It's a long way to Tipperary
(Английская солдатская песня)
Макроэкономическая мысль современной России в основном представляет собой два разрозненных фрагмента. С одной стороны, это остановившиеся в развитии остатки советской науки со всеми ее недостатками и даже пороками, с другой - пересаженные на нашу почву в начале 90-х догмы монетаризма и крайне узко понимаемого либерализма (по сути, либертарианства). Жесткость и ограниченность последних с легкой руки Сороса закрепила за их адептами имя «рыночных фундаменталистов» - по аналогии с исламскими.
Оба фрагмента ближе к религии, чем к науке, и нет уверенности, что передача экономической власти от представителей второй к представителям первой привела бы к менее прискорбным результатам, чем переживаемые нами сейчас. Но вся экономическая политика 90-х и 2000-х годов, за исключением стабилизации и начала восстановления страны после дефолта, проводится представителями «рыночного фундаментализма». Поскольку злоупотребление административной властью обеспечивает им идеологическое доминирование, российская общественность в целом изолирована от современной экономической мысли развитых стран и зачастую просто не подозревает о наличии в них каких-либо значимых течений, кроме «рыночного фундаментализма».
Первый прорыв осуществил бывший старший вице-президент Мирового банка и также лауреат Нобелевской премии (2001 года) Дж.Ю.Стиглиц, своими статьями и книгой «Экономика государственного сектора» убедительно напомнивший «рыночным фундаменталистам» о необходимости масштабного и глубокого государственного регулирования экономики, а российскому обществу - о том, что, перефразируя Бродского, «по-английски можно сказать не глупость».
Недавно вышедшая в России книга Нобелевского лауреата 2008 года Пола Кругмана «Возвращение Великой депрессии?» - второй прорыв такого рода.
Родившийся в 1953 году Кругман закончил Йельский университет, затем преподавал в нем же, в Калифорнийском университете, Лондонской школе экономике, Стэнфордском университете, Массачусетском технологическом институте; сейчас - профессор в Принстоне. Сфера его консультаций простирается от скандально известной корпорации Enron до Группы тридцати (членом которой он является с 1988 года) - международного объединения финансистов и экономистов, изучающих последствия финансовых и экономических решений на общественную и частную жизнь.
Кругман - представитель распространенного в России и нового для развитых стран феномена «публичного экономиста»: профессионала с выраженной политической позицией, ясно и интересно рассматривающего сквозь ее призму самые разные актуальные экономические вопросы. Левый либерал по политическим убеждениям и выступающий за активное регулирование рынка неокейнсианец по экономическим взглядам, Кругман является одним из наиболее популярных колумнистов не только США, но и всего мира.
При этом его научные достижения бесспорны и без Нобелевской премии; один из журналистов даже назвал его «отцом новой экономической географии».
Важнейшая проблема, решенная им (в 24-летнем возрасте), заключалась в объяснении причин, по которым внешняя торговля наиболее интенсивна между похожими друг на друга развитыми странами, торгующими схожими товарами, а не между странами с максимально различающимися конкурентными преимуществами, как требовала доминирующая в 20-60-е годы ХХ века экономическая теория.
Кругман обратил внимание на желание потребителей развитых стран иметь выбор из максимально широкого ассортимента принципиально схожих товаров, что обуславливало спрос в каждой развитой стране на товары со всего мира. При этом в условиях монополистической конкуренции каждая корпорация стремится продавать свои товары по всему миру (чтобы максимизировать объем продаж), а производить их в одной стране - для снижения издержек. Именно поэтому в условиях относительного экономического равновесия похожие страны интенсивно торгуют друг с другом очень похожими товарами.
Взгляд, предложенный Кругманом, был прост, бесспорен и многообещающ: массы экономистов сразу же бросились дополнять и развивать его, что автоматически поставило автора в положение патриарха.
Однако он не стал почивать на лаврах и не замкнулся в своей специализации, а весьма успешно занялся международными финансовыми кризисами. Еще в 2000 году, памятуя об опыте Великой депрессии, он заявил о «возвращении депрессивной экономики» и о неизбежности серьезных проблем для США между 2005 и 2010 годами.
Важным результатом Кругмана является показ того, что финансовые спекулянты в принципе не могут быть главной причиной обрушения той или иной валюты. Они могут лишь ускорить ее крах, но сам он всегда бывает обусловлен фундаментальными экономическими изменениями или ошибочными решениями денежных властей.
Слушатели его лекций с удивлением отмечают, что он производит впечатление откровенного человека, которому на самом деле интересно то, что происходит с миром, который открыт новому и, главное, действительно переживает за судьбы людей, меняемые экономическими решениями.
И это, как он ни старается, перевешивает его лояльность к либеральной экономической теории и практике. Кругман подчеркивает, что разрыв между богатыми и бедными уменьшается, когда правительство играло большую роль в экономике, и предлагает «новый Новый курс», повышающих социальные и медицинские расходы при сокращении расходов военных. Снижение этого разрыва является для него самостоятельной ценностью - и он не устает говорить об обязанности правительства обеспечивать гражданам базовые услуги, в том числе всеобщее медицинское страхование, вызывая гнев консерваторов и либертарианцев, считающих его (как, впрочем, и Рузвельта) социалистом.
Возможно, именно сочувствие людям заставляет Кругмана достаточно жестко комментировать государственную политику США и ряда других стран, хотя сам он в одной из 20 своих книг объясняет это со свойственной ему скромной рациональностью: «У меня нет необходимости оставаться в хороших отношениях с чиновниками высших рангов, поэтому мне не нужно демонстрировать почтение к власти, в отличие от многих журналистов».
Книга Пола Кругмана - очень интересное, подробное и понятное, рассчитанное на неспециалиста описание экономических кризисов 90-х годов, показывающее, как они перекинулись на США, а с них - на весь мир, на наших глазах и с нашим участием входящий в новую депрессию.
Роль «рыночного фундаментализма» в усугублении экономического кризиса показана с поразительной тактичностью, вызывающей в памяти высшие образцы вежливости российских интеллигентов.
Только однажды - при описании погони за общественным доверием, ведущей к совершенно неразумным и разрушающим это доверие действиям - Кругман отклоняется от описания внутренней логики поступков действующих лиц и позволяет себе выразить легкое недоумение.
Причина этого недоумения коренится в самой научной добросовестности автора, старающегося не выходить за рамки собственно экономической политики и не рассматривать вопрос о мотивациях тех или иных решений (за исключением, разумеется, добросовестных заблуждений). Именно поэтому он не касается роли спекулятивных капиталов - и тем более глобальных монополий - в определении политики США, МВФ (полную подчиненность которого американскому Казначейству он, впрочем, показал предельно наглядно) и развивающихся стран, лидеры которых именно под их давлением безропотно, как на убой, шли на последовательную реализацию самых неадекватных мер. Возможно, по этой же причине им смехотворно преувеличена роль российского ядерного оружия в политике Запада в отношении России перед дефолтом 1998 года.
Интеллектуальная честность Пола Кругмана, пробивающаяся сквозь скорлупу политкорректности, и, возможно, осознания национальных интересов США, предельно четко проявилась в описании взаимодействия правительств развивающихся стран с международными спекулянтами. Посмеявшись над протестами первых против заговоров последних - потому что, как хорошо известно каждому западному интеллигенту, «заговоров не бывает», - Кругман тут же лукаво улыбается и добавляет, что «один заговор» - из тех самых, которых не бывает, - «все-таки был». И подробно о нем рассказывает.
С другой стороны, предавая анафеме ограничение движения капитала, в данной книге он тактично умалчивает о том, что в кризисных условиях оно оказывается единственным выходом, так как сами по себе краткосрочные переливы капитала приносят больше вреда, чем пользы. Так, в ходе кризиса 1997-1999 годов жесткий контроль за движением капитала был введен не только в Малайзии (в форме сначала прямых ограничений, а затем налога на отток капитала), где государство активно вмешивалось в экономику, а премьер публично рассуждал о «еврейском заговоре», но и в Чили, где проводилась эталонная либеральная экономическая политика (и были введены резервные требования в отношении краткосрочных поступлений капитала). Интересно, что в момент введения жесткого контроля за движением капитала в Малайзии Кругман оказался единственным западным экономистом, поддержавшим его и даже сформулировавшим условия, при которых такой контроль эффективен (за что вашингтонские политики издевательски назвали его «стратегией Кругмана - Махатхира»), но в данной книге он не стал слишком подробно останавливаться на тех событиях и тем более на своем тогдашнем отношении к ним.
Для лучшего восприятия рассматриваемых Кругманом процессов не стоит забывать о более широком, чем непосредственный предмет описания, контексте эпохи.
При всей своей эффектности переживаемый нами глобальный финансовый кризис - лишь внешнее проявлением значительно более глубокого и масштабного, практически всеобъемлющего изменения человечества, - подобно тому, как незначительные высыпания на коже могут свидетельствовать о глубочайших внутренних изменениях организма.
Мир начал глобальный переход к качественно новому состоянию, к принципиальной иной организации человеческого общества, чем та, к которой мы привыкли и с которой традиционно отождествляем себя.
В самом начале этого пути можно выделить лишь некоторые его направления. Они проявляются первыми и сегодня кажутся нам ключевыми в силу своей наглядности, но нет гарантии, что по мере прояснения общей картины они не окажутся второстепенными или даже случайными.
Организация человеческого общества определяется структурой его управления, которая сформировалась до информационной революции и в ее условиях оказывается все менее дееспособной.
Прежде всего, информационный взрыв уже третий раз (после изобретения письменности и книгопечатания) качественно увеличил объем имеющейся информации, - а с ним и количество людей, самостоятельно задумывающихся на абстрактные темы. Как и во времена развития книгопечатания, сложившиеся в прошлой реальности системы управления (включая официальную науку, во многом выродившуюся из процесса поиска новых истин в процесс подтверждения нюансов истин старых) не могут переработать такой объем информации и «переварить» такую массу относительно самостоятельных людей. В результате они начинают «сбоить», вызывая общественные катаклизмы, в горнилах которых выковывается новая система организации человеческого общества. В прошлый раз это были чудовищные религиозные войны (в ходе Тридцатилетней войны население Германии сократилось вчетверо), увенчавшиеся Вестфальским миром, выработавшим современный тип государства.
Как будут развиваться текущие события, пока не ясно, - но основные предпосылки для переформатирования человеческого общества уже сложились.
Существенно, что в ходе глобализации возник и по-настоящему уникальный феномен, который не проявлялся никогда раньше, за всю наблюдаемую историю человечества. Те самые технологии, которые упростили все виды коммуникации (что и стало основой глобализации), обеспечили превращение в наиболее выгодный из общедоступных видов бизнеса формирование человеческого сознания. «Общедоступный» и одновременно «наиболее выгодный» - означает массовый и, строго говоря, основной вид деятельности если и не всего человечества, то, по крайней мере, его развитой и успешно развивающейся частей.
Это изменение фундаментально: если раньше, на всем протяжении своего существования человечество развивалось за счет преобразования окружающей среды, то теперь оно впервые начинает развиваться за счет изменения самого себя. Возможно, ощутив приближающиеся пределы допустимого антропогенного воздействия на природную среду, оно начало само приспосабливать себя к ней.
Формирование сознания идет хаотично и, строго говоря, случайно. И степень не просто его соответствия реальности, то есть степень его адекватности, но даже степень его простой устойчивости, строго говоря, неизвестна.
Вероятная утрата или, по крайней мере, ограничение способности к познанию - так как главным объектом хаотического воздействия становится непосредственный инструмент этого познания, - ставит серьезный вопрос о перспективах человечества.
Можно, конечно, представить себе, что функции познания и сознательного реагирования поднимаются на более высокий уровень, чем индивидуальное или групповое сознание, - сознание крупных коллективов и даже народов, граничащее с введенным Вернадским понятием «ноосферы». Отдельный человек теоретически может быть элементом мыслительного контура такого коллективного сознания и в то же время совершенно не замечать и не воспринимать его. Собственное сознательное значение отдельного человека для всего человечества в рамках такой гипотезы может быть ограничено генерированием эмоций - функция, к выполнению которой человек наиболее приспособлен по своим психофизиологическим характеристикам и которая, возможно, является его подлинной миссией с точки зрения всего мироздания.
Однако эта гипотеза принципиально недоказуема, а вот вполне доказуемое и, более того, повсеместно наблюдаемое следствие стремительного и повсеместного распространения технологий формирования сознания - драматическое снижение эффективности систем управления в результате вынужденного использования ими этих технологий, к которым они органически не приспособлены. Конкретные последствия многообразны; наиболее значимы следующие:
- самопрограммирование, при котором управленец и система управления в целом начинают истово верить в собственную пропаганду, даже когда они начинали ее осуществление, четко понимая ее недостоверность;
- переход от управления изменением реальности к управлению изменением ее восприятия;
- принципиальный отказ от восприятия реальности в пользу восприятия ее информационного отражения (в первую очередь в СМИ);
- резкое снижение уровня ответственности;
- резкое ограничение и снижение качества «обратной связи» системы управления с управляемым обществом.
С разной степенью остроты описанные последствия наблюдаются почти во всех управляющих системах, включая такие страны с разными, но еще недавно исключительно эффективными системами управления, как США и Китай, - и везде ведут к драматическому падению качества управления.
Распространение компьютеров (все более полно берущих на себя функции логического мышления) качественно повышает значимость творческого труда, связанного с внелогическим мышлением, основанным не на последовательном применении логических умозаключений, а на озарениях, мышлении не тезисами, но образами.
Это значит, что конкуренция людей в рамках тех или иных коллективов и обществ вскоре будет вестись на основе преимущественно не логического, а творческого мышления. Соответственно, наибольшего успеха будут достигать творческие люди и коллективы, в которых их доля будет максимальна, а сами они будут играть наиболее значимую роль.
Проблема в том, что психика творческих людей, как правило, нестабильна: это представляется неотъемлемым следствием способности к творчеству. С медицинской точки зрения творческие люди по типу своей психологической организации, как правило, являются шизоидами.
Понятно, что сегодняшние системы управления, сформировавшиеся в прошлой реальности, в принципе не приспособлены для управления такими людьми и составленными из них коллективами, - и потому кардинальным образом изменятся. И, поскольку именно система управления непосредственно задает принципы организации человеческого общества, ее изменение будет означать изменение и самого общества!
Одно из видимых направлений такого изменения - кризис демократических институтов. Они отдают власть массам людей - которые в условиях отсутствия внешней угрозы не склонны жертвовать своими краткосрочными интересами ради долгосрочных и, соответственно, стремлением к повышению текущего потребления и пренебрежением к «светлому будущему» тормозят технологический прогресс и в целом развитие своих обществ.
В этом отношении некоторое ограничение формально демократических институтов, наблюдающееся в последние годы в наиболее передовом, американском обществе, выглядит уже как не отступление, но продвижение вперед - как своего рода «постдемократия» в противовес многочисленным обществам, уровень развития которых еще недостаточен для использования этих институтов. (В результате навязывание им этих институтов под видом «экспорта демократии» либо приводит к власти фундаменталистов, либо оборачивается кровавым хаосом или диктатурой).
Не стоит забывать, что в основе нынешних экономических проблем лежит именно победа развитых демократий в «холодной войне», после которой глобальные монополии перекроили мир в своих интересах слишком эгоистично, лишив (чтобы не допустить конкуренции с собой) добрую половину человечества возможности нормального развития. Это не только вызвало глобальную напряженность, терроризм и миграцию, но и ограничило сбыт развитых стран, на всех парах «влетевших» в кризис перепроизводства.
Стимулирование сбыта кредитованием неразвитого мира стало лишь временным подспорьем и вызвало в 1997-1999 годах кризис долгов, эхом которого стал крах «новой экономики» США в 2000 году. США вытащили себя (и всю мировую экономику, стержнем которой они являются) из начинавшейся в 2001 году депрессии двумя стратегиями.
Первая - «экспорт нестабильности», подрывающей конкурентов и вынуждающей их капиталы и интеллект бежать в «тихую гавань» - США. Рост нестабильности в мире оправдывает рост военных расходов в самих США, взамен рынка стимулирующих экономику и технологии («военное кейнсианство», эффективно применявшееся Рейганом). Реализованная в Югославии против Евросоюза, она исчерпала себя уже в Ираке. События же в Пакистане свидетельствуют о ее вырождении в контрпродуктивный для экономического развития США «экспорт хаоса»: США даже не пытаются контролировать дестабилизируемые ими территории, став катализатором опасного для них самих глобального военно-политического кризиса.
Второй стратегией поддержки экономики США была «накачка» рынка безвозвратных ипотечных кредитов (бывшая и формой социальной помощи). Сейчас модно забывать, что многоуровневая «перепаковка рисков» и разнообразные деривативы стали одним из выдающихся достижений человечества, действительно резко снизив риски инвесторов (риск вложения в первоклассную корпоративную американскую облигацию был на порядок ниже рисков самой этой корпорации), - но, в соответствии с законом сохранения рисков, кардинальное снижение индивидуальных рисков неприемлемо повысило общесистемные.
Финансовый пузырь (в начале 2000-х годов, как отмечает Кругман, всего лишь переведенный с фондового на ипотечный рынок) начал ползти по швам еще летом 2006 года, но многоуровневость финансовой инфраструктуры США привела не к мгновенному краху, но к длительной агонии, перешедшей в открытую форму только осенью 2008 года.
Таким образом, сейчас проблема не столько в нехватке ликвидности и не в кризисе долгов, сколько в отсутствии источника экономического роста США, а с ними - и всей мировой экономики.
Даже оздоровление финансовой системы само по себе не решит проблему, так как не смягчит кризис перепроизводства продукции глобальных монополий, усугубляемый экспансией дешевой продукции Китая, и не создаст качественно новый экономический двигатель взамен разрушившихся.
Это означает, что из сегодняшнего кризиса мировая экономика выйдет не в восстановление, но в депрессию, длительную и достаточно тяжелую.
Ситуацию усугубляет смена индустриальных технологий информационными. Если индустриальные технологии объективно, по своей природе требовали максимального вовлечения населения в производство - и, соответственно, его социализации и построения «общества всеобщего благосостояния» или, в менее экстатической редакции, «общества массового потребления», - информационные технологии в силу своей большей производительности нуждаются в ином. Для них достаточно небольшой части общества, занятых его жизнеобеспечением, а также управленческой и коммерческой элиты, вырабатывающей и реализующей новые технологии производства и социального контроля. Две трети общества, которые еще поколения назад были «средним классом», становым хребтом и надеждой всякой нации, - становятся лишними: их функция - быть объектом информационного воздействия.
Именно в этом фундаментальная причина и смысл «размывания среднего класса», полным ходом идущего в США и медленнее - в Евросоюзе.
При этом люмпенизация и социальная утилизация основной части общества ограничит его спрос, как в начале 90-х годов утилизация «советской угрозы» ограничила глобальный спрос, создав предпосылки для возникновения кризиса перепроизводства. Это создаст не просто стратегическую экономическую проблему, но ситуацию, в которой главная угроза человеческому обществу будет исходить не от ее самой, но от ее возможных решений.
* * *
В этих условиях Пол Кругман, защищающий ценность снижения социальной дифференциации общества, своей книгой, да и всей своей работой возвращает нас к наиболее подходящему современной экономической ситуации Дж.М.Кейнсу, - но уже на качественно новом, не национальном и даже не региональном, но глобальном уровне.
Каждой эпохе - своя экономическая политика. Большая депрессия, в которую обваливается наш мир, требует решительного возвращения от «рыночного фундаментализма» к стимулированию спроса - и, соответственно, старому верному кейнсианству, разумеется, модернизированному с учетом требований нового времени и новых технологий.
И Пол Кругман - беглость и популярность изложения в предлагаемой Вашему вниманию книге не должна никого обмануть - имеет шанс стать для предстоящего полувека тем же, чем Кейнс был для 30-70-х годов ХХ века.
Только не надо умирать от переутомления после разработки следующих Бреттон-Вудских соглашений.
|
|
