таких группах людей, «из которых одна может присваивать себе труд другой, благодаря различию их места в определённом укладе общественного хозяйства». (В. Ленин, «Великий Почин», 1919 г.).
Для правильного понимания экономических законов очень важно уяснить, что все они представляют собой как бы равнодействующую стремлений (усилий) разных классов, классовых групп и отдельных людей, имеющих различные материальные и духовные интересы.
Как видно, политическая экономия изучает не какие-либо заоблачные, оторванные от жизни вопросы, а самые реальные, затрагивающие кровные интересы людей, общества, классов. Но из этого следует, что совершенно лицемерны заявления буржуазных экономистов, что политическая экономия, подобно естественным наукам, является нейтральной, что политическая экономия независима от борьбы классов в обществе и не связана прямо или косвенно с какой-либо политической партией.
Политическая экономия возникла давно, ещё в эпоху рабовладения. Но научный характер она приобрела в эпоху возникновения буржуазного общества. Развившаяся со второй половины XVII века по 30-е годы XIX века в трудах У. Петти, А. Смита, Д. Риккардо, С. Сисмонди и других, политическая экономия сыграла выдающуюся роль в формировании научной политической экономии – классической буржуазной политической экономии.
Однако научность классической буржуазной политической экономии определялась не только и не столько личными особенностями её основателей, а сколько объективными социально-экономическими условиями их научного творчества, их классовой позицией и конкретно-историческими условиями начального этапа развития капиталистических производственных отношений.
Родоначальники буржуазной классической политической экономии защищали интересы буржуазии, выступавшей в тот период как революционный, прогрессивный класс против отживающих свой век феодальных производственных отношений. Исторические обстоятельства того периода требовали от буржуазной политической экономии беспристрастного, глубокого исследования объективных экономических законов, поскольку без знания действительного содержания этих законов буржуазия не могла бы успешно решать стоящие перед ней задачи борьбы против феодализма.
Вместе с тем развитие буржуазной классической политической экономии протекало в рамках глубоких внутренних противоречий. Чем больше научный материал она накапливала и чем более развитыми становились отношения капиталистического производства, тем явственнее обнаруживалась непримиримая противоположность интересов основных участников этого производства: капиталистов и наёмных рабочих. Научные результаты её анализа, таким образом, всё больше вступали в противоречие с интересами буржуазии, становящейся по мере овладения ею господствующего положения в обществе всё более реакционным классом. Буржуазия, как класс эксплуататоров, историческая прогрессивность которого ограничена борьбой против старых, феодальных, форм эксплуатации за новые, капиталистические, вовсе не была заинтересована в сколько-нибудь полном раскрытии экономических законов капитализма. Её классовым интересам, разумеется, не отвечало, например, выяснение тайны производства прибавочной стоимости, т.е. тайны капиталистической эксплуатации, обнаружение исторически преходящего характера капиталистического производства, замены его социалистическим производством и т.д. Но все такого рода исследования жизненный интерес капиталистического общества даже в период расцвета классической буржуазной политической экономии накладывал весьма существенные ограничения.
Отсюда следует, что буржуазная политическая экономия выполняла две неразрывно между собой связанные социальные функции. С одной стороны, как экономическая наука буржуазии, она была призвана дать определённую сумму знаний об экономических законах, общественно-экономических отношениях людей, необходимых буржуазии для её функционирования как класса, для борьбы за господствующее положение в обществе. Можно сказать, что буржуазная классическая политическая экономия по необходимости выполняла познавательную функцию. Но по мере развития капиталистических производственных отношений характер и глубина, степень научности этого процесса познания менялись. И это не удивительно. Ведь процесс познания вырастает из известных объективных условий, является отражением в сознании людей этих условий, которые постоянно меняются, а следовательно, меняется и процесс познания. Между тем политическая экономия, имеющая своим предметом общественно-производственные отношения и законы их развития, представляет собой в сознании людей такое отражение объективных экономических процессов и законов, которое по необходимости проходит через призму тех или иных классовых интересов и преломляется ими. Поэтому-то отражение объективной реальности в буржуазной политической экономии, (отражающей интересы буржуазии, той самой буржуазии, интересы которой с течением времени приходят в противоречие с её научными результатами), имеет различную степень научности – от подлинно научного анализа до вульгарного описания внешней видимости экономических процессов. Ярким примером научности буржуазной политической экономии является швейцарский политэконом С. Сисмонди (1773-1842), который, стремясь понять внутренние закономерности капиталистического производства, пришёл к пониманию того, что причина экономических кризисов заключается в противоречии между неограниченным развитием производительных сил и, следовательно, увеличением богатства общества и искусственным ограничением огромной массы непосредственных производителей предметами первой необходимости. Правда, у С. Сисмонди нет ясного понимания социального механизма кризисов, но он чувствует, что кризисы являются не случайностью, а существенными проявлениями противоречий капиталистического производства, периодически прорывающимися в разрушительной форме. И, напротив, ярким примером вульгаризации буржуазной политической экономии являются современные, так называемые, макроэкономисты, которые кичатся тем, что до мельчайших подробностей описывают внешние формы проявления экономических кризисов, но при этом с маниакальным упорством игнорируют вопрос о причинах экономических кризисов. Между тем, политическая экономия только в том случае научна, если она даёт адекватное отражение внутренних экономических законов развития общества и с этих позиций объясняет внешние формы их проявления. Но при всех условиях политическая экономия есть составная часть классовой идеологии, т.е. системы взглядов, соответствующих определённым классовым интересам. И только в особых исторических условиях она выступает как научная идеология. В известном смысле можно сказать, что политическая экономия есть, с одной стороны, отношение сознания к действительности, дающее определённое отражение классовых отношений, а с другой – в силу специфики своего предмета – идеологическое отношение классов.
«В классовом обществе экономическая наука всегда есть классовая идеология, в то время как экономическая идеология далеко не всегда наука». (Владилен Афанасьев, «Этапы развития буржуазной политической экономии», Москва, 1971 г.).
Политическая экономия в силу своей сущности как общественной науки вообще не может не носить классовый характер, не служить интересам того или иного класса, ибо процесс познания осуществляется не ради самого познания, как такового, а для удовлетворения определённых классовых потребностей и интересов и подчинения этим последним. Процесс познания социально-экономических явлений классово обусловлен. Отсюда следует, что буржуазная политическая экономия выполняет и другую, так сказать, классовую функцию. Опираясь на познание тех или иных социальных закономерностей или, напротив, стремясь, увести массы от понимания этих последних она служит коренным интересам буржуазии. Классовый интерес буржуазии подчиняет, таким образом, познавательную функцию буржуазной политической экономии её классовой функции, превращает познавательную функцию в чисто идеологическую функцию, т.е. направляет её к выработке такой системы идей, которая адекватна этому классовому интересу в данных исторических условиях. Поэтому-то буржуазная политическая экономия отстаивает вовсе не те теоретические положения, которые согласуются с реальной действительностью, а те из них, которые вполне отвечают потребностям защиты капитализма, интересам буржуазии. Яркий пример тому – «теория предельной полезности Джевонса-Менгера», которая является одной из самых распространённых в современной буржуазной экономии, несмотря на её кричащую нелепость. Согласно этой «теории» стоимость товара определяется, с одной стороны, предельной полезностью, а, с другой стороны, пределом предложения. На первый взгляд кажется, что это на самом деле так. Ведь чем полезнее вещь, нужнее, тем большую стоимость она должна иметь. Однако действительность на каждом шагу говорит об обратном. Самые полезные вещи часто или ничего не стоят (например, воздух) или стоят сущие пустяки (например, вода), а вещи, мало полезные для человека, стоят чрезвычайно дорого (например, бриллианты). Действительно, если бы продукты стоили тем дороже чем они полезнее, то хлеб и вода стоили бы, как бриллианты, и наоборот. На самом деле здесь буржуазные политэкономы просто подменяют объективную оценку полезности вещи субъективной оценкой. Но субъективная оценка полезности вещи лишает эту теорию какой-либо объективной, следовательно, научной основы. Ибо два человека различно оценивают полезность одной и той же вещи. Например, какой-нибудь миллиардер оценивает, скажем, картину Малевича «Чёрный квадрат» в миллионы, а простому человеку труда эта картина и даром не нужна. И, тем не менее, бесспорным является тот простой факт, что и миллиардер, и простой человек труда проживут без «Чёрного квадрата», а без хлеба ну никак.
Что же касается того, что стоимость определяется пределом предложения, то и здесь буржуазные экономисты просто хитроумно запутывают вопрос. Действительно, что такое предел предложения? Нетрудно заметить, что предел предложения есть не что иное, как превышение спроса над предложением. Отсюда следует, что, определяя стоимость пределом предложения, буржуазные экономисты фактически определяют стоимость спросом и предложением. Между тем эту точку зрения уже давно отвергли даже вульгарные экономисты.
Но это ещё не всё. Хорошо известно, что до реставрации капитализма в СССР нынешние «светила» современной российской экономической науки – А. Кудрин, Е. Ясин, А. Кузьминов, В. Мау, С. Глазьев и другие – объясняли экономические процессы на основе марксистской политической экономии, которая отражает интересы трудящихся – рабочего класса. В частности, они просто и ясно объясняли тайну капиталистической эксплуатации – теорию прибавочной стоимости К. Маркса. Но лишь только был реставрирован капитализм, как эти самые люди, напрочь отбросив марксистскую политическую экономию, стали вытаскивать на свет и взахлёб пропагандировать нелепые домарксовые экономические теории, отражающие паразитические интересы капиталистов. Разве эти два примера, взятые вместе, не доказывают, что с изменением характера общественно-производственных отношений меняется характер политической экономии? Доказывают. И разве уже самый факт, что ещё вчера эти бывшие марксистские экономисты пропагандировали всеобщий мир, дружбу между народами, а сегодня с маниакальной неудержимостью пропагандируют человеконенавистнические учения (например, социал-дарвинизм), не доказывает, что в современном, развитом, буржуазном обществе политическая экономия вообще не является наукой, а всегда является средством для пропаганды идеологии паразитического класса капиталистов? Доказывает.
При таких обстоятельствах, когда буржуазия превращает экономическую науку в средство для пропаганды капиталистической идеологии, содержанием которой является хищническая эксплуатация всего человечества, периодическое разрушение могучих производительных сил, наконец, варварское разрушение культурно-духовных достижений мировой цивилизации, было бы детской наивностью думать, что путём законодательных актов и моральных проповедей можно убедить буржуазию жить «по совести и справедливости». «Буржуазию надо свергать, но не убеждать». (В. Ленин.)
|
|
